Итака навсегда

Луиджи Малерба

Итака навсегда

Одиссей

Я часто спрашивал себя, почему вода в море соленая, если реки, впадающие в него, — нет, и дождь, льющий с неба, тоже несоленый. Ответа я так и не нашел и вновь задаю себе этот вопрос сейчас, когда, разбуженный ветром от долгого сна, я сижу на каменистом берегу, который вроде должен быть берегом Итаки, хотя узнать его трудно.

Растерянно оглядываюсь вокруг, но не узнаю ