Взгляд Медузы

В воображении Люси сталкиваются два образа. Лучезарная Анна Лиза, восседающая в небесных чертогах между херувимами за Господним столом, и Анна Лиза, погребенная в черной земле вместе с покойными стариками семейства Лимбур. Люси старается вызолотить и расцветить светлый ангельский образ, образ, внушенный благочестивыми книжками и рассказами о житиях святых. Но иногда в сознании всплывает страшная, черная картина. В голове Люси Анна Лиза раздваивается: красивая девочка, осиянная нимбом и витающая в горних высях над облаками, не может заставить забыть другой образ. Маленький разлагающийся в земле труп, подобный телам дохлых животных на обочинах дорог. Ведь даже самые наивные священные изображения, даже самые прекрасные картины, прославляющие святых мучеников, вызывают тревогу и беспокойство, если внимательно к ним присматриваться. Взять хотя бы святую Люсию, в честь которой была крещена Люси. Эта святая девственница и мученица из Сиракуз овеяна двойной легендой. Рассказывают, что ей отрезали груди и вырвали зубы, а потом присудили к сожжению на костре, но поскольку огонь не брал ее, ей перерезали горло. Но говорят также, что она сама вырвала себе глаза и послала их жениху, за которого не хотела выйти замуж, потому что желала всецело посвятить себя одному только Богу. Однако Пресвятая Богородица даровала этой девушке, прямо-таки до безумия влюбленной в ее божественного Сына, новые глаза, еще красивее прежних. Живописцы предпочли эту легенду и на всех полотнах изображали святую Люсию с блюдцем, на котором лежат, словно плоды или цветки, ее глаза, пожертвованные Богу, а вторые ее глаза, дарованные Девой Марией, устремлены к вечности, и взгляд их безмятежен и исполнен уверенности.

Это единственный человек, имеющий две пары глаз, в точности так же как у Анны Лизы теперь два тела. Глаза чудесные и глаза мученические, тело, осиянное ореолом, и несчастная оскверненная плоть, уже разлагающаяся в земле. Глаза, полные восторга, и глаза, полные ужаса, прекрасное тело ангела и жалкое измученное тельце. Люси все пытается понять, что объединяет между собой эти глаза, эти тела; у нее предчувствие, что пересотворение одного в другое должно происходить через ужас. И еще ей интересно, продолжает ли святая видеть своими вырванными глазами, что лежат на блюдце такие гладкие, круглые, а если да, то что они видят и как их взгляд сочетается со взглядом ее новых небесных глаз.

Поскольку от взрослых получить удовлетворительного ответа не удавалось, она задала этот вопрос Лу-Фе. Но влюбленный в звезды Кенгурыж знал не больше ее. «В любом случае, — сказал он ей, — все мы сотворены из пыли умерших звезд и все превратимся в пыль, чтобы в конце снова стать звездами. Звезды — это наши предки. Ну, а насчет глаз… понимаешь… если телескоп способен донести наш взгляд до самых пределов неба, то Бог совершенно спокойно может донести взгляд своих святых мучеников до запредельного края мира и вообще даже всех миров».

Сегодня они вдвоем совершили долгую прогулку на велосипедах по окрестностям. Люси повстречала множество великанов. Так она называет металлические мачты линий электропередач высокого напряжения. Их гигантские силуэты, тянущиеся вереницей на фоне неба, напоминают ей процессию огромных воинов, несущих в руках копья и дротики, гибкие, как лианы, и смертоносные, как молнии. Да, само собой, эти воины неподвижны и носят странные ажурные доспехи, но вид у них все равно грозный. Стойкие, никогда не испытывающие усталости воины, которые никогда не опустят взнесенные руки, никогда не склонят колени и никогда не выпустят из рук оружия. Воины неизменно готовые к бою. Люси называет их великанами с воздетыми руками или воинами высокого напряжения и любит придумывать героические, свирепые и громоподобные битвы, в которых они сражались. Им не соперники люди и даже слоны и жирафы. Только динозавры и диплодоки или, в крайнем случае, киты были бы им достойными противниками. Или же гигантские деревья, растущие в далеких странах, такие как баобабы и секвойи. А поскольку воинам нужен повелитель, Люси нашла им королеву: все великаны высокого напряжения являются подданными Эйфелевой башни.

