Природа

Ясунари Кавабата

Природа

Я хочу рассказать историю из жизни одного бродячего актера, которую я услышал от него в гостинице на водах. Рассказ мой, возможно, покажется немного романтичным, но и сама жизнь этого актера, пожалуй, больше похожа на старинную легенду, чем на быль.

В июне этого года по пути в Ямагата я решил заехать на горячие источники. Мне захотелось это сделать потому, что когда-то на этом курорте, находящемся на морском побережье в префектуре Ямагата, часто отдыхал мой покойный друг. Мое возвращение в Токио, таким образом, на день задерживалось, но все же это было по пути.

Мой друг часто рассказывал мне о красоте здешних дюн и солнечных закатов. Когда моя автомашина выехала из сосновой рощи на взморье, я и в самом деле увидел цепочку дюн. И почва в роще, через которую я только что проехал, и окрестные поля были песчаные. Мягкая волнистая поверхность давала основание думать, что здесь некогда тоже были дюны. Видимо, и побережье, и почву в роще, и поле занесло песками.

Поднявшись на второй этаж гостиницы, я тут же вышел в коридор и стал смотреть на море. Солнце еще не зашло, но красоты дюн, лежавших передо мною, я не почувствовал. Пейзаж показался мне довольно унылым. Кругом рос ослинник, но он еще не цвел. Кроме него, рос еще, кажется, хамаю [1] или как он там называется, но цветов на нем тоже не было.

Вероятно, дюны выглядят красивыми в определенное время года, в определенный час и при определенном освещении. Иногда, наверное, сам цвет песка делает это зрелище прекрасным, а окраска песка в свою очередь хоть и в малой степени, но зависит и от цвета неба, и от цвета моря.

Мой друг, подолгу отдыхавший в этих местах, по-видимому, наблюдал природу в те часы, когда и дюны и вечерние зори здесь действительно восхитительны. Размышляя об этом и рассеянно глядя на море, я обратил внимание на необычную темноту горизонта. Зрелище это было совсем иное, чем то, которое я привык наблюдать па взморье западнее или южнее Токио. Я еще ни разу нигде не видел такого темного горизонта, как в этом северо-восточном уголке. Судя по листве на деревьях, лето здесь как бы запаздывало на месяц по сравнению с токийскими широтами. Но все-таки был июнь, и курортники щеголяли в летних кимоно. Да и море вряд ли можно было назвать зимним. Просто таким, вероятно, и должно быть северное море.

Мрачным был не только горизонт, но и цвет моря. Продолжая разглядывать море из своего номера, я снова вспомнил, что здесь часто бывал мой друг, и мне стало грустно. Быть может, он говорил о прелести здешних закатов потому, что они отдаленно напоминали ему северное сияние?

Однако, когда я разговорился со служанкой, подававшей мне ужин, выяснилось, что мой покойный друг вовсе не любил комнат с видом на море, а предпочитал такие, из которых моря не видно. Приезжать в гостиницу на взморье и выбирать комнаты, из которых не видно моря, – в этом было что-то странное. Сначала я удивился, но потом решил, что, возможно, это в порядке вещей.

– После я вам покажу комнату, в которой он жил, – сказала служанка. – Сейчас там остановился один артист…

– Ну, тогда это неудобно, – сказал я в ответ.

– Ничего, ничего. Этот артист – любитель литературы и очень доволен, что занимает номер, в котором раньше часто останавливался Кисияма-сан.

Из книги для приезжающих служанка знала, что я тоже писатель, как и мой покойный друг Кисияма. По ее словам, она всегда обслуживала Кисияму во время его приездов сюда. Кисияма часто бывал здесь еще до войны, то есть десять с лишним лет назад, но служанка выглядела еще довольно молодо.

– А барышни Кисиямы-сан поди совсем уже взрослые стали, да? – спросила она.

– Да, – ответил я. – Старшая вышла замуж, и в прошлом году у него родился ребенок. А младшая – студентка, учится в Америке. Старшей дочери это я сосватал жениха.

– Ах, вот даже как!… Значит, госпожа Кисияма теперь совсем одна?… Должно быть, скучно ей стало.

Служанка вышла из комнаты и вскоре принесла небольшую фотографию. На снимке была запечатлена семья Кисиямы во время пребывания ее в этой гостинице. Дочери были еще стрижеными девчонками. Увидел я на карточке и эту служанку.

