Ангелы Монмартра

Художнику остро хотелось заглянуть в бездну. Теперь то темное и живое, что было в провале, приближалось к такси: впереди, совсем близко, миллионами причудливо изогнутых ветвей колыхался древний лес.

Без надежды что-либо изменить, Дежан направил свое сознание на место водителя. Руль, обтянутый кожей, лобовое стекло, фонарь на капоте… Неожиданно художник обрел спокойствие, а затем и полную уверенность в себе. Это сон, с предельной ясностью понял Анж. И сразу ощутил, как его руки коснулись руля. Некая мистическая воля удерживала его разум, давала понять, что он еще не всё увидел. Что уходить не время. Наверное, так и умирают во сне, чтобы навсегда остаться тенью в чужом мире…

Ну нет, одернул себя Анж. Впереди пугающая тайна, за спиной невидимая во тьме незнакомка. Что бы ни произошло в глубинах чащи, первым с кошмаром столкнется он сам и будет драться, защитит пленницу, запертую в салоне. Или погибнет.

Меж тем густые кроны уже вздымались над головой. Они клубились тучами, ежесекундно проглатывали куски неба. Стволы гудели, монотонно вытягивая низкую ноту. Деревья оказались столь велики, что густые переплетения корней кое-где вздымались над крышей автомобиля. И там, среди корней, Дежан заметил узкую тропу, на которую тянула такси неведомая сила.

Заросшая сухой травой полоска земли, что отделяла авто от чащи, вдруг исчезла. Тьма навалилась со всех сторон, стала душной и мягкой, словно в кабину набилась вата. Ощутив себя загнанным зверем, Дежан оскалился и глухо зарычал. Его тело напряглось само собой, волосы вздыбились, словно шерсть на холке хищника. В тисках опасности художник переполнился первобытным азартом. Что бы ни ожидало впереди, оно еще не знает, к чему готов Анж – сильный и озлобленный.

Пленница в салоне притихла. Анж почувствовал острую жалость. Жалость, нежность и… Любовь. Да, любовь, как тогда, несколько лет назад. Здесь, в автомобиле, рвущемся в неизвестность, Дежан вспомнил то, о чем, казалось, давно позабыл…

Вот он уже не в кабине. Демонические стволы и корни мгновенно раздались в стороны и исчезли. Это был сон во сне, такой же тревожный, неотвратимый. Тем страшнее: на этот раз Анж знал наперед, что его ожидает.

Где только что были густые кроны, засияли огни. Над головой вздулся купол шапито. Анж сидел высоко над ареной, у прохода. Оркестрик на балконе играл неизвестный романтический вальс. Под самым куполом на трапеции, много выше голов застывшей от восторга публики, кружилась девушка. Она была наряжена в плотно облегающее домино, расшитое фиолетовыми, желтыми и синими треугольниками. На зыбкой грани здравого смысла и смертельной опасности гимнастка проявляла чудеса гибкости. Анжу было видно, как бесстрашная девушка время от времени без видимой надобности разжимала пальцы. Она играла со смертью, смеялась в лицо небытию, пренебрегала опасностью быть наказанной за осознанное безрассудство. Вглядываясь в ее черную бархатную полумаску, Анж гадал, кто она и как смеет вести себя так глупо и подло по отношению к нему, зрителю?! Он всей душой боялся за нее, вздрагивал при очередном кульбите, еще более опасном, нежели предыдущий. Художник мучительно полюбил и возненавидел акробатку.

А девушка знала, что публика в ее полной власти. Вернувшись по домам, все они – мужчины, женщины, детишки – не будут помнить ужимки клоунов, толстые шеи борцов, джигитовку наездников, напускную браваду укротителей и ловкость рук фокусника-престидижитатора. Им не забыть только этот дикий, неудержимый полет, безумный танец юного тела. И они будут ненавидеть гимнастку за то, что никогда не сумеют бросить смерти такой же элегантный, отточенный в своем совершенстве вызов.

Между тем девушка заставила трапецию завершить движение по кругу. Теперь гимнастка просто качалась по широкой амплитуде, принуждая трапецию раскручиваться с пугающей быстротой. Причем один раз гимнастка оказалась прямо перед Анжем. Он увидел ее напряженную спину, узкую талию, смуглый затылок с капелькой пота, короткую стрижку темных волос.