Сегодня дивным летним днем они катили на велосипедах по дорогам вдоль розовых ланд и поросших белыми лилиями прудов, и Люси представляла себе торжественное вступление этих железных великанов, несущих в руках молнии, на улицы Парижа, чтобы продемонстрировать свою верность их стальной повелительнице в короне-шишаке. Когда они возвращались домой, Люси рассказала про эту процессию Лу-Фе, который крутил педали рядом с нею. При описании ее, она вдохновлялась парадом 14 июля, репортаж о котором она видела в прошлом месяце по телевизору. А Лу-Фе в ответ сообщил ей о потрясающих, чудесных вещах; он сказал, что если вытянуть в одну линию все линии высокого напряжения в стране, то их длина в два раза превысила бы окружность земли, а если добавить к ним еще и все линии низкого и среднего напряжения, то можно было бы несколько раз соединить землю и луну. Потом он стал рассказывать про электричество, эту незримую энергию, которая без конца циркулирует с потрясающей скоростью, равной скорости света. «Как Святой Дух, да?» — спросила Люси. Но Лу-Фе стал говорить совсем о другом, о каком-то господине Фарадее, которым он безмерно восхищался. Как обычно, Люси улавливала только обрывки слов из вдохновенного и сугубо научного монолога своего друга; больше всего ее восхитило выражение «маг и чародей», как называли электричество в прошлом веке, после того как овладели им, а также термин «магнитное поле». Термин этот превратился у нее в «магическое поле», и она тут же вообразила себе воинов высокого напряжения, идущих по заколдованному магическому полю и хором распевающих заклинания. А этот «маг и чародей» конечно же великий Волшебник, соединяющий мощь молнии со скоростью света и колдовской голос сирены с вездесущностью Святого Духа.

Но когда в розовый предзакатный час они вернулись в городок, тихо звучал совсем другой напев. Напев, в котором не было ни могущества, ни торжества. Напев, подобный без конца повторяющейся фразе, грустный и прекрасный напев, который перебирал свои трепещущие ноты до потери дыхания, на грани слез. И Люси подумала, что безутешная фея, которая когда-то давным-давно жила в брошенной риге, а потом сгорела вместе с ней от удара молнии, плакала, наверное, точно так же. Малышка Лимбур — мертвая и живая — превратилась в фею. В несчастную маленькую фею с сокрушенным сердцем и похищенным телом. И как же Люси не верить сказкам, не верить в их чудесную реальность, если живые люди под конец своего земного пути придают им плоть, облик и голос? Весь мир — сказка, а жизнь — огромная книжка с картинками — яркими, звучными и благоуханными картинками, которые движутся, пляшут, а иногда потрясают.

В этот вечер, прежде чем отправиться к себе в спальню, Люси заглянула в новую комнату, в которой ей вскоре предстояло поселиться. Там пахло свежей краской. Через несколько дней привезут мебель — кровать, шкаф, стол и диван. В сумерках Люси прошла через пустую комнату к распахнутому окну, выходящему в огород, и выглянула. Из него открывался вид до самого леса. Но в тумане, поднимающемся с прудов, горизонт казался каким-то призрачным. Люси вдыхала вечерний воздух и вместе с ним успокоительные ароматы, плывущие из огорода, из сада, с лугов. Время словно бы остановилось. Казалось, оно зависло на волне запахов, что источает земля. Этот миг стал дефисом, черточкой, соединяющей день и ночь, или, скорей, с легкостью запятой проскользнул и застыл между ними. В это краткое мгновение время замерло, а мир стал подобен золотому шару в ладонях Младенца Иисуса, которого держит на руках святой Антоний. Мир совершенно округлый и безмятежный. Бездвижный, прекративший вращение, лишившийся истории. В это мгновение мир не столько сказка, сколько сновидение — сновидение, порожденное сказкой, но в то же время и порождающее сказку.