Не убий

Анатолий Азольский.

Не убий

Он только что женился. Супруга, прелестная и юная, еще краснела при поцелуях в оголяемое плечо, она была в его мыслях и желаниях постоянно, утром и вечером, днем и ночью, и он совсем ошалел от неиссякающего счастья. К тому же — осень, щемящая красота увядания рощ, аромат поникших трав и начало, в сущности, жизни: институт окончен, его, следователя, встретили в прокуратуре милейшие люди, припасли для него скромненькую квартирку — служи Фемиде, блюди законность!.. В ярко-синих глазах Кобзева полыхала такая восторженность, что прокурор испугался: “Дури-то в нем, дури сколько!..” До полного блаженства молодому следователю не хватало сущего пустяка, двух или трех часов времени, потому что запрягли его в работу немедленно. В тихом, казалось бы, районе почти ежедневно кому-то наносились тяжкие и менее тяжкие телесные повреждения, случались и убийства. Ни пивных, ни общаг, ни прочих рассадников зла, всего лишь дачные участки, дома отдыха и санатории, но именно сюда Ленинград выносил, как на отмель, пену и мусор большого города, и Кобзев, затянутый в водоворот следствий, домой приходил поздно, в девять вечера, не раньше, и в раскрытом окне видел издали жену, еще не научившуюся ждать. А ей хотелось и по Ленинграду побродить, и по грибы сбегать в лес, но — время, где найти время? У него оно уходило на заполнение множества бумаг, которыми начинались или завершались разные процессуальные действия; машинистка вечно занята, изволь сам стучать по клавишам, обкрадывая себя, с тоской думая о доме, о раскрытом окне, о женщине, совсем ему не известной еще полгода назад.

От спешки, от обилия папок с делами, от желания видеть жену каждую минуту и родилась в нем безумная идея: кардинально усовершенствовать процесс расследования! Найти некий алгоритм, емкое правило с краткой формулой! Поднесешь эту формулу к вороху показаний, направишь ее на кучу вещественных доказательств — и произойдет чудо: к магниту устремятся только железно относящиеся к делу крупицы фактов, выстроятся в единственную версию — и сами собой определятся две точки, через которые можно провести только одну прямую, ту, что стрелой вонзится в спину преступника. Пусть вразнобой бубнят свидетели, пусть затоптаны все следы и подозреваются десятки людей — он, Кобзев, вооружается формулой и как бы озаряется. “Окровавленный топор ищите в сарае соседа!” — примерно такое произносит он к полному изумлению озадаченного прокурора, после чего тот милостиво разрешает ему поотдыхать дома два-три денечка.

Однако — где эта формула, алгоритм — где?

Осень выдалась теплой, первые заморозки ожидались нескоро. Страсть к женщине гнала мысль Кобзева, пришпоривала, подстегивала, окрыляла, и два происшествия, одно за другим с разрывом в неделю, обдумались им и привели к величайшему и долгожданному открытию.

Некий парнишка, учащийся ПТУ, бегал по Ленинграду в поисках денег, маленьких денег, не более ста рублей. На носу — день рождения, отметить его хотелось скромненько, посидеть с ребятами в кафе, выпить бутылочку вина, потанцевать, потрепаться с девчонками. Скромненько посидеть, но не убого, создать у друзей впечатление, что такие посиделки он может себе позволить запросто, когда вздумается, когда душа запросит. А денег — не было, родители на просьбу ответили телеграммой: сами бедствуем! Парнишка попытался занять, на сотню, однако, никто не раскошеливался, просить же меньше не позволял форс. В субботний вечер он подался за город, к старым знакомым отца, но — так уж произошло — сошел с электрички не на той станции. До следующего поезда — сорок минут, уже начинало темнеть, уже и сомнения возникли: прилично ли на ночь глядя приезжать в гости к малознакомым людям да просить у них денег? На платформе гулял ветер, юноша поднял воротник плаща, пошел по поселку, залез в телефонную кабину, закурил, смотрел на освещенные окна сберкассы, что напротив. И видел, как получала деньги старуха… Никакого желания деньгами этими овладеть он не испытывал и вслед за старухой пошел только потому лишь, что надо же чем-то занять себя, ведь до электрички еще двадцать пять минут! Старуха шла и шла, а потом свернула в переулок. Он за нею, ни о чем не думая. Она — за калитку, и он — за нею. Та, глуховатая, шагов за собой не услышала, да и шумно в саду. По крылечку поднялась — и в домик, а там — веранда и две комнатки. Деньги и сберкнижку старуха положила на комод, парень же — тут как тут, показал ей комсомольский билет, попросил взаймы сотню. Билет совсем напугал старуху. Она закричала. Тогда-то он и стукнул ее по черепу копилкой, что стояла на том же комоде.. Забрал деньги, копилку же, видом похожую на маленький сундучок, сунул в карман плаща, ближе к деньгам. Надвинул кепочку на брови, свет в комнате так и не выключил. Шасть за калитку — и к станции, никто его не увидел — ни когда следовал за старухой, ни на обратном пути. Электричка подкатила, в сторону Ленинграда, на нее он и сел, не купив билета, не показав себя железнодорожной кассирше. Через час вошел в общежитие с бутылкой вина.