– Какие здесь все еще молодые, и Кисияма… – сказал я. – А старшая дочь и сейчас еще настоящая красавица.

В альбоме я прочитал написанные характерным почерком Кисиямы слова: «Из тысячи истоков – десять тысяч потоков». Слева оставалось свободное место, и я написал: «Потоки желаний смывают печаль», после чего добавил: «как однажды сказал Кисияма». Это были не его слова, а одна строчка из китайского стихотворения. Кисияма когда-то написал мне этот стих на память. Вспомнив сейчас эти слова, я впервые по-настоящему почувствовал их многозначительность. Сейчас получалось любопытно, будто мы с Кисиямой вместе приезжали сюда и одновременно сделали эту запись. Кисияма умер уже лет семь или восемь тому назад, и, глядя на эти рядом стоящие строчки, я испытывал странное чувство. Кисияма погиб при загадочных обстоятельствах на Кюсю, на аэродроме, который служил военно-воздушной базой для штурмового отряда смертников.

– Так вы хотите посмотреть комнату господина Кисиямы? – вывела меня из задумчивости служанка. – Я артиста предупредила, он сказал, что будет очень рад вас видеть.

– Он что же, на гастроли сюда приехал?

– Да… Играл в соседнем городке и подружился со здешней пампан. Из труппы он ушел, остался одни, и эта женщина, кажется, помогает теперь ему деньгами. Oн очень красивый мужчина… Когда идет по улице, так все невольно оборачиваются. – Закрыв альбом – моя надпись в нем уже просохла, – служанка добавила:

– А женщин таких по-нынешнему называют пампан, а раньше их звали просто проститутками.

Вместе со служанкой я спустился вниз. Остановившись в коридоре перед номером артиста, она громко сказала:

– Урю-сан, к вам господин Ураката пожаловал.

Послышались шаги, сёдзи раздвинулись, и в первое мгновение мне показалось, что передо мной появилось не лицо человека, а какой-то роскошный белый цветок. Когда мы уселись, я подумал, что лицо у Урго, пожалуй, напоминает скорее искусственный цветок.

После любезного приветствия актер сказал:

– Мне доставляет огромное удовольствие жить в комнате, в которой когда-то останавливался Кисияма-сэнсэй. Я очень люблю его книги и читал их, еще когда учился в колледже.

«Бродячий актер, учившийся в колледже. Как странно!» – подумал я, но вслух сказал о другом:

– Но помилуйте, жить в гостинице на берегу моря и занимать комнату, из которой моря не видно!…

– Вы совершенно правы, – поспешил согласиться собеседник. – Но у меня тяжелое заболевание, из-за которого я не могу долго смотреть ни на небо, ни на море. Начинают черные мушки мельтешить перед глазами, застилая все вокруг… – Урю запнулся и заморгал ресницами, изображая слепого. Но в выражении его глаз было бессознательное кокетство. Я почувствовал притягательную силу этих глаз. Мне даже показалось, что где-то, когда-то я видел девушку с такими же прекрасными глаза-ми и их чарующий взгляд остался в моей душе, будя в ней тоскливое чувство, похожее на сожаление о несбывшейся мечте. У него были совершенно женские глаза. Они казались подернутыми грустной дымкой и в то же время оставались безупречно чистыми и ясными. Это порождало двойственность взгляда, как будто сквозь одни глаза на тебя смотрели еще одни, находившиеся где-то дальше, в глубине. Что-то неприятное сквозило во взгляде этих прекрасных и вместе с тем странных глаз.

– …Какие-то черные мушки начинают мельтешить перед глазами… – повторил Урю. – Порой мне начинает казаться, – продолжал он, – что это мельтешит моя жизнь, моя душа, что это мои грехи, мой позор, превращаясь в черную россыпь, заполняют все вокруг…

– Хм, – хмыкнул я, немного помедлив с ответом и только взглянув на солнцезащитные очки в оранжевой оправе, лежавшие на столике, сказал: – Вы знаете, возможно, в более легкой форме, но такой же болезнью страдаю и я. У меня тоже иногда эти мушки мельтешат перед глазами. Кажется, и у Кисиямы это бывало.