Аристократия духа (СИ)

Annotation

Женщины считаются особами, уступающими в уме мужчинам, но ни одна из них никогда не была такой дурой, чтобы, подобно мужской половине человечества, предпочесть смазливое личико или красивую фигуру истинным достоинствам ума и души... Но что есть истинные достоинства ума и души? Классический роман викторианской эпохи. Предназначен для женщин

Михайлова Ольга Николаевна

Глава 1. "Я уже не настолько юн,

Глава 2. "

Глава 3. "Женщины считаются особами, уступающими в уме мужчинам,

Глава 4. "Требовать от красоты ещё и ума - значит притязать на совершенство,

Глава 5.

Глава 6.

Глава 7. "... Просто в детстве я верил, что где-то и подлинно есть вход в мир магии,

Глава 8. "У него в глазах - страдание, но там есть и душа.."

Глава 9. "Ты же сам заметил, что я склонен к одиночеству..."

Глава 10.

Глава 11.

Глава 12.

Глава 13. "... Это... поверь... весьма опасное знакомство для порядочной девицы..."

Глава 14.

Глава 15.

Глава 16.

Глава 17.

Глава 18. "Женщина может скрасить недостатки лица пудрой, недостатки фигуры - платьем,

Глава 19.

Глава 20.

Глава 21.

Глава 22.

Глава 23. "

Глава 24.

Глава 25.

Глава 26. "

Глава 27. "Мистер Кейтон - весьма милый молодой человек..."

Глава 28. "Это и есть твой принц на белом коне?"

Михайлова Ольга Николаевна

Аристократия духа

Аристократия духа

Глава 1. "Я уже не настолько юн,

чтобы знать всё на свете..."

Четырехугольная башня часовни Мертон-колледжа тонкими угловыми шпилями подпирала нависшую над Оксфордом серой периной непроницаемую грозовую тучу. Студенты, зябко кутаясь в чёрные гауны, с тоской наблюдали, как на дроги устанавливается гроб, и профессор Давердейл приказывает кучеру трогать. Кончина Чарльза Гритэма, которому предстояло теперь найти вечный покой в фамильном склепе в Дорсетшире, была ударом для многих. До конца второго триместра оставались считанные дни, и внезапная смерть тьютора поломала расписание занятий и оставила дюжину студентов без руководителя.

Давердейл велел всем ученикам Гритэма собраться в седьмой аудитории и исчез. Джон Риквуд, студент-филолог, расстроенный едва ли не до слёз, мрачно спросил у своего сокурсника Питера Хамфри, как тот полагает, согласится ли их взять Даффин, или надежды на это нет? Хамфри поглядел на Риквуда в недоумении. По его мнению, глупо было и надеяться на подобное чудо.

- Нужны мы ему! Нас поделят между Оверлеем и Давердейлом.

Риквуд вздохнул. Да, похоже, Хамфри был прав.

Все расселись по привычным для них местам и тихо перешептывались. Арчибальд Даффин, неслышными шагами войдя в аудиторию, остановился в тени арочного пролёта. Талантливый педагог, опытный ритор и обаятельный умница, он был кумиром студентов, объектом всеобщего поклонения. Опытным глазом пробежал по лицам. Девять человек заняли в небольшой аудитории первые места и сидели вместе, тихо переговариваясь.

Но трое сели отдельно. Одного, сидящего в отдалении от остальных, Даффин знал. Стивен Мелроуз. Голубая кровь предков не выделила, но обделила это лицо красками. Юнец не удостаивал общением никого, но профессор, ознакомившись накануне с работами студентов, понял, что это - жалкая гордыня серости, которая претендует на непонятость просто потому, что больше нечем выделиться. Второй - юноша со спокойным и невозмутимым выражением на приятном лице, сидел на правом ряду и не спускал глаз с третьего - широкоплечего молодого человека со смуглым горбоносым лицом колдуна. Сходство усугублялось тёмными глазами под густыми бровями и резкими впадинами щек, но чуть смягчалось аскетичной линией губ и тонких скул. Даффин подумал, что такие лица попадались ему на полотнах Рогира ван дер Вейдена. Восемь человек из десяти назвали бы его уродом, но Даффину нравились такие неординарные лица. Сам юноша ни на кого не обращал внимания, мрачно озирая сгущающийся сумрак за окном. Было заметно, что ему неуютно и тоскливо, его отстранённость от остальных была непоказной.

