Палата 226

Алексей Бабий

Палата 226

Хотя, может быть, и не 226. Может, 227. Или 224. Точно было 22. А дальше не помню. На цифры и имена у меня память ужасная.

Да и потом, прошло уже два месяца. И помнил бы, так давно бы забыл. Да и какая, в конце концов, разница. Не это главное.

Анамнез

Много лет подряд по двенадцать часов в день я сидел на заднице без всяких перерывов, в том числе и на обед. Обедал (а точнее, ужинал) один раз в день, поздно вечером. А питаться предпочитал жареным и печеным, причем в больших количествах. Чем это должно было кончиться, тем в конце концов и кончилось.

На Старый Новый год жена напекла пирогов. Они у неё всегда были выше всяких похвал, а на этот раз получились и вовсе необыкновенные. И я за один присест сожрал полпирога. А пироги жена, надо сказать, печет аккурат по размеру противня. А печка у нас не узкая. Широкая такая печка. Из серии «для большой семьи». А пироги у нас не низкие, даже моя пасть не всегда на нужную ширину открывается. Вот и считайте.

Сожрал я этот пирог прямо горячим, и сперва мне было очень даже хорошо. Однако уже через пару часов стало очень плохо. Ощущение было такое, что вместо пирога я слопал здоровенный булыган, килограммов этак на восемь. Через пару дней пришлось вызывать скорую.

Оказалось, что у меня и впрямь был немаленький булыган, только не в желудке, а в желчном пузыре. То есть был-таки у меня камень за пазухой. Вот его-то мне и вырезали. Вместе с пузырём. Такие дела.

Противопоказания

Сначала—то никто и не подумал на камень. Думали — гастрит какой-нибудь. Или даже язва. И потому отправили меня на ФГС. Если кто не знает, что это такое, то лучше ему этого и не знать никогда. Это когда тебе в горло впихивают резиновую кишку до самых естественных кишок и смотрят твой интим прямо изнутри.

Первые две недели года — самые тяжелые для врачей скорой помощи. Непрерывно везут туда обморозившихся, перепивших, передравшихся, обожравшихся, въехавших не туда и не на том. Я прибыл в больницу в ночь с 14 января на 15-е, когда врачи уже не валились с ног от усталости, а прямо непрерывно в изнеможении лежали. Ясное дело, врач, заведовавший ФГС, не сильно-то мне обрадовался среди ночи. Мы его полчаса вообще не могли разбудить. Проснувшись, он достал своё орудие пытки и сказал мне лечь на левый бок. Я робко протестовал, ссылаясь на чрезвычайно сильный рвотный рефлекс. Он молча засунул кишку мне в горло. Я облевал ему всю кушетку, несмотря на то, что трое суток ничего не ел. Рвотный рефлекс у меня, действительно, еще тот.

Кстати, уже потом, на операционном столе, мне опять сказали открыть рот пошире и что-то туда засунули. «У меня сильный рвотный ре…» — начал я, но закончить не успел, поскольку мгновенно уснул.

Жалобы

Очнулся я уже в палате, оттого, что кто-то ходил по моей руке. Я скосил глаза и увидел таракана. Я не имею ничего против тараканов — это мирные животные, которые не пищат, не грызут ничего, не путаются под ногами. Ещё бы не оставляли где попало свои какашки — им бы вообще цены не было. Но этот не просто ходил, он топал по мне ножищами! И каждый его шаг отзывался во всем моем теле. Я решил его стряхнуть — но вышло только какое-то слабое шевеление. Супостат посмотрел на меня с недоумением, шевельнул усами и пошёл дальше. Тут я понял, что анекдоты про дистрофиков вовсе не выдумка.

Наутро врач спросила меня: «Жалобы есть?». Есть, сказал я. Вот, книгу не могу в руках держать, сил не хватает. Надо сказать, я прихватил в больницу здоровенный том Воннегута из серии «все в одном», который давно уже целился перечитать. Не помню, сколько там было страниц, но точно больше тысячи. Обидно было лежать с этим Воннегутом вхолостую, но за первые два дня после операции я прочитал от силы страниц десять.

