Дурочки кусочек

Дурочки кусочек

На одной площадке с Тоськой жила девочка-даун. Она подкарауливала Тоську у дверей, бросалась к ней навстречу и тыкала ей в лицо, в шею и в живот острыми кулачками, повторяя: «Ту-ту-ту-ту!»

Девочке-дауну родители разрешали гулять во дворе. Она брала Тоську за руку, и вдвоем они спускались по ступенькам, девочка-даун не переставала щебетать.

Во дворе она любила забраться в самую гущу, в толпу играющих детей, и там стоять так, чтобы все налетали на нее. И каждому, толкнувшему ее невзначай, она заглядывала в лицо и улыбалась. Если детям случалось раскричаться сверх всякой меры, то и она кричала за компанию что-то невнятное что было сил, и хлопала в ладошки, и от полноты охватывавших ее чувств даже подпрыгивала на месте. И когда ее случайно сбивали с ног, она не плакала, а только озадаченно говорила, поднимаясь: «Ту-ту-ту-ту-ту». Больше она ничего не умела говорить.

Потом девочка-даун умерла, и все ходили посмотреть на нее, как она лежит, не шевелясь, не замечая никого. И Тоська сходила к ней за день 19 раз, и это получалось — больше всех. Ей всех удобней — только пройди через площадку.

Дверь в квартире у соседей целый день не закрывалась, и вдобавок ее еще подперли стулом. На девочке-дауне было китайское платье с воланами по подолу, у нее были чистые пальчики, и в них она осторожно держала китайскую розовую свечку в виде вазы. У Тоськи дома точно такая же китайская свеча стояла в серванте за стеклом. Может, их матери-соседки вместе покупали чудо-свечки в универмаге. Тоське не разрешали трогать свечку. Да и вообще, ей было запрещено отодвигать стекло серванта. Два или три раза она просила свечку-вазу подержать — «ну, только посмотреть», но мама говорила: «Разве тебе можно дать что-то из серванта? Хочешь посмотреть — смотри глазами. Руки-грабли».

Девочка-даун в отличие от Тоськи заполучила вазу, и эту вазу ей даже зажгли — мечтала ли она когда-нибудь об этом? Сквозь полупрозрачный воск внутри светился огонек. Тоська хотела спросить, не горячо ли ей держать, но не спросила, вспомнив, что девочка-даун все равно не сможет ничего сказать в ответ кроме своего «ту-ту-ту-ту».

Тоська протянула к вазе руку, чтобы самой узнать, не горячо ли, тут же получила от кого-то из взрослых по руке, и кто-то сказал над головой «Ишь ты, хватает! Руки-грабли…»

Тоська уже знала, что взрослые дают подержать свои вещи только тем, кого они больше всех любят. Тех, кого любят — очень мало. И девочка-даун стала теперь похожа на тех, кого все любят. На тех девочек, которые, как мама говорит, никогда не согласятся с тобой дружить, если заметят, что ты ходишь в чем-то грязном — хоть одно пятнышко на платье, это все равно считается, что — грязь. Или что ты, придя с прогулки, не помыла руки. Или они вдруг узнают, что ты забыла дома носовой платок — то уже все, тебе их дружбы не видать. Хотя для Тоськи, например, была бы большая честь, если бы среди ее приятельниц вдруг появилась такая девочка-аккуратистка. Она бы стала хорошо влиять на Тоську, и Тоська, моет, стала бы лучше, чем сейчас. Тоськина мама была бы тогда очень, очень рада. Вообще, будь у нее вместо Тоськи такая дочь, вся ее жизнь шла бы иначе. Такие девочки для своих мам — как ясное солнышко. И Тоська даже не знает, как ей далеко до них.

