Погонщик волов

— Стой, милая, стой, — говорит Лопе ласково и пытается изобразить шипение струек в подойнике: шурх, шурх.

Элизабет, младшая сестренка, сидит на скамье. Она держит в руке ветку снежноягодника и приговаривает:

— Да-да-да-аюх! Да-да-пиох! — Потом она шумно затягивает сопли в нос.

Когда Лопе порой отрывается от игры, он видит ее страдания и говорит ласково — как разговаривает со своими коровами:

— Иди сюда, сопливка, иди, мой поросеночек!

И вытирает ей нос грязным носовым платком. Потом он снова наклоняется под скамейку, к своим коровам.

— В чем дело? У буренки течет только из трех сосков.

Обрывки голосов разлетаются по кустам:

— Чайные розы… высокоствольные… обильное цветение…

Из мрака под скамейкой Лопе, как барсук, выглядывает на свет божий. Он узнал голос милостивой фрейлейн. Она шествует между розовыми кустами в сопровождении садовника Гункеля. Гункель держит в правой руке карандаш и время от времени делает какие-то записи в маленькой книжице. С правой руки он снял белую перчатку. Лопе чинно усаживается на скамью. Он следит за движениями милостивой фрейлейн и за гримасами Гункеля. Сидеть здесь ему не положено, будь он один, он бы давно уже юркнул в кусты. Но с ним Элизабет. Ее не бросишь.

Фрейлейн плывет по газону — как белый флаг при слабом ветре. Порой она останавливается возле одной, порой — возле другой рабатки. Она называет сорт розы. Садовник Гункель кивает и давит мозолистыми пальцами травяную тлю.

— Ах, Гункель, если бы я только знала, куда следует обратиться за плутоновыми розами. Для нас бы это означало шаг вперед. Я даже во сне вижу черные розы.

Садовник Гункель молчит и давит зеленого паучка. Неравная пара подошла поближе. Лопе видит зеленые травяные следы на белых башмачках фрейлейн. По правде сказать, он еще до сих пор не видывал белой ваксы. Он попросит Стину, горничную, чтоб она ему показала. Милостивая фрейлейн торопливо листает какую-то книгу. Ногти ее блестят, как тяжелые капли росы. Лопе глядит на ее волосы. Волосы потоком льются из-под белой широкополой шляпы.

«И падали локонами, из которых каждый был похож на золотой штопор, до самых плеч».

А еще надо попросить Мину, кухарку, чтоб показала ему штопор.

— Да-да-да, пом-пом-пом-пох, — вдруг говорит Элизабет.

Фрейлейн резко оборачивается. Лопе чувствует, как лицо его заливает краска. Он грубо хватает девочку и хочет убежать. Но фрейлейн уже близится к нему быстрыми шагами. Одна из ее перчаток падает на землю. От Фердинанда Лопе знает, что оброненную перчатку следует поднять. Фердинанд называет это «проявить галантность». И Лопе поднимает перчатку. У фрейлейн губы складываются в изумленную улыбочку. Рот фрейлейн похож на тонкий красный порез на белой коже. Садовник Гункель поперхнулся уже приготовленным выговором. И даже улыбнулся одобрительно-кислой улыбкой. Он поднимает с дорожки сухую ветку и забрасывает ее в кусты.

— Ах, ты, моя маленькая, во что это ты тут играешь?

Элизабет молчит. Уголки ее рта плаксиво опускаются книзу. Лопе подает перчатку даме.

— Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Это, наверно, твоя сестричка?

Лопе кивает и снова достает из кармана грязный носовой платок. Но барышня оказывается проворней. Она достает свой кружевной платочек, утирает малышке нос, а платок забрасывает в кусты. Потом берет пальчиками карандаш и вроде как заигрывает:

— Клю-клю-клю, сейчас клюну.

Элизабет не отзывается на шутку, она начинает реветь в голос.

— Ах, ах, а кто это у нас плачет, ай-ай?!

Пауза. Растерянность — с обеих сторон.

— Ступайте домой. Что вы здесь шляетесь?

Гункель наконец-то дал выход своему неудовольствию. Его кислая улыбочка взрывается, словно бутылка, в которой забродил уксус.

— Ну, Гункель, Гункель. — И фрейлейн снова переходит к своим розам.

— У-у-у-у! — Рев Элизабет обвинением разносится по тихому парку.

Фрейлейн возвращается.

— Тебя как звать?

— Кляйнерман.

— Как, как?

— Готлоб Кляйнерман.

