Дети смотрителей слонов

Питер Хёг

Дети смотрителей слонов

Финё

Я нашёл дверь, ведущую из тюрьмы на свободу, и я хочу, чтобы мой рассказ помог и вам отыскать эту дверь.

Вы, конечно, можете спросить: какой ещё свободы ему не хватает? Родился на острове Финё, [1] который называют датской Гран-Канарией, к тому же в доме священника, с дюжиной комнат и садом — огромным, как настоящий парк. Вырос рядом с папой, мамой, старшей сестрой, старшим братом, дедушками, бабушками, прабабушкой и собакой, которые все вместе как будто сошли с рекламы какого-нибудь продукта — недешёвого, но очень полезного для всей семьи.

И хотя моё отражение занимает лишь небольшую часть зеркала — ведь в седьмом классе нашей городской школы острова Финё я предпоследний по росту и не могу похвастаться комплекцией, — но на стадионе многим более взрослым и более серьёзным игрокам не раз оставалось лишь наблюдать, как я пролетаю по полю словно сёрфингист по волнам, а потом чувствовать, как волосы на голове встают дыбом, когда я точно бью правой.

Так что вы имеете все основания спросить, чего ему вообще не хватает, и что же тогда, по его мнению, говорить о других четырнадцатилетних мальчишках, и на такой вопрос есть два ответа.

Во-первых, вы совершенно правы: у меня вроде как есть всё. Но когда отец с матерью исчезли и всё вдруг стало очень непросто и перестало поддаваться какому-либо объяснению, я обнаружил, что, оказывается, кое-что упустил из виду. Я не подумал о том, что, пока ещё было светло, надо было попытаться понять, что пригодится и на что можно будет рассчитывать, если наступит тьма.

Второй ответ посложнее: оглядитесь по сторонам, много ли на свете действительно счастливых людей? Даже если у вашего отца есть «мазерати», а у мамы норковая шуба — а в нашем доме в какой-то момент имелось и то, и другое, — будете ли вы кричать «ура»? И не следует ли в таком случае задаться вопросом: а что может сделать человека свободным?

Тут вы, возможно, скажете: и так не продохнуть от людей, которые спешат тебе объяснить, куда следует идти и как себя следует вести, — и вот, пожалуйста, нашёлся ещё один. В общем-то, вы, конечно, правы, но, с другой стороны, всё не совсем так.

Если бы вы до исчезновения моего отца зашли в церковь города Финё и послушали его проповедь, то вы бы узнали, что Иисус есть истинный путь, и поверьте мне, отец может говорить об этом так складно и непосредственно, словно объясняет вам, как пройти к морю — направо, налево, и все мы вот-вот будем на месте.

Если бы во время службы вы посидели рядом с органом, на котором играет моя мать, и потом поговорили бы с ней, то она бы рассказала вам, что именно музыке принадлежит будущее, а играет и объясняет она так убедительно, что вы немедленно записались бы в класс фортепьяно, а потом отправились бы в магазин и выложили бы за рояль всё, что накопили для вас родители.

А если после службы вы заглянули бы к нам на чашку кофе, особенно когда у нас гостит мой любимый дядя Йонас — охотник, у которого в прихожей стоит чучело медведя из Внешней Монголии, и при этом профсоюзный деятель, — то вы могли бы услышать его монолог, минут на двадцать, в котором он постарался бы убедить вас, что без уверенности в своей физической форме и готовности посвятить жизнь организации рабочего класса не достичь истинного смысла жизни, и говорит он это не только чтобы подразнить моего отца, он сам искренне в это верит.

Если вы спросите моих одноклассников, то они вам расскажут, что настоящая жизнь начинается после девятого класса, когда большинство школьников уезжают с острова, чтобы учиться дальше в гимназии-интернате или в техническом училище в Грено.

И, наконец, можно обратиться совсем к другим людям: если вы спросите пациентов «Большой горы», лечебницы, которая находится к западу от города, — все они без исключения стали наркоманами или алкоголиками ещё до того, как им стукнуло шестнадцать, — если вы попросите их дать честный ответ с глазу на глаз, то они скажут, что, хотя теперь они бесповоротно порвали с прошлым, страшно благодарны за лечение и с нетерпением ждут начала новой жизни, но тем не менее всё это не идёт ни в какое сравнение с долгим, мягким приходом после косяка или укола.

И, честное слово, я уверен, что все эти люди правы, включая и обитателей «Большой горы».

Понял я это благодаря моей старшей сестре Тильте. У Тильте есть одна удивительная способность: она одновременно может быть уверена в правоте окружающих и при этом ни на минуту не сомневаться в том, что она единственная из всех знает, о чём говорит.

Все эти люди, которых я упомянул, с готовностью распахнут перед вами дверь в свою любимую комнату, внутри которой находятся Иисус, или музыка Шуберта, или выпускной экзамен, или девятый класс, или чучело медведя, или постоянная работа, или одобрительный шлепок по заднице, и, несомненно, многие из этих комнат удивительны.

Но пока ты остаёшься в комнате, ты заперт внутри, а пока ты заперт, ты не свободен.

Дверь, которую я постараюсь показать вам, не похожа на другие двери. Она не ведёт в новую комнату. Она даёт возможность выйти из здания.

То, что дверь существует, открыл не я — мне для этого вряд ли хватило бы веры в себя — её обнаружила моя сестра Тильте.

Я при этом присутствовал, и было это два года назад — незадолго до первого исчезновения родителей. Мне было двенадцать лет, а Тильте — четырнадцать, и хотя я помню всё так, как будто это было вчера, но в тот момент я не понимал, что же такое она нашла.

У нас тогда гостила наша прабабушка, она стояла у плиты и готовила суп из пахты.

Когда прабабушка готовит суп из пахты, она ставит две табуретки одну на другую и забирается на них, чтобы дотягиваться до кастрюли и помешивать суп, и всё это потому, что ростом она маленькая и кроме того у неё было шесть смещений позвонков, из-за чего она стала такой горбатой, что если её фотографировать для той семейной рекламы, о которой я говорил, то придётся очень тщательно выбирать ракурс, потому что горб у неё размером с подставку для зонтов.

Но при этом многие из тех, кто знаком с нашей прабабушкой, считают, что если Иисусу суждено вернуться, то он вполне мог бы явиться в образе девяностотрехлетней дамы, ведь про прабабушку определённо можно сказать, что она вселюбящая. То есть запас доброжелательности у неё такой, что его хватает даже на таких выдающихся личностей, как Кай Молестер или Александр Бистер Финкеблод — представитель министерства образования на Финё и одновременно директор нашей городской школы, чтобы любить которого надо быть его матерью, хотя, может быть, и этого недостаточно, потому что однажды я видел, как он встречает свою мать с парома: похоже, что для неё это тоже непосильная задача.

При этом не стоит заблуждаться насчёт нашей прабабушки. Невозможно, родившись в Первую мировую войну, пережив некоторых из своих детей, шесть смещений позвонков и Вторую мировую, дожить до девяноста трёх лет, если внутри тебя нет какого-то стержня. Скажу другими словами: если сравнить прабабушку с автомобилем, то кузов у этого автомобиля уже давным-давно пришёл в негодность. Но двигатель работает так, как будто только что сошёл с заводского конвейера.

Она довольно скупа на слова, она раздаёт их как конфеты, которых осталось совсем немного — а может, так оно и есть, когда тебе девяносто три.