(Кстати, потом лечащий врач первым делом смотрела, где у меня закладка, а уже потом щупала мне живот. Когда я перевалил за пятисотую страницу, она задумчиво сказала, что, пожалуй, пора меня уже выписывать.)

Еще через день мне разрешили вставать и даже ходить. Я ходил, как все. То есть шаркающей походкой, с напряженным лицом, почему-то боком вперед, держась за пузо. К пузу, кстати, была прикреплена какая-то банка, в которую из этого пуза поступало что-то там лишнее. К этому времени я уже неделю ничего не ел, да и не пил почти, а питался исключительно из капельницы.

Оперативное вмешательство

Наша палата была прямо напротив мужского туалета. Этот туалет очень редко использовался по назначению. Во-первых, его почему-то облюбовали женщины. Во-вторых, народ со всего этажа ходил в него курить. Почему-то именно в этот, хотя были и другие туалеты, а главное, была еще и специально оборудованная курилка, с вытяжкой, песком и прочими удобствами. Но курилка пустовала, а в нашем туалете всё время висело плотное облако дыма. И этот дым вытягивало прямо в нашу палату. Такие дела, как говаривал Воннегут.

Понятное дело, в нашей палате (сплошь, кстати, некурящей) по этому поводу сильно возмущались. Но на войну вышел только один дед, да я еще за компанию. Дед, как начал воевать в 1941 году, так до сих пор и не мог остановиться. А я, видать, всё по привычке пытался восстановить мировую гармонию. Потому что дым-то мне был по барабану. Я с детства не чувствую запахов.

Разведка донесла, что в туалете — сразу двое курильщиков. Тут-то мы с дедом и вышли на тропу войны. Сильно качаясь, мы сказали нарушителям все, что о них думаем и обрисовали их ближайшие перспективы. Например, мы заявили: «если вы, педерасты, не перестанете курить в сортире, то вам придется лежать во всех хирургических отделениях сразу, а не в одном, как сейчас». Ну, то есть я речь привожу, конечно, в переводе. Мы для доходчивости изъяснялись матом. А для убедительности стучали в дверь: я — ногой, а дед — палкой.

Дверь открылась, и противник вышел. Точнее, оба. Как и мы с дедом, они сильно шатались и держались друг за друга. Один из них был на костылях и с рукой в гипсе. У другого из замотанной головы торчал только один глаз и рот с сигаретой. Они, похоже, еще до наших угроз лежали во всех отделениях сразу. Роберт Кроль, когда я ему рассказал эту историю, заметил, что мы бы непременно победили, если бы ветер был попутным. Да ни фига. Мы бы без всякого ветра победили. Да только на меня вдруг напал дикий хохот. Хотя, вообще говоря, смеяться мне было нельзя и к тому же больно: операция была только позавчера. Банка прыгала на моем боку, а швы трещали по швам.

(Кстати: мне хирург рекомендовал носить бандаж. «Как, постоянно?» — удивился я. Да нет, сказал он, всё время не надо. Но, если вдруг надумаете чихнуть или кашлянуть, немедленно надевайте! Так вот, один случай он забыл перечислить: надо было надевать бандаж, как только надумаешь захохотать)

Вот так мы и стояли, четыре идиота: один хохотал, а остальные смотрели на него с недоумением. Те, которые в гипсе, подумали, что я смеюсь над ними. А я смеялся над собой. Потому что вдруг понял, что ситуация эта есть точная метафора последних лет моей деятельности.

Тут я совершил первый мудрый поступок в своей жизни: покинул поле брани и пошел читать Воннегута. Дед ругнулся напоследок и тоже ушел.

Самое удивительное, что эти двое и впрямь перестали курить в нашем туалете. Хотя все остальные, думаю, курят до сих пор. Такие дела (вот же прицепился этот Воннегут!).