Монсеньор Кихот

Грэм Грин

Монсеньор Кихот

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

О том, как отец Кихот стал монсеньором

Вот как это было. Отец Кихот велел своей домоправительнице приготовить ему обед на одного и отправился по шоссе, ведущему в Валенсию, за вином в местный кооператив, что находится в восьми километрах от Эль-Тобосо. В этот день над высохшими полями стояло, подрагивая, жаркое марево, а в его маленьком «сеате-600», который он купил по случаю восемь лет тому назад, воздушного кондиционера не было. Двинувшись в путь, отец Кихот с грустью подумал, что настанет день, когда ему придется подыскивать себе новую машину. Годы жизни собаки надо помножить на семь, чтобы понять, в каком она возрасте по сравнению с человеком, — значит, его машина по такому счету только еще вступает в преклонный возраст, однако его прихожане, как он заметил, смотрят на нее почти как на развалину. «Нельзя ей больше доверяться, Дон Кихот», — предупреждали они его, а что он мог сказать в ответ? Только одно: «Она была со мной в тяжелые дни, и я молю бога, чтобы она пережила меня». Столько его молитв осталось без ответа, что он надеялся: уж эта-то застряла, словно сера, в ухе Всевышнего.

Отец Кихот угадывал, где пролегает шоссе, по облачкам пыли, которые поднимали мчавшиеся по нему машины. Он ехал и думал о судьбе, ожидавшей «сеат», который в память о своем предке Дон Кихоте он называл «мой Росинант». Мысль, что его маленькая машина будет ржаветь на свалке, была ему невыносима. Он даже подумывал о том, чтобы купить клочок земли и оставить его в наследство кому-нибудь из прихожан при условии, что там построят сарай, где и упокоится его «сеат», но не было такого прихожанина, которому он мог бы доверить исполнение своей воли, да и вообще его «сеату» не избежать медленной смерти от ржавения, так что, пожалуй, пресс на свалке был бы для него менее жестоким концом. В сотый раз обдумывая все это, отец Кихот чуть не налетел на черный «мерседес», стоявший за выездом на шоссе. Решив, что человек в черном отдыхает за рулем — ведь путь из Валенсии в Мадрид неблизкий, — он прямиком направился в кооператив купить бутыль вина; только уже возвращаясь назад, он заметил у сидящего за рулем белый воротничок католического священника, словно перед его глазами взмахнули белым платком, подавая сигнал бедствия. Любопытно, подумал он, откуда это у его собрата-священника могут быть такие деньги, чтобы раскатывать в «мерседесе»? Но, подойдя поближе, он обнаружил ниже воротничка пурпурный нагрудник, указывавший на то, что перед ним по крайней мере монсеньор, если не сам епископ.

А у отца Кихота были основания опасаться епископов: он прекрасно знал, в какой немилости он у своего епископа, видевшего в нем, несмотря на его именитую родословную, чуть ли не крестьянина. «Разве можно быть потомком литературного героя, придуманного писателем?» — заметил как-то епископ в одной частной беседе, которая была тут же передана отцу Кихоту.

Человек, с которым беседовал епископ, переспросил в изумлении: «Придуманного писателем?»

«Ну да, это же герой романа некоего переоцененного публикой писателя по имени Сервантес, к тому же романа, перегруженного омерзительнейшими пассажами, которые во времена генералиссимуса цензор ни за что бы не пропустил».

"Но, Ваше преосвященство, в Эль-Тобосо есть дом Дульсинеи. На нем висит табличка с надписью: «Дом Дульсинеи».

«Ловушка для туристов. К тому же Кихот, — язвительно продолжал епископ, — это даже не испанское имя. Сервантес сам говорил, что звали его героя скорее всего Кихада, или Кесада, или даже Кехана, да и сам Дон Кихот на смертном одре называет себя Кихано».

«Я вижу, вы действительно читали эту книгу, Ваше преосвященство».

«Только первую главу — дальше не пошло. Хотя, конечно, я заглянул и в последнюю. Всегда так поступаю с романами».

«Возможно, кого-нибудь из предков отца Кихота и звали Кихада или Кехана».

«У людей такого сословия не бывает предков».