И в самом деле Тоська, как ни старалась, не могла представить, как ей далеко до чьих-то дочек. Повседневная их жизнь никак не рисовалась ей, как ни старалась она вообразить, что эти солнечные девочки делают с утра до вечера. У нее даже с куклами играть не получалось в хороших девочек — она не знала, что они должны говорить друг другу, и что им будет говорить их кукла-мама. И она думала, как это, когда вот ты живешь, и на тебя никто никогда не кричит, и если что, так ты сама можешь по-взрослому вдруг искривить лицо, глядя на какую-нибудь девчонку-замарашку, так что на твоем лице даже прорежутся морщины треугольничком на лбу — «Иди умойся, дурочки кусочек!»

Так говорила Люся, дочка маминой подруги тети Гали, когда ее по воскресеньям приводили к Тоське в гости.

— Как это — «кусочек?» — спрашивала Тоська.

Люся отвечала:

— Как ты. Вот скажу своей маме, что больше не хочу к вам приходить, она расскажет твоей, и тебе снова попадет. Помнишь, как твоя мама кричала на тебя, что ты не можешь принимать гостей?

— Может, тебе что-то подарить? — испуганно спрашивала Тоська.

Люся выбирала какой-нибудь подарок, и потом хвалилась перед взрослыми пищалкой-медвежонком или платьицем для куклы, и ее мама взвизгивала в коридоре: «Ой ты, господи прости, какая прелесть!». Тоськина мама, проводив гостей, говорила: «Ты что, взялась раздаривать свои игрушки? Значит, они тебе не нужны? Хорошо, больше ничего покупать не будем!» Но пока гости не ушли, она улыбалась во весь рот, глядя на дочку: «Тося хозяйка в своей комнате, ей надо уметь принимать гостей».

Как хозяйка дома Тоська должна была выходить с Люсей вместе погулять. Но Люся не хотела играть во дворе, когда здесь была девочка-даун. Она говорила Тоське:

— Это же дурочки кусочек!

— Как я? — спрашивала Тоська.

Люся отвечала:

— Ага, как ты! — хватала Тоську под руку и тащила со двора на улицу, к киоску. Там сквозь стекло глядели нарисованные в журналах девушки в купальниках, а в витрине стояла розовая, красная, коричневая и голубая губная помада.

— Какую ты хотела бы себе? — спрашивала Люся.

Тоська тыкала в какую-нибудь наугад, и Люся начинала хохотать: «Ну, дурочка! Что выбрала себе!» И Тоська не могла понять, что надо было сказать, чтоб Люся не начала смеяться.

Девочка-даун в своем китайском длинном платье стала теперь для Тоськи почти таким же непостижимым существом, как сама Люся. Тоське даже начало казаться, что девочка-даун не говорит с ней только потому, что разглядела черные полоски на ее ногах — быть может, только на секундочку открыв глаза.

Ну, кто же ходит в гости, не помывши ноги? Надо скорее вымыть их и надеть гольфы с кисточками. Тогда, быть может, и у тебя наконец-то будет настоящая хорошая подружка, и мама будет рада. Вот придет с работы — а они с девочкой-дауном уже играют вместе!

Тоська скорей помчалась к себе через площадку. Дома налила в таз воды и принялась оттирать черноту на пятках и на коленках. Мыло не брало старую грязь. Она достала стиральный порошок. Он рассыпался из коробки, и Тоська решила собрать его с пола прямо мокрыми ногами. Прошлась по белому пятну, оставляя за собой следы.

Потом порошок забрал всю воду с ног и следы не стали отпечатываться. Тоська снова намочила ноги в тазу, с них потекло, и на полу образовалась пена. Тоська стала рисовать пеной на полу — большим пальцем на ноге, и получилось то самое платье, которое сейчас на девочке-дауне. Ну просто костюм снежинки на Новый год, и можно танцевать! Тянуть носочек — больше, больше…

Вдруг нога поехала куда-то, куда Тоська не хотела ее вести. Так далеко она не собиралась рисовать, и танцевать там было уже неудобно — можно было стукнуться об тумбочку в углу.

Тоська хотела удержаться на другой ноге — но та вдруг тоже поехала по полу в другую сторону — и Тоська уселась прямо в таз. Он перевернулся и встал на бок за Тоськиной спиной. Так что спине и волосам тоже сразу стало мокро.