— Ах, как интересно… Значит, ты и есть… — она задумчиво поднимает глаза, — значит, ты и есть сын Матильды. Матильды и… Спасибо, спасибо, очень, очень интересно!

Перед тем как уйти, она дарит Лопе прощальный взгляд.

— Спасибо тебе. Ты настоящий кавалер. Ай-ай!

Лопе спрятал руки в карманы. Конечно же, фрейлейн потому на них смотрела, что они не совсем чистые. Но вообще-то она, значит, не против, чтоб он сидел здесь и держал свой коровник. Он мог бы даже показать ей своих коров… хотя нет. Элизабет мало-помалу успокаивается. В серебристой ели заводит свою песню черный дрозд. Далеко в поле громыхает телега.

Лопе уже не раз видел милостивую фрейлейн. Один раз она выходила из комнаты Фердинанда, когда Лопе принес жареную селедку. А сегодня она его не признала.

В усадьбе Лопе сразу же попадает прямо в руки к отцу. Отец возит навоз на телеге со съемной клетью.

— Чего ты, большой дурень, с детишками связываешься? У тебя что, дел других нет? А Труда куда подевалась? Шел бы ты лучше хворост резать, чем играть с малышней, бугай эдакий!

Лопе пробегает через двор, находит Труду, отдает ей сестренку, берет на кухне нож и, насвистывая, идет вдоль улицы к верещатнику. Сквозь дыру в заборе родительского двора просовывает голову Альберт Шнайдер.

— А мы откупили футбольный мяч у спортивного клуба.

— Когда?

— Вчера. Но тебе все равно нельзя с нами играть. Можно только тем, кто скидывался. Я ж тебе сразу сказал: почему ты не хочешь войти с нами в долю?

— Подумаешь, старый мяч! Да по нему чуть поддай, он и лопнет.

— Ничего он не лопнет. А если лопнет, его Шуриг, сапожник, снова зашьет. Он нам обещал.

— А мяч опять лопнет.

— А Шуриг сказал, что он его опять зашьет.

— А он опять лопнет, и опять, и еще тыщу раз.

— А он его миллион раз опять зашьет. Съел? Просто тебя завидки берут, потому что тебя не принимают в игру. Э-э-э-э!

Лопе поднимает с земли камень и бросает его… Камень громко ударяется о деревянный забор. Голова Альберта Шнайдера исчезает. Из-за забора летит на улицу встречный камень. Этот камень шлепается в песок, поднимает облачко пыли и закатывается в соседний двор.

А Лопе уже давно и след простыл. На вересковом холме, где расположилась овчарня, он в два счета нарезает охапку березовых прутьев. Из стеблей бухарника Лопе сплетает веревку и крепко перевязывает охапку. Работа спорится. На ящериц Лопе и внимания не обращает. Они с шорохом снуют по вереску. Овчарня нынче заперта. В ней блеют овцы. Овчар Мальтен их сегодня не выгонял. Лопе решает подняться на холм. Минка, косматая овчарка, должна была ощениться. Правда, кто-то, помнится, говорил, что собаки щенятся в марте либо в апреле, но Минка — не совсем обычная собака, она может ощениться и сейчас.

— Минка, Минка, Ми-и-и-инка!

За овчарней скулит собака. Ее заперли. Лопе раздумывает над этим обстоятельством. Ясное дело — у Минки щенята. И Лопе припускает бегом.

Овчарня и жилье овчара сложены из валунов. Валуны сверкают на солнце. Словно в них вставлены крупинки золота. Дверь у Мальтена из двух половинок. Иногда Мальтен открывает только верхнюю половинку и, навалившись на нижнюю, курит свою трубку да оглядывает деревню. Верхняя часть двери — это темный четырехугольник. Похожий на рамку. Иногда в этой рамке красуется половина Мальтена. Очень похоже на портрет кайзера у них в чистой горнице. Но сегодня рамка пуста.

— Ми-и-и-инка!

Кто-то торопливо распахивает нижнюю створку двери. Оттуда появляется женская фигура. Некоторое время она стоит неподвижно, потом бредет прочь неуверенными шагами. Женщина приближается к Лопе. Возле искореженной сосны она снова останавливается, схватившись за ствол. Но тут она замечает мальчика и, пошатываясь, идет дальше.

Мальчик узнает ее. Это Стина. Она бледная, как простыня. Глаза у нее маленькие, красные, и в них блестят слезы. Стина выпрямляется и, нерешительно улыбаясь, спешит пройти мимо.