Медсестра

***

После, когда я начал работать в реанимации, вопросы благодарности приобрели несколько другое звучание. Когда человек попадает в отделение интенсивной терапии, то с разных концов города спешат на выручку его родные и близкие. Не пытаясь выставить себя в более выгодном свете, тем не менее замечу, что деньги или же вкусное брали далеко не у всех. Люди состоятельные тащили сами все по максимуму, а у бедных брать как-то сердце не лежало. Хотя есть врачи, которые и к больному не подойдут, пока им конверт не положат. Наблюдал я такую картину. Больного, только-только прооперированного, доктор Ипатьева тягала за нос, выкрикивая ему в лицо: «Я ваш анестезиолог, Я!! Моя фамилия Ипатьева! Вы запомнили?!» Перспектива остаться без денег после удачного наркоза повергала доктора Ипатьеву в истерику. А больной, пытаясь сфокусировать разбегающиеся после наркоза зрачки на золотом жгуте толщиной в руку вокруг ее шеи, вяло отмахивался и блеял что-то.

На пятиминутках, проводившихся перед началом суток, где одна смена сдавала отделение другой, очень четко говорили о том, у кого брать нельзя. Если больной «уходил» и врачи понимали, что шансов у него нет, то брать нельзя. Пакеты и деньги носили не только врачам. Врач он листик написал, в трубочку послушал и ищи его. А с вашим дедушкой будет сидеть сутки кто? Правильно, медсестра. Потому обычная процедура так выглядела: сначала на выход шел врач, потом средний медперсонал, ну а потом по желанию пятерку и нянечке давали.

И случилась у меня ситуация, после которой я перестал выходить к людям совсем. Перестал брать у них пирожки с вишней даже. Воспоминания об этом случае, невозможность оправдаться, ощущение чудовищной гадости, совершенной мною, пребудет со мной навсегда.

Я пришел на смену невыспавшийся и злой. Что-то в жизни не ладилось очень серьезно.

Так бывает — ложишься спать и знаешь, что завтра подьем в полседьмого и потом на ногах сутки и замахаешься очень жестко, а заснуть не можешь. Кусаешь от отчаяния подушку и злость разбирает, вскакиваешь, куришь одну за одной — какой уж тут сон. Засыпаешь в пять. Опоздал, в нелюбимый гнойный блок попал, а он полный. Напарник заболел, короче, край.

А с лекарствами не так, чтоб сильно хорошо было. Писали врачи родственникам на листике, что купить и где. Да и сейчас пишут, бывает. И вот зовут меня на выход. Стоят двое. Тонкие умные лица, светлые волосы, прозрачные глаза. Одеты очень хорошо. Брат с сестрой. Их мама у меня в блоке. Протягивают кулек с лекарствами, но нерешительно как-то. — «Это все?» — спрашиваю я у них. И вижу мнутся они чего-то. «Да пропади вы все пропадом!» — думаю. Что-ж мне время некуда девать что-ли. Говорите, блин, ясней! — «ЭТО ВСЕ?!

— почти кричу я. — Да-нет-а-мы-сейчас-приедем», — выпаливает пацан и утягивает за собой девчонку. Я ухожу в блок и тут же о них забываю.

Через час зовут меня опять к дверям. Опять они. Очень решительно парень протягивает мне пузатый кулек. «Ей твердой пищи нельзя будет еще дней десять, — говорю. — Это не ей. — В прозрачных глазах у него танцует ненависть. — Это вам. Вот». Он ставит кулек мне под ноги и они почти убегают.

В меня будто молния ударила. Я покраснел всем телом. Я был размазан совершенно. Получилось, будто я у них взятку вымогал. Чтоб присмотреть за их мамой единственной.

СЕМЬ И ДЕСЯТЬ

Однажды больницу нашу обесточили напрочь. То ли ЛЭП упала, то ли пожар на подстанции, но осталась больница вдруг без света. А такого в принципе случиться не может. Питание подводится от разных источников. Да и оборудована наша скоропомощная больница была по последнему слову техники — все операционные и реанимации в случае прекращения подачи электричества должны были в ту же секунду запитаться от генератора, находящегося в подвале…

Ну и вот часа в два ночи: уи-и-и-и-и-и-и-щелк-щелк-щелк. Тишина, звенящая просто. Кто-то в коридоре наткнулся на каталку бесхозную — мат. Оживать понемногу начали секунд через тридцать, зачиркали зажигалками, поднимая лица к мертвому потолку. Фонарь появился докторский из машины, свечка еще откуда-то. Зашевелились, забегали. Забегали, ясное дело, не все. Те, кто к аппарату искусственной вентиляции легких подключен был, стали руками-ногами сучить да бледнеть стремительно.