Посему понятно, что отец Кихот не без внутренней дрожи представился сановной особе, сидевшей в роскошном «мерседесе».

— Меня зовут падре Кихот, монсеньор. Могу я быть вам чем-нибудь полезен?

— Безусловно можете, друг мой. Я — епископ Мотопский… — говорил епископ с сильным итальянским акцентом.

— Епископ Мотопский?

— In partibus infidelium [в краю неверующих (лат.)], друг мой. Нет ли тут поблизости гаража? Моя машина не желает ехать дальше, так что если бы здесь был ресторан… а то желудок мой уже начинает требовать пищи.

— В моем селении есть гараж, но он сегодня закрыт из-за похорон — умерла теща хозяина.

— Мир праху ее, — машинально пробормотал епископ, сжимая наперсный крест. И добавил: — Вот ведь незадача!

— Он вернется к себе часа через два-три.

— Через два-три! А есть тут поблизости ресторан?

— Если бы вы оказали мне честь, монсеньор, и разделили со мною мой скромный обед… ресторан в Эль-Тобосо я не могу вам рекомендовать — ни в отношении кухни, ни в отношении вина.

— В моем положении просто необходимо выпить стакан вина.

— Я могу предложить вам доброе местное вино и, если вас это устроит, простой бифштекс… и салат. Моя домоправительница готовит с запасом — я никогда всего не съедаю.

— Друг мой, да вы просто переодетый ангел-спаситель! Поехали к вам.

Переднее сиденье в машине отца Кихота было занято бутылью с вином; но епископ настоял на том, чтобы ее не трогать, и, согнувшись в три погибели — а он был очень высокий, — залез на заднее сиденье.

— Нельзя тревожить вино, — сказал он.

— Вино-то неважнецкое, монсеньор, а вам было бы куда удобнее…

— Со времен брака в Кане [имеется в виду брак в Кане, упоминаемый в Библии] ни одно вино нельзя считать неважнецким, друг мой.

Отец Кихот почувствовал, что его осадили, и между спутниками воцарилось молчание, пока они не доехали до маленького домика возле церкви. У отца Кихота отлегло от сердца, лишь когда епископ, пригнувшись, чтобы войти в дверь, которая вела прямо в гостиную, заметил:

— Это для меня большая честь — быть гостем в доме Дон Кихота.

— Мой епископ не одобряет этой книги.

— Святость и литературный вкус не всегда идут рука об руку.

Епископ подошел к книжной полке, где отец Кихот хранил свой служебник, молитвенник. Новый завет, несколько потрепанных книжечек по теологии, оставшихся от его занятий, и кое-какие труды своих любимых святых.

— Прошу меня извинить, монсеньер…

И отец Кихот отправился разыскивать свою домоправительницу на кухню, которая служила ей одновременно спальней, а кухонная раковина — умывальником. Женщина она была плотная, с выпирающими зубами и намеком на усики; она не доверяла ни одному живому существу, святых же в известной мере уважала, особенно женского пола. Звали ее Тереса, и никому в Эль-Тобосо не пришло в голову прозвать ее Дульсинеей, поскольку никто, кроме мэра, слывшего коммунистом, и владельца ресторана не читал произведения Сервантеса, да и то сомнительно, чтоб последний продвинулся дальше сражения с ветряными мельницами.

— Тереса, — сказал отец Кихот, — у нас гость к обеду: надо побыстрее все приготовить.

— Да ведь у нас один только ваш бифштекс и салат, ну и еще остатки ламанчского сыра.

— Бифштекса моего хватит на двоих, да и епископ такой милый.

— Епископ? Нет уж, ему я не стану прислуживать.

— Да не наш епископ. Итальянский. Прелюбезнейший человек.

И отец Кихот объяснил, при каких обстоятельствах он встретился с епископом.

— Но ведь бифштекс-то… — сказала Тереса.

— А что такое?

— Ну нельзя же подавать епископу бифштекс из конины.

— Мой бифштекс — из конины?

— Я вам всегда такой готовлю. Откуда же мне взять говядины на те деньги, что вы мне даете?

— И ничего другого у тебя нет?

— Ничего.

— О, господи, господи. Будем молиться, чтобы он не заметил. Я-то ведь не замечал до сих пор.