Даффин вынужден был уступить просьбе декана и стать тьютором для четырех студентов покойного Гритэма. Ещё четверых должен был взять Эдвин Давердейл, остальных - Джон Оверлей. Единственное, в чём учебный администратор пошёл ему навстречу - было позволение "снять сливки", взять лучших - первым и по своему выбору. И вот сейчас Даффин, накануне ознакомившийся с последними работами юнцов, сданными ещё Гритэму, отобрал для себя из общей массы пять имен. Теперь он хотел, чтобы имена материализовались в лица.

Не то, чтобы Даффин был физиономистом, совсем нет. Однако, годы опыта его кое-чему научили. Он знал: если красота бывает иногда пуста, то уж безликость пуста по преимуществу. Ум выделяет себя чем угодно - демонстративным эпатажем, спокойным достоинством, инфернальным блеском глаз, резкостью черт или даже чертами распада, но выделяет непременно. Он резко выступил из темноты, и шум в аудитории мгновенно смолк. Профессор сел, положил перед собой работы студентов - рассуждения на тему "Аристократия духа" - и потребовал от старосты представить ему учащихся, сам же упёрся глазами в список, составленный им накануне. "Энселм Кейтон, Ричард Дабз, Остин Роуэн, Майкл Пелью, Альберт Ренн" Один был лишним.

Хамфри, староста, нервно выкликал фамилии.

Ричард Дабз оказался высоколобым молодым человеком с горделивой осанкой. Работа этого юноши была написана остроумно, с претензией на оригинальность, но, в общем-то, была поверхностной. Майкл Пелью. Даффин поднял глаза и опустил их. С первого ряда встал рыжеволосый крепыш с чертами обтекаемыми и скользкими. Но работа была выполнена весьма грамотно. Альберт Ренн. Даффин закусил губу, чтобы скрыть улыбку, когда поднялся тот милый светловолосый юноша, что сидел неподалеку от Мелроуза. Работа его носила черты мышления истинного и не колеблющегося, и тем страннее были мечтательные глаза юнца, чистые и добрые.

-Я прочёл вашу работу, мистер Ренн. "Тот истинно благороден, утверждаете вы, кто боится сделать что-нибудь дурное, не прощая себе того, что не поставил бы в вину другим. Из всех даров мира истинным является только доброе имя, и несчастен тот, кто не оставит его. Мы не вправе жить, когда погибла честь". Позвольте спросить... Вы любите себя?

Вопрос не удивил юношу, он был всё так же невозмутим и спокоен, но между бровями залегла морщина.

-Мне трудно ответить, не определившись в дефиниции любви, сэр. Если я не уничтожил себя - значит, люблю. Но моя любовь к себе... - он чуть улыбнулся, - видимо, неразделенная. Я люблю себя без взаимности. А может, я просто не создан для великих страстей, и мое самолюбие необременительно для меня самого.

Даффин улыбнулся. Мальчишка понравился ему.

Остин Роуэн. Встал юноша с последнего ряда с лицом, словно выточенным из мрамора, холодным, чеканным, невозмутимым. Даффин отметил уверенный взгляд, волевую челюсть, мощные запястья. Роуэн писал лапидарным, скупым языком, но умудрился в нескольких строках сформулировать всё нужное.

-Вы пишите, что аристократ, как святой, должен чувствовать, что всё, что возвышает его, получено от Бога, а всё, что унижает его, есть результат его вины. Плебей же всё возвышающее его чувствует своим, а всё унижающее - виной других. И вам удается чувствовать себя аристократом, мистер Роуэн?