Тройной полярный сюжет

Олег Куваев

Тройной полярный сюжет

I. УПРЯМЫЙ КАПИТАН РОСС

КАТАСТРОФА

На заснеженном горном склоне, который под мартовским солнцем был так ослепителен, что временами казался черным, шли горнолыжные соревнования. Фанерная доска с фамилиями участников, номерами и секундами против них извещала, что шел третий и последний пункт горнолыжной программы – скоростной спуск.

Трасса была прорублена в соснах. Могучие горные сосны в торжественной зелени и бронзе стволов придавали происходящему почти ритуальный оттенок. Выше по склону сосны исчезали, и вдали, совсем уж торжественно четкие, выступали снеговые вершины и пики.

Внизу была суета. Цветными пятнами разместились здесь кучки болельщиков: коричневых от солнца парней и девиц в немыслимой расцветки свитерах, невероятных фасонов темных очках, горными лыжами, украшенными всей геральдикой мира,– околоспортивная публика.

И совсем одиноко на фоне горных вершив стоял при двух костылях и одной лыже, ибо другая нога была в гипсе сожженный солнцем до черноты, сухопарый ас горнолыжников.

Далеко вверху, где трасса исчезала в поднебесье, показывалась облачной мошкой летящая мимо фигурка. Сжимая костыли, ас смотрел па фигурку, бормотал с акцентом: Идош, да?

Фигурка исчезала па мгновение и вылетала из-за склона: поджатые руки и колени, шлем, темные очки и воздушный свист– человек уносился вниз, в расплывчатые цветные пятна. Ас снова смотрел вверх, где следующий уже мчался в смертельную неизвестность и чего сегодня был лишен он, корифеи скоростного спуска.

…На вершине горы, где был старт, уже не стояли торжественные сосны. Среди темных скал здесь посвистывала поземка.

Лыжники с номерами на груди и спине, их осталось немного, нервно разминались, ждали своей минуты. По четкому интервалу старта, но тому, что не было затяжек и перебоев, все знали, что пока никто еще не «гремел», что значит трасса в порядке. Но… всякое может быть за три стремительных и бесконечно длинных минуты спуска.

Помер сорок семь. Ивакин. РСФСР,– сказал в телефонную трубку помощник арбитра. В шубе, валенках, лохматой шапке, выглядел он странно среди обожженных высотным солнцем, затянутых в «эластик» парней.

Сашка Ивакин в это время говорил о чем-то с тренером, как и все кругом, демонстрируя беззаботность. Это ему почти удавалось, так как спорт еще не успел огрубить мальчишескую мягкость его лица.

– После средины «плечо», за плечом – «пупок», – тренер машинально присел, спружинил ногами.

– Знаю. Все знаю, Никодимыч,– сказал Сашка.

Он нагнулся и одну за другой защелкнул на ботинках сверкающие «лягушки». Вначале суеверно на правом, потом на левом. В щиколотках сразу возникла уверенная тяжесть, лыжи стали продолжением ног.

– Эй, Русь! – поторопил судья.

Сашка подмигнул тренеру. В тот же миг лицо как бы стянулось на жестких пружинах, морщины легли в углах рта. Когда он выкатил к старту, было уже не лицо – рубленная топором маска. Сашка надвинул шлем, очки и преобразился еще раз – не человек, механизм для смертельного испытания.

– Пшел! – судья сделал отмашку красным флажком. Сашка толкнулся палками, еще толкнулся, чтобы набрать скорость, сдвинул лыжи, согнул колесом спину, вынес руки с палками под подбородок, и стремительно засвистела трасса, мягко начали пофыркивать лыжи.

В бешеном вираже, окутавшись облаком снежной пыли, Сашка прошел поворот трассы, но тут правая Сашкина лыжа на что-то наткнулась, он сбился, выровнялся, и в это время резко исчез под ногами склон, и он с нелепо задранной лыжей так и летел в воздухе. Голова, шлем, лыжи, руки, снежная пыль – катился Сашка Ивакин по склону и, наконец замер, врезавшись в могучий сосновый ствол.

Взвыла на дальней дороге сирена «скорой помощи». Тревожно вздохнула и заговорила толпа разноцветных болельщиков.

Прокатилась к финишу одинокая лыжа, сорванная с ноги Сашки Ивакина, и толпа расступалась перед ней.