Маятник-трапеция ускорял ход; гимнастка уже не играла с опасностью. Ее движения стали механически точными. Казалось, теперь и она, и трапеция зажили отдельно: гимнастка – чтобы на короткое мгновение перелета обрести зыбкую опору, блестящие качели – чтобы перенять частицу тепла человеческих ладоней.

Анж осознал приближение роковой минуты. Гимнастка развернулась в воздухе и ловко перехватила перекладину. Помня о происшедшем тогда, в реальной жизни, художник вскрикнул, вжался в спинку кресла и попытался закрыть лицо руками.

Поздно.

Девушка пересеклась с ним взглядом – ее зеленые глаза под полумаской и его – карие, беличьи, на маске призрачно-бледной кожи.

Девушка вскрикнула.

Отлетев по траектории назад, она внезапно расцепила руки. Высота падения была устрашающей, к тому же инерция отбросила ее тело к борту манежа. Из-под левой ноги гимнастки ручейком потекла густая кровь. Не следовало быть опытным кукольником, чтобы понять: арлекин сломался.

Цирк оцепенел. Только один человек бросился вниз по лестнице, потом через всю арену к маленькой фигурке – огромный, с черными глазами мученика. Он осторожно поднял ее голову и положил себе на колени. Глаза девушки закатились под маской. Гимнастка застонала, и ее стон слился с криком Анжа…

Следом хлынули рабочие в униформе, акробатки, какие-то люди во фраках. Ее отняли у Дежана, подняли на носилки, унесли с арены.

Больше художник не видел гимнастку. А потом клял себя за то, что даже не удосужился прочесть на афише ее имя. Чей цирк – немецкий? французский? испанский? Да, наверное, она была испанкой, черноволосой и смуглой…

Стены шапито вновь сдвинулись, огни погасли, звуки вальса отдалились. Вокруг тяжело заскрипела древесная кора, и руки, только что нежно державшие изломанное тело, вновь впились в жесткий руль. Вернулась реальность прежнего сна. И вместе с нею пришло понимание: за спиной у Дежана, запертая в коробке, находится именно она – та, которую он полюбил и тут же уничтожил своим уродством. Да, уродством, ибо невозможно иными словами описать его жуткую, отталкивающую несхожесть с другими.

И вот он, ее убийца, сейчас направляет красный катафалк в самое сердце инфернального дантова леса.

Нет, безмолвно закричал Анж, это единственный шанс! Некто дает возможность спасти ее! Видение цирковой трагедии на самом деле было помощью силы, несомненно, дружественной ему, Анжелюсу Дежану, и враждебной бездне, до краев набитой страшным лесом. Художнику с внешностью падшего ангела и разбитым сердцем теперь не отступить. Ему дано исправить минувшее, силой повернуть жестокую неотвратимость. Это самое малое, что он может сделать для юной искалеченной гимнастки. Для той, чьей господней карой за безграничную смелость послужил он сам.

Такси остановилось. Настала тишина, абсолютная и гнетущая. Зло глядело из тьмы. Дежан покинул кабину и заглянул в салон. Женский кулачок разжался, погладил стекло изнутри. Художнику стало тепло от счастливой мысли: она, быть может, и не узнала его, но почувствовала, что может довериться неизвестному защитнику.

Мрак продолжал сгущаться, обволакивал такси. Анж поднял с земли увесистую ветку и почувствовал себя увереннее. Затем прижался спиной к салону авто, чтобы встретить кошмар лицом к лицу.

– Не тронь! – прошептал он замшелым стволам и черным клубам листвы. – Не тебе со мною тягаться!

Сверху лавиной обрушился безумный хохот. Дежан вздрогнул, однако покрепче уперся ногами в землю и поднял дубину.

– Я готов, – сказал он тьме. – Иди. Я убью тебя.

Хохот стих. В ветвях одновременно вспыхнуло множество желтых огоньков. Они зашевелились, начали сдвигаться, однако не сливались между собой. От вырастающего до колоссальных размеров роя светляков исходила угроза; воздух переполнялся тяжелой злобой.

Потом началось.

Плотный ком огней метеором обрушился на Дежана. Художник чуть присел и наотмашь ударил по шару. Под палкой хрустнуло, заклекотало, взвыло. Комок развалился. Анж зашелся в торжествующем крике: это нечто обладало реальной, убиваемой плотью. Пока огни снова сбивались в шар, Дежан мельком глянул под ноги. На земле, разрывая траву когтистыми лапами, бились две крупные совы. Анжа затошнило; он сплюнул горькую слюну.