Шнур

Ирина Денежкина.

Герои моего времени.

Шнур.

Я хотела взять интервью у кого-нибудь из уральских музыкантов. Варианта было три: Буба из «Смысловых галлюцинаций», Шахрин из «Чайф» и певец Новиков.

Буба нравится моей подруге Насське. Давно. Она ещё школьницей брала у него интервью, смотрела влажными голубыми глазами. Потом он написал песню со словами «…и даже если я когда-нибудь зазнаюсь, мне будут нравиться твои глаза. Небо без дна… Бездна». Можно было бы спросить Бубу; про кого песня И вдруг бы он ответил, что песня — про молодую журналистку, которая давным-давно интервью брала. Или взять с собой Насську. «Чайф» тоже ничего. Всю мою сознательную жизнь у нас на теплопункте было крупно выведено «ЧАИ Ф». Я была маленькая и не знала, что это. Потом кто-то такой же маленький объяснил это обозначает «Чай французский». Почему французский — непонятно. Но логично. Шахрин — кудрявый с седым завитком. Вечно молодой, хоть и дядька. Редкий опен эйр в Екатеринбурге обходится без «Чайфа». И мы с друзьями всегда ходили, мялись в толпе и прыгали под «Бутылка кефира, полбатона! А я сегодня дома — один!».

С Шахриным можно было бы поговорить про студенческую жизнь. Вот почему-то мне кажется, он много бы рассказал.

Новиков поет блатные песни. «Уличная красотка» и «Красивогла-а-азая». Ростом под два метра. Я его видела однажды в аэропорту, такого большого, длинного, в пальто и ботинках с длинными носами. Лицо потёртое, но с налётом денег. Потом мы снимались в одной передаче, про мат. Меня почему-то всегда приглашают в передачи, связанные со словами «блядь» и «на хуй» и их местом в русском языке. Почему бы не поговорить со мной, доггустим, о любви

Новикова в передаче все подкалывали и старались принизить Трахтенберг, Гаспарян. Новиков нервничал, но отвечал без истерики. Когда выходили из студии, наметился конфликт. Гаспарян кричал, что Новиков ударил его по почкам каким-то особенным зэковским приёмом, от которого, кто знает, вдруг он, Гаспарян, скончается. Очень может быть. Гаспарян обзывался на Новикова «козлом», а девочки-администраторы бегали за юристом первого канала. Потом они разговаривали в гримерной.

— Всё, Новикову на ОРТ путь заказан.

— Но они же оба виноваты. Поровну.

— Но Новиков-то судимый!

Это была еще одна интересная для меня деталь. Я как раз влюбилась в мальчика, который при третьей встрече показал мне звёзды на коленях. Поэтому тема тюрьмы для меня, молодой и трепетной положительной девушки, была остра и безумно волнующа.

— Хочу Новикова, — сказала я редактору. И села придумывать вопросы.

Редактор позвонил через неделю.

— Новиков не согласен. Говорит, ты безнравственная.

— Н-да… — озадачилась я.

— Зато хочет Шнуров! Прилетай в Питер. Он как раз тут будет несколько дней, а потом надолго уезжает в Америку.

Шнуров — популярный музыкант и певец. На концерте может запросто раздеться догола и хлестать водку прямо из бутылки, говорили мне. Я на концертах Шнурова ни разу не была. Зато прослушала все его альбомы по нескольку раз, и множество песен знаю наизусть, как и большинство моих друзей. Подруга Каспер, хрупкая маленькая женщина в очках, научилась даже кричать хриплым шнуровским голосом «Хуй! Хуй! Хуй!» — как в песне «Меня зовут Шнyp». Братик Сёма, здоровенная детина, при первых аккордах «И-и-и вроде бы всё есть… и даже на жо-опе шерсть!» —орёт «Ударь по струнам! Продай талант!» — и включает магнитолу в машине на полную громкость. И подпевает. Ещё он трепетно отслеживает всё шнуровское творчество.

Однажды по нам пробежалась толпа пьяных подростков, и в результате мы с подругой Каспером и другом Денисом оказались в травмопункте. Час был поздний, где-то около полуночи, и в коридоре на скамеечках сидело ещё человек пять какая-то старушка с клещом в ухе и ей подобные инвалиды. С постными лицами. У нас с Каспером лица были бледные и глаза навыкате. Денис валялся на скамейке, и кровища из головы текла мне на джинсы. Эта кровища и заставляла нас нервничать и унимать дрожь в руках. Всё-таки Денис. Дорогой-любимый. Лежит, как труп.

