Новый Мир ( № 2 2006)

Батум

Рейн Евгений Борисович родился в 1935 году в Ленинграде. Поэт из плеяды “ахматовских сирот” (И. Бродский, А. Найман, Д. Бобышев). Лауреат отечественных и зарубежных премий. Живет в Москве.

Каждый день

Я прихожу на пристань,

Провожая всех,

Кого не жаль,

И гляжу все тягостней

И пристальней

В очарованную даль.

С. Есенин.

О мой брат! Поэт и царь — сжегший Рим!

Мы сжигаем, как и ты, — и горим!

К. Бальмонт.

Дождь над Батумом, две недели дождь,

а в номере так скучно, так уныло.

Надену плащ, открою плотный зонт

и выйду погуляю — не растаю.

Ноябрь над черноморьем, мутный вал

облизывает городские пляжи.

Безлюдно. Воскресенье. Я сижу

под скошенным брезентовым навесом,

курю и наблюдаю, как в порту

концы бросает знаменитый лайнер

“Абхазия”, как яхта класса “звездный”

пытается поставить паруса.

И никого на километры пляжа,

ни одного прогульщика, бродяги,

какого-нибудь гостя на курорте,

освоившего мертвый сей сезон.

А дождь все хлещет, он стоит стеной

и размывает мелкую щебенку.

Мой плащ промок, и не спасает зонт.

Но за моей спиной цветная будка

фанерная, наверно, раздевалка,

неубранная после лета,

переждать в ней можно дождь.

Я отворяю дверцу и вижу —

на полу, на одеяле спит человек

в костюме “Адидас”,

и я его потрогал за плечо.

Он встрепенулся, что-то пробурчал,

и поднялся, и сел на табуретку.

На шее у него висела фотокамера

известной японской фирмы. Он не удивился,

и сделал некий жест, как приглашенье,

и попросил немедля закурить.

“Кто вы такой?” — спросил я. “Я фотограф.

Фотограф пляжный. Вот уже неделю

работы нет, но я сюда хожу, быть может,

все-таки найдется сумасшедший

и фото мне закажет, мне не много надо —

харчо тарелку, и стаканчик чачи,

и сигареты „Прима” — вот и все”. —

“Вы местный?” — я спросил. “Нет, не совсем.

Когда-то жил в столицах я обеих,

заехал как-то вот сюда на отдых

и здесь остался. Скоро десять лет,

как я живу в Батуме.

Летом все в порядке, полно клиентов —

только поспевай”. — “А где живете?” —

“Я купил каморку на улице Дзержинского,

снимать жилье накладно. По сути,

не могу я лишь без кофе,

варю себе чифирь, а вот обедать

хожу я на базар, там есть одно местечко —

шашлычная „Эльбрус”. Вы не бывали?” —

“Нет, не бывал”. — “Весьма рекомендую —

такого хаша и в Тифлисе нет”. —

“Быть может, пообедаем?” — “Нет денег”. —

“Я заплачу”. — “Нет, так я не привык.

Вот закажите фото, а потом

уже и угощайте”. — “Что ж, идея!

Заказываю вам я сериал —

семь фотоснимков. Семь — мое число”.

Внезапно дождь проклятый прекратился,

остатки туч рассеялись,

и над Батумом засияло солнце.

“Как вас зовут?” — “Адольфом, просто Адик”. —

“А я Евгений”. — “Вот и хорошо,

пойдемте к морю, я вас поснимаю”.

И мы пошли и встали у волны.

Нептун смирился. Бирюзой и синькой

сиял простор до линии раздела

воды и неба. Лайнер бросил якорь,

и яхта скрылась, только гидроплан

из местного ДОСААФа пролетел.

“Вы чувствуйте себя совсем свободно,

курите, разговаривайте, а я пощелкаю”, —

и он взялся за дело.

“А как же быть со снимками? Я нынче

в двенадцать ночи сяду на „Ракету”

и перееду в Сочи”. — “Я успею.

Я позабыл сказать вам, ассистент

есть у меня. Мы вместе и живем,

он все проявит, тут же отпечатки

он сделает и все доставит вам

в шашлычную „Эльбрус” как раз к обеду”. —

“Так скоро?” — “Через два, ну, три часа.

Вот я вас знаю сорок пять минут

и что-то уже понял, вы довольны

останетесь”. — “Да вы — Картье Брессон!” —

“А кто это?” — “Один французский мастер,

известный очень”. — “Нет, я не слыхал,

ведь я не человек искусства, я — фотограф,

пушкарь, как говорили в старину”. —

“А этот ассистент ваш, кто такой?” —

“Так приблудился, просто алкоголик,

нет ни семьи, ни друга, никого,

и паспорт потерял. И вот живет

со мною вместе —

уже четыре будет скоро года.

Бывает, чемоданы поднесет,

бывает, купит фрукты на базаре —

продаст на пляже, все-таки доход.

Он лет уже немалых, сколько точно,

не знает сам. А впрочем, нелюдим,

за сутки может не сказать ни слова,

но я его терплю, душа живая,

хоть дышит кто-то рядом… Все, готово —

отщелкал пленку я. Теперь пойду домой,

отдам в проявку и в печать. А в три

вам снимки он доставит на базар.

Я подойду попозже, есть дела.

Итак, до трех”.

И дождь опять пошел,

и резко потемнело, и валы

с печальным грохотом обрушились на сушу.

И в этом мареве исчез фотограф мой.

Я глянул на часы — двенадцать двадцать.

Как время мне до трех убить?

Пойду и пошатаюсь по Батуму,

по набережной, а затем и в город,

зайду в галантерейный магазин,

там продают изделия цехов подпольных —

майки и носки нейлоновые,

лжекашемир, лжекожу, лжевискозу,

куплю чего-нибудь недорого совсем

и кофе выпью, три часа пройдут

за этим делом — все же развлеченье.

И я потопал. И как раз за спуском

от набережной к парку магазинчик

уютный и убогий отыскал.

Он тоже был безлюден, лишь кассирша

дремала в уголке. Я выбрал майку

с фальшивым лейблом, вынул кошелек,

хотел пробить свой чек — и вдруг увидел,

что к кассовому аппарату

прислонен портрет его — знакомые усы,

мундир знакомый и знакомый ежик

над низким лбом.

Я как дурак спросил: “Зачем он здесь?

Зачем он вам вообще?” —

“А он — великий человек, великий.

Какое ваше дело? Покупайте

товар и уходите”. — “Но зачем

вы любите его? Он миллионы

убил невинных”. — “ Он убил мерзавцев.

Был дядя у меня, брат матери,

он стал меньшевиком в двадцать втором,

и он его убил.

Зачем подался тот в меньшевики?

Все по заслугам — расстреляли дядю.

Он немцев победил, чеченцев выслал,