А день был урожайным на больных. И к моменту отключения света у нас на аппаратах лежали семнадцать человек. Сотрудников сейчас посчитаем: врача два, но один на операции, у него там свои приколы, так что врач фактически один. Плюс восемь сестер-братьев на смене должно быть, но было шесть. Итого нас семеро… Времени на все минуты три. Разобрали мешки Амбу, их оказалось ровно семь (!), и дальше все стало непонятно. Больных, подключенных к аппаратам искусственной вентиляции легких, как я уже сказал, семнадцать.

И вот врач, молодой парень лет тридцати, стоя при свете свечи в коридоре у ординаторской со стопкой историй болезни в руке, просматривая их в режиме сканера штрих-кодов, не глядя на нас, решал, кому жить, а кому нет. Не было в его лице на тот момент колебаний. Движения спокойные, и пальцы не дрожат. Я тогда подумал еще, что у меня верно пальцы бы просто тряслись. Мешала ему шапочка, он сбросил ее на пол, не глядя. Стало видно, что на лбу у него пот крупный выступил. Как градины. Ты — туда, пауза, ты — сюда, снова десять секунд, ты — туда, пауза, а ты — сюда, нет, постой… ты — сюда. Я примерно начал понимать, что солдат на фронте испытывает. Разошлись по больным и принялись «дышать руками». Мешок Амбу, это просто большая мягкая резиновая груша. Ты ее сжимаешь, человек дышит.

Свет включили через полчаса. Но до этого я полчаса глядел в глаза молодой девочке, которая, меняя дома в ванной комнате лампочку, сломала позвоночник. Глядел и старался не слышать затихающую возню дедушки по фамилии Журавлев, который, кроме нее, единственный в моем блоке находился в сознании. Старался не слышать, но она слышала, это точно, и глядела в меня не мигая. Понимал ли дедушка, что пришла его очередь? Думал ли он о том, что все его семьдесят лет жизни, наполненной любовью, страданием, детьми, мозолями, новой квартирой, войной и запахом овощей на весеннем столе, без колебаний принесли в жертву другой жизни, только потому, что она молода? Ощущает ли эта девочка благодарность за проездной, который выписал ей юный врач в коридоре при свете свечи? Не растратила ли она две свои жизни на алкоголь, недостойные поступки или тупое ничегонеделанье?.. Трупов вывезли в коридор десять человек. Накрыли. Выпили. Мне все же кажется, что семеро молодых, спасенных, так и не поняли, что именно произошло с ними, чего они избежали. Не зашли к ангелу своему в ординаторскую на чаек после выписки.

Дежурного инженера, который пропустил поломку генератора, уж и не помню, что там с этой машиной случилось конкретно, посадили в тюрьму. На два года. Вышел он вроде через год за примерное поведение. В больнице за эти 30 минут умерло 16 человек.

Крепатуру помню на следующий день в руках страшную.

ДОКТОР СКВОРЦОВ

Доктор Скворцов — орел! Летит мелкой обтекаемой птахой по больничным коридорам, девочки-сестрички вслед только ахают ярко накрашенными ротиками. Скворцов — первая фамилия, которую человек, свежепоступивший на работу в реанимашку, слышит. Больные молились на него, а начальство не мешало работать, хотя деньги он брал, бывало, немалые на глазах у всех.

Роста небольшого, бывший военврач, оттянувший в Афгане лет пять и не боявшийся ни Бога, ни начмеда. Черному человеку зонд именно он ставил, не побоявшись сильно тогда стигматизированного СПИДа. Отутюженный, сухой, на голове пилотка хирургическая — «пирожок» — сидит, как влитая. Ни часов, ни украшений на шее, что редкость для анестезиолога-реаниматолога. Единственная блестящая вещь — новенький немецкий стетоскоп. Чтил традиции врачебные превыше всего, но и уважения к себе категорически требовал.

Уважение друг к другу в медицине субординацией называется. В разных больницах, в разных отделениях по-разному к ней относятся, по-разному трактуют. Придя работать на «скорую» после реанимации я долго не мог понять, как можно врача на «ты» и Петей называть. Хотя, с другой стороны, если ты с врачом на колесах вместе 10 лет, если вы спите на одном, пардон, диване и ты его перекрыть можешь часов на двенадцать, то почему бы и не потыкать друг другу. Дело в том, что набор случаев и диагнозов, как правило, стандартен и лет за пять фельдшер-медбрат уже и сам может на вызов скататься. В основном, довезти просто нужно до больницы. Старые фельдшеры и катались сами полуофициально с молчаливого попустительства руководства. Нету бригад, а работать кому? Размыто понятие субординации на «скорой», короче говоря.