— Никаво не жалко, ни-ка-во… — вдруг протянула Каспер шнуровскую песню из «Бу-мера».

— Ни тебя, ни меня, ни его! — подхватила я, тыкая пальцем в Дениса.

Мы с Каспером заржали. Ржали долго. И пели эту песню.

Старуха-клещ покачала головой

— Девочки, нельзя так!!!

Мы продолжали ржать. Жизнь налаживалась.

Первый раз я встретила Шнурова на церемонии вручения премии «Национальный бестселлер» в 2002 году. Когда мою книжку номинировали на эту премию.

Шнуров сидел в жюри, слегка непричёсанный и в светлой кофте. На шее висел сотик. Шнуров проголосовал за мою книжку, поставил крестик. Мне было безумно приятно. Хотя премию я в итоге не получила. Шнуров состроил сочувственную рожу.

Второй раз мы встретились на следующем «Национальном бестселлере». В промежутках пересекались в передачах, посвященных мату. Шнуров — мат в песнях, Денежкина — в книжке. Куда мы катимся, и все такое.

Шнуров был в рубашке навыпуск и с пузом. Сказал мне «Привет!», поцеловал в счёку и потряс ручку, как старой знакомой. После церемонии все пошли жрать. Мы стояли за столиком. Шнуров, я и какие-то дядьки. Шнуров так и сказал

— Сбегай дяденькам за водкой.

В смысле пойди в бар и принеси стаканы.

— А поебаться не завернуть — предложила я.

— Ты хочешь со мной поебаться — не растерялся находчивый Шнуров.

За водкой пошёл кто-то из дядек.

Затем к нам примкнула поэтесса Беломлинская. Это такая кавказская тётенька, не толстая. Она что-то торжественно говорила и в конце концов мы втроём — я, она и Шнуров — пошли в мужской туалет. Шнуров достал письку и не стесняясь стал ссать. Поэтесса убежала.

После «Бестселлера» меня позвали в рест, на день рождения.

— Пошли с нами, — говорю я Шнурову.

— Поцелуй меня — пойду! — весело предложил Шнуров.

— Значит, не пойдёшь

— Поцелуешь — пойду! Почувствовав в этом какой-то подвох, я

отказалась.

Через неделю мне прислал письмо приятель Вася из Питера. «Тут в газете напечатали фотографию — ты со Шнуровым. Обнимаетесь. Ты с ним встречаешься????»

И вот сейчас я оставила в Екатеринбурге друзей и беременную крысу (которая родила четырнадцать детей, как только я села в самолёт) и полетела в Питер. Из зимы в осень. К Шнуру, к Шнуру.

Встреча со Шнуровым состоялась в пабе. Не помню название. Но я три месяца жила в Лондоне, и атмосфера вокруг была до боли знакомая, как дома.

Поднимаюсь на второй этаж. Шнуров с девушкой. Обедают. Девушка красивая, с белой кожей и белыми волосами. Посмотрела на меня, как собака Баскервилей. Я могу прекрасно её понять. Когда приходят журналисты (в данном случае я) и не дают пожрать спокойно твоему мужику, хочется засунуть им их диктофоны прямо в зад. Или воткнуть в каждый глаз по вилке. А тут просто посмотрела.

Шнуров встаёт, здоровается. Трясёт ручку. Не целует.

Живота у него нет. Точнее, он есть, но не свисает, как раньше. Борода. Тонкие белые ручки. Не руки, а почему-то ручки. Кулак на футболке. Мы отсаживаемся от девушки за другой стол. Я сижу к ней спиной. Шнуров — лицом. Он смотрит мимо меня.

— Вообще-то, — говорю я, — сначала я хотела Новикова. Но он отказался.

— А почему он отказался

— А фиг знает. Он сказал, что я безнравственная девушка, а он колокола льёт.

— Что-что он любит — не расслышал Шнур. Говорят, у уральцев плохая дикция. Ничего не понятно. Это наглая ложь. Мы прекрасно живём и все друг друга понимаем. Но бестолковые столичные жители часто нас не понимают. Приходится париться — говорить внятно. Я откашливаюсь.

— Да не любит, говорю, он, а колокола льет, потому что такой нравственный. Короче, первый вопрос, который я ему хотела задать, тебе задаю про тюрьму. Ты про тюрьму знаешь что-нибудь

— Ну, я там был — в тюрьме — снимался в кино два дня, на зоне строгого режима. Четыре, пардон.