Та, которую я люблю

Дзюн-Итиро Танидзаки

Та, которую я люблю.

Небо свинцово-темное, низкое, и месяц прячется за тяжелыми облаками. Но все же откуда-то проникает робкий свет, и постепенно светлеет. Свет блеклый, неверный, но, несмотря на это, довольно светло, и даже ясно видны камешки по обочинам дороги. Однако свет кажется призрачным – перед глазами все расплывается в белесой мгле, и, когда пристально смотришь вдаль, на глаза невольно набегают слезы. Такой свет навевает мысль о стране вечности, отдаленной от мира людей. Вечер по настроению можно принять за темную, беззвездную ночь или за лунную.

Еще чуть посветлело, и хорошо стала видна убегающая вдаль белая ровная дорога. Я иду по ней, а с обеих сторон к обочине ее подступает сосновый лес и долго тянется вдоль дороги, пока не сливается вдали с чернотою неба.

Слева время от времени налетает порывами ветер и шелестит в сосновых ветвях и хвое. Ветер обильно насыщен влагою и резким запахом морских водорослей.

«Море, наверное, совсем рядом», – думаю я. Мне примерно лет семь или восемь, да и с младенческой поры, сколько себя помню, я был крайне робким ребенком – неудивительно, что в такую глухую ночь на пустынной проселочной дороге я испытываю мучительное беспокойство.

«Отчего это няня не пошла со мной?.. Может, она рассердилась – я ведь так ее донимал и совсем ушла из дому?» Хотя я один, меня не охватывает безотчетный малодушный страх, и я упрямо шагаю по дороге.

Мою детскую душу, однако, гнетет тревожное чувство, и оно сильнее, чем страх: «…моя семья всегда жила в центре шумного, многолюдного Нихомбаси, а теперь… нам пришлось перебраться в это глухое, забытое людьми захолустье – вот несчастье, которое внезапно обрушилось на нас». В моей душе оно вызвало невыразимую печаль и тоску. И я подумал о себе: «Бедный ребенок».

Еще недавно в прекрасной одежде, в изящной шелковой накидке… даже если я на минутку выбегал из дому, то обязательно надевал ситцевые таби и новенькие гэта. А теперь… ах, как ужасно переменилась моя жизнь! Грязный, невзрачный, точно слюнтяй в сцене из «Тэракоя» – спектакля, который я видел в школьном театре, – в таком виде мне мучительно появляться на людях. А кожа на, руках и на ногах стала шершавой, словно пемза.

И если вдуматься, что же тут удивительного, что со мною нет няни? В моем доме с деньгами теперь совсем скверно, и мы уже не держим прислугу. Мало того, каждый день я помогаю отцу и матери и вместе с ними работаю. Запасаю воду, развожу огонь, мою пол, а то и отправляюсь куда-нибудь, иной раз совсем не близки, с поручениями. И это еще не все…

Неужели я никогда не смогу побродить по ночным улицам в районе Нингё, прекрасным, как цветная гравюра на дереве?! И в праздники в дни почитания божеств не пойду в храм Суйтэнгу, бога воды, а в Каябатё – в храм боддисатвы Якуси, целителя душ?

Интересно, что поделывает сейчас Миётян – девочка из Комэямати? И как живет Тэкко – сын лодочника с переправы в Ероибаси, и Синко – сын продавца кама-боко, и Кодзиро, мальчик из лавки, где делают гэта? Разыгрывают ли они, как прежде, театральные сцены в табачной лавке на втором этаже под самой крышей? Пока не стану взрослым, вряд ли повстречаюсь я с этой компанией.

Думать об этом – и грустно, и горько. Но, кажется, причиной тому не только эти воспоминания. Грусть проникает в меня и поселяется в моей душе. И меня вдруг охватывает неизъяснимая печаль, которая сродни скорбному свету луны – он тоже почему-то печален.

Почему мне так грустно? И отчего я не плачу? Я такой – плаксивый, а сейчас хоть бы – слезинку выжать! Но мне не до слез: в мою душу вливается неизвестно откуда чистая, прозрачная, словно ключевая вода, печаль, звонкая – такая охватывает, когда слышишь исполненные тоски звуки сямисэна.

Поначалу мне кажется, что справа от уходящего вдаль соснового леса тянется поле, поросшее какими-то душистыми травами, но тут я замечаю, что поле как-то неожиданно исчезает и, словно совершенно черное море, передо мною ширится огромная плоская равнина. И по всему ее пространству вдруг возникают мертвенно-бледные трепещущие существа и тут же исчезают. Но вот с побережья налетает уже привычный мне морской ветер, и вновь мелькают эти таинственные существа, похожие на призраков, их становится больше, и раздаются странные звуки: кажется, будто где-то совсем рядом кашляет немощный, согбенный старик.

«А может, это вздымаются волны на поверхности моря? – думаю я. – Пожалуй, непохоже: не может море исторгать такой хриплый звук». Какое-то мгновение мне кажется, что это злодей в ухмылке оскалил белые зубы, и потому я изо всех сил стараюсь не смотреть в ту сторону.

Но чем больший страх наводят на меня зловещие существа, тем сильнее мне хочется взглянуть на них. И время от времени я незаметно бросаю в их сторону быстрый взгляд. Но как я ни стараюсь; никак мне не удается понять, что же они такое на самом деле, эти странные существа.

Всякий раз, когда ветер стихает, до меня все явственнее доносятся хриплые звуки. И тут же издалека, из-за соснового леса, как эхо, долетает мерное: до, до-о, додон.

«Кажется, это шум волн. Море шумит», – думаю я, Да, это море, но шум его глухой, такой можно услышать, когда в самом дальнем конце дома, на кухне, толкут в ступе рис. И все же он подобен гулу, мерному, рокочущему и гнетущему.

Шум волн, гудение ветра в соснах, хриплые голоса подозрительных существ – иногда я в страхе останавливался и жадно вслушивался в эти пронзающие сердце звуки, а потом, спотыкаясь, брел дальше. Меня преследовал неизвестно откуда исходящий, терпкий да удушливости запах – так могли благоухать только удобрения на рисовых полях.

Я обернулся – сзади, как и впереди, тянулась бесконечная прямая дорога, и к ней подступал сосновый лес. Куда ни глянешь, нигде ни следа человеческого жилья. И хотя я шел уже долго, не меньше часа, я не встретил ни одной живой души. Совершенно пустынная дорога, и только слева вдоль соснового леса примерно через каждые двадцать кэн торчали невысокие телеграфные столбы. И гудение их проводов как бы вторило мерному гулу моря.

От скуки и чтобы как-то убить время, я принялся считать встречные телеграфные столбы: «Один, два, три…

…Тридцать, тридцать один, тридцать два… пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь…» – вероятно, в тот момент, когда я отсчитывал семидесятый столб, там, вдалеке, у дороги, вдруг впервые вспыхнул одинокий свет. Я, конечно, перестал считать и устремил взгляд в сторону огня. Свет несколько раз мелькнул меж стволов соснового леса, спрятался за деревьями и вновь появился. Мне показалось, что до него расстояние примерно в двести кэн: стоит миновать всего лишь десять телеграфных столбов, и я у цели. Но когда я двинулся дальше, то понял, что это вовсе не так близко. Какие там десять столбов – я миновал уже двадцатый, а свет по-прежнему мелькает где-то вдалеке. Он похож на свет бумажного фонарика, неподвижного, сколько бы я к нему ни приближался. Но, может быть, свет движется в том же направлении и с той же скоростью, что и я?..