Ловко балансируя костылями, скатился к нему на одной лыже покалеченный ас.

– Друга, а? Живой, а?– выпрямил спину и загадочно гаркнул вниз.– Тоббоган!

Какие-то бодрые юноши уже тащили алюминиевое корыто с красным крестом: санитарные нарты тоббоганьего типа.

Разноцветная толпа облепила сосну, и метеором врезался в толпу примчавшийся сверху седоголовый тренер.

Сашка лежал у сосны. Ремень шлема лопнул под подбородком, шлем сбился набок, струйки крови текла по лицу.

Озбоченно протиснулся врач и открыл коробку с сверкающими инструментами.

Сашкин взгляд был бездумно светел, бездумно прост. И отражались в нем цветные пятна, сосны, горы и снег.

…Втыкая каблуки горных ботинок в склон, тренер сам спускал Сашку Ивакина. Шапку он где-то потерял, и солнце безжалостно высвечивало и седину, и рваный шрам поперек лица, и мертвый безжизненный глаз. Живой тренерский глаз неотрывно смотрел на Сашку.

– Саш! Саша! – тихо позвал тренер. Но бездумен по-прежнему был взгляд Сашки Ивакина. Бездумен и прост.

Утверждают, что в критические минуты перед глазами человека проходит «вся его жизнь». Автор не встречал людей, сказавших бы «со мной это было». Но он встречал тех, которым в смертный миг приходили в голову посторонние мысли.

Взбаламученный мозг Сашки Ивакина занят был не горькими мыслями, не мог он осознать и свое положение. Перед его глазами, вроде бы как в кино, плыли цветные картинки давней мечты, вставили люди, которых он никогда не видел, но знал лучше многих, живущих рядом.

КАБАЧОК «ПЬЮЩИЙ КИТ». ЛОНДОН 1818

Май в Лондоне 1818 года был ветреным и холодным. Туман закрывал стены домов, булыжник на узкой припортовой улочке был мокр, и сквозь этот туман еле мерцал фонарь, укрепленный над вывеской кабачка «Пьющий кит». На вывеске был изображен кит с кружкой.

Кабачок этот был темен, пуст. В голых своих стонах, при голых столах и за пустой стойкой стоял молчаливый хозяин, вперив и пространство ничего не выражающий взор.

В этом мрачноватом заведении нельзя было пить в одиночку. Посетителей же было трое: толстяк в вязаном жилете – явно рыботорговец; обветренный малый с бедовыми, видавшими виды глазами, в матросской суконной куртке, и еще одного рассмотреть было нельзя, потому что он не то спал, положи и голову на руки, не то просто задумался о безысходности бытия. Все трое сидели за одним столом.

– Император Карл Пятый и ко-ро-лева…– торжественно подняв палец, говорил рыботорговец.

При слове «королева» человек поднял голову. Был он горбонос, смугл, не здешнего, южного облика.

– …И ко-ро-ле-ва Венгерская,– покосившись, продолжил рыботорговец,-…посетили могильный камень фламандца Вильгельма Бинкельса. Чем заслужил такую честь этот фламандец? Тем, что изобрел новый и прекрасный способ засолки сельди. Весь мир ест сельдей, но способ засолки…

– Ер-ррунда! Горбоносый снова поднял тяжелую голову. Из смуглом худом лицо тревожными бляшками белели глаза.– Тр-реска! Венгер-ррская кор-ролова! Посетили могильный камень! В Гудзоновом заливе нас сжало так,– он взял в руки глиняную кружку и сжал ее в грязных ладонях. Кружка треснула.

– Две монеты,– сказал в пространство хозяин, не повернув головы.

– Радуйся, что я жив, грабитель,– отмахнулся матрос.– Я говорю: вначале сжало. Потом отпустило. А когда опять сжало и опять отпустило, то было половина трюма воды. Кто выкидывал сундучки на крошеный лед, кто поносил всех святых, кто ждал, что будет из этого светопреставления. А потом сжало снова. Сжало и понесло, и тут уж все принялись молиться… А Рыжий закричал с бака, что видел Ее.

– Кого? – спросил рыботорговец.

– Розовую чайку,– помедлив, ответил матрос. Обветренный малый покивал головой.

– Когда он крикнул, что видел розовую чайку, все бросили молиться и начали откачивать воду. Мы качали, а нас тащило вместе со льдом на Северный полюс.