Когда Кобзев прибыл с группою в старухин домик, он с лихвой испытал на себе, в какое оцепенение впадают следователи при так называемом неочевидном убийстве. Труп в наличии, крови нет, мотив убийства загадочен, описать место происшествия практически невозможно, сутки уйдут на все вещи в доме, причем непонятно, на что смотреть, а на что закрывать глаза; ключи на комоде лежат — так они что, всегда там кладутся или на какой-нибудь гвоздик вешаются? Кто закрывал калитку и как она вообще закрывается; половичок при входе в комнатку отодвинут к стене, — кто отодвигал: сама хозяйка или убийца?… Грубый подсчет показывал: всей жизни не хватит на обработку версий, роем клубившихся. А версия нужна, хоть какая, завалящая, лишь бы взобраться на нее и осмотреться. Изволь трясти всех, кто знал о сберкнижке, валяющейся в ногах убитой. Изучай соседей старухи и особо тщательно того, кто первым обнаружил труп. Запрашивай Ярославль, куда якобы старуха хотела отправить деньги.

Версия нужна — как воздух, как оправдание позорной медлительности мыслей!

И возникла версия, наконец-то! Соседка ткнула пальцем на комод: здесь всегда стояла копилка. Значит, унести ее мог только чужой, не здешний человек, да еще к тому же не взрослый. Ну, теперь ищи тех, кто в предполагаемое время убийства садился в электричку или проезжал мимо поселка на машине. Ищи, допытывайся, вникай и сравнивай, делай запросы и тупо жди результатов, причем самый ожидаемый из них — сообщение о том, что находящаяся в розыске копилка не найдена. Таких копилок местная артель в прошлом году наклепала пять тысяч штук, и Кобзев не сомневался: та, унесенная преступником, если и возникнет, то лет через десять, выпотрошенная и на дне осушаемого водоема.

Тем не менее копилку — и убийцу при копилке — нашли через двое суток. Шестнадцатилетний парень сознался не сразу, долго врал, отпирался, а потом сник. “Копилку — украл?” — спросили вымотанные враньем милиционеры. “Ну чего, чего пристаете! Не крал, не крал, я не вор!” “Значит, убил-таки…” Студент покраснел, опустил голову: “Ну, убил…”. Привезли его в район — к пораженному столь быстрой развязкой Кобзеву, который после допроса ошеломленно гадал, кто перед ним — дебил, инфантильный выродок или человек, страдающий неизвестным заболеванием?

Дело в том, что с момента появления в общежитии, то есть через полтора часа после убийства, учащийся ПТУ начал активно — поведением и словом — наводить на себя милицию. Сто двадцать рублей лежали в его кармане, купюрами по десять, — засунь руку, отдели от пачки листочек, дай другу, чтоб побежал в дежурный гастроном. Нет, студент поперся на кухню, побренчал там полтинниками в копилке, вонзил нож в узкую щель сундучка, стал извлекать монеты, с усмешкой приговаривая: “Да, скупа была покойница!”. Весь следующий день веселая компания колесила по городу, празднуя день рождения сокурсника, с таксистами расплачивался сам виновник торжества, непременно громыхая мелочью в копилке. “Прощай, старушка!” — брякнул он, когда по лезвию перочинного ножа проскользнула последняя монета. Все таксопарки почти ежедневно обходятся операми, любой розыск так или иначе охватывает городской транспорт, и о копилке было сообщено. Все помыслы убийцы, недоумевал Кобзев, были направлены не на заметание следов, а на фиксацию их, студент явно опасался, что милиция его не найдет! Ни с того ни с сего заводил в кафе речи о старушке, убиенной кем-то под Ленинградом, но и последними словами поносил милицию, которая вот-вот схватит ни в чем не повинного человека, тут же прозрачно намекая на свою причастность к убийству. Уж не сумасшедший ли? Щи в столовой хлебает как — вилкой? Посыпает ли кашу гвоздями?