Мистификация

Annotation

«Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк… В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов — самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы…»

Дмитрий Елисеев

notes

1

Дмитрий Елисеев

МИСТИФИКАЦИЯ

РАССКАЗ^[1]

Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк, хотя я ни в малейшей степени не тешу себя надеждой на то, что мне удастся восстановить справедливость.

В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов — самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы и подлинный автор знаменитого романа «Сновидения Будды». Умер он, совершенно неузнанный своими современниками, и это несмотря на то, что за семь лет, прошедших со дня написания, «Сновидения Будды» переведены на десятки иностранных языков и изданы общим тиражом в несколько миллионов экземпляров. Кроме упомянутого романа, Долматов написал великолепную монографию о творчестве одного из крупнейших писателей середины века — Виктора Стогова.

Я не могу вспомнить тот момент, когда впервые в жизни увидел Александра Долматова, — скорее всего, это было, когда я первый раз пошел в школу, и поэтому не могу выделить его во всеобщем хаосе тогдашних впечатлений. Мы не были с Долматовым близкими друзьями, и за все десять лет, что мы проучились с ним вместе, я могу вспомнить лишь несколько эпизодов из моей школьной жизни, в которых он принимал участие. Помню, как мы играли в шахматы у него дома, но это, скорее всего, был единственный случай, когда я побывал у него в гостях. Один раз он зашел ко мне в компании моих друзей; также я вспоминаю, что при игре в футбол чуть не сломал ему ногу. Но это вовсе не была грубость с моей стороны — просто в тот момент, когда я наносил удар по воротам, Долматов выбил мяч, и удар изо всех моих сил пришелся ему по ноге. И еще я помню, что в старших классах он увлекся литературой, и в первую очередь произведениями Виктора Стогова.

После школы мы с Долматовым — единственные из нашего класса — поступили в университет: я — на экономический факультет, Долматов, естественно, на филологию. И так получилось, что он оказался единственным одноклассником, с которым я поддерживал хоть какие-то отношения на протяжении последующих двадцати лет. Эти отношения заключались обычно в том, что мы один-два раза в год шли с ним в какой-нибудь ресторан просто так поговорить о жизни.

Так было и восемь лет назад, в тот день, который сыграл такую важную роль в истории новейшей литературы. На этот раз мы зашли с Долматовым в «Метрополь», и это был мой последний вечер в Петербурге, так как завтра я должен был вылететь в Стокгольм, чтобы открыть там представительство своей фирмы. Долматов тогда жаловался мне, что его недавно вышедшая монография о Стогове подверглась уничтожающей критике. Большинство его оценок было признано неверными, а выводы — фантастическими и не имеющими под собой никаких оснований. А Фидельман — один из крупнейших специалистов в этой области — даже назвал «Сновидения Виктора Стогова» «фантастическим романом, не имеющим никакого отношения ни к реальному Стогову, ни к его произведениям».

— И тем не менее, — говорил Долматов, — я абсолютно уверен, что если бы Стогов написал свой последний роман, то все бы мои предположения подтвердились.

И он мне рассказал о том, что в последние месяцы своей жизни Стогов напряженно работал над романом, который назывался «Сновидения Будды». По крайней мере, это следовало из его писем. Однако после смерти Стогова в его бумагах были найдены только черновики плана, из которых трудно было понять что-либо. Какое-то время надеялись, что роман, пусть и незавершенный, все-таки отыщется, но теперь прошло полвека, и уже давно всеми признано как факт, что последний, итоговый роман Стогова так и не был написан.

— Ты же знаешь, — говорил мне Долматов, — я потратил на изучение Стогова более двадцати лет. И мне кажется, что я знаю до мельчайших подробностей, каким должен был бы быть его последний роман. Он даже снится мне.

— Так в чем же дело, — ответил я, — напиши его.

Долматов с недоумением посмотрел на меня.

— Я абсолютно уверен, что подделать рукопись Стогова не так уж и сложно, — продолжил я, демонстрируя свою деловую хватку и при этом хоть ненадолго пытаясь избавиться от мыслей о том, что ждет меня в Швеции, — он наверняка печатал свои романы на машинке. А раз так, то надо только найти ее, ведь где-то же в природе она существует.

Долматов на это ответил, что машинка, на которой Виктор Стогов писал свои последние произведения, находится в его музее-квартире всего в нескольких кварталах от того места, где мы сейчас сидим, и что он видит ее там едва ли не каждый день.

— Отлично, — сказал я, — бумагу я тебе найду, у меня на даче на чердаке полно всяких старых бумаг, есть, кажется, даже несколько нераспечатанных пачек, которым, наверное, по сорок — пятьдесят лет. Так что с этим проблем не будет.

— Так ты предлагаешь украсть машинку из музея? — спросил Долматов.

— Нет, это будет очень подозрительно, если машинка пропадет, а вскоре появится рукопись, напечатанная на ней. Хотя ты и в музее свой человек, как я понимаю, у тебя нет возможности незаметно печатать на машинке?

Долматов отрицательно покачал головой.

— Тогда остается только подменить ее. Мы находим точно такую же, меняем их местами, а потом, когда рукопись будет готова, проделываем обратную операцию. Кстати, какая у него машинка?

— «Ундервуд-стандарт».

— Это с широкой кареткой? Редкая вещь. Но ничего, надо будет — найдем. Да и обязательно надо изучить манеру Стогова печатать — там, например, абзацный отступ, перенос слов и тому подобное.

— В музее имеются фотокопии почти всех рукописей Стогова, — ответил Долматов.

На этом мы с ним и расстались, и мне и в голову не приходило, что этот разговор может иметь какие-либо последствия.

Однако примерно через год Долматов позвонил и сказал, что роман готов и мое дело теперь — организовать подмену машинок. Он явно мстил мне за то, что я в его присутствии часто хвастался своими деловыми качествами. Еще он сказал, что присмотрел в антикварном магазине подходящий «Ундервуд» — «дороговато, правда, но для тебя пустяки». После этого мне не осталось ничего другого, как рассмеяться и сказать:

— Но печатать, надеюсь, будешь ты.

Хотя, откровенно признаюсь, было желание послать его подальше.

Примерно через неделю после этого разговора мы с Долматовым сидели во взятом напрокат автомобиле у того подъезда, где находилась музей-квартира Стогова, и нервно курили. Была белая петербургская ночь, и улица, к сожалению, хорошо просматривалась с обеих сторон. Но сейчас она была абсолютно пустынна — видны были лишь несколько припаркованных машин. На заднем сиденье у нас стоял «Ундервуд», оказавшийся, к несчастью, почти неподъемным; а в кармане у меня находилась внушительная пачка долларов — на тот случай, если попадемся. Пока мы еще не делали ничего противозаконного и никак не могли заставить себя перейти эту грань. Потом все-таки собрались, быстро вышли из машины, я взял в руки «Ундервуд», — никогда бы не подумал, что печатная машинка может столько весить, — и вошли в темную парадную. На втором этаже, где была нужная нам дверь, тоже было темно, лишь запыленные окна лестницы пропускали немного света. Долматов, накануне испортив сигнализацию, достал дубликат ключа и открыл замок. Мы вошли в абсолютную темноту. У нас не было с собой даже фонаря, так как мы боялись, что свет могут увидеть с улицы, да и Долматов, бывавший здесь почти каждый день, отлично ориентировался в музее. Чего, конечно же, не скажешь про меня — я попытался следовать за Долматовым, но постоянно на что-то натыкался. Воображению рисовались невидимые стулья и столы. Когда же эти невидимые предметы вокруг меня начали падать, Долматов сказал, чтобы я не двигался, взял у меня из рук «Ундервуд» и исчез. Я слышал лишь, как он чертыхается, потом что-то упало, и наконец он отдал мне точно такую же по весу машинку. Через минуту после этого мы были уже внизу. Долматов вышел из парадной первым, осмотрелся, потом подал знак, что все в порядке, и уже через мгновение мы, счастливые, мчались по ночным питерским улицам, и единственным, что отравляло нашу радость, было сознание того, что нам предстоит проделать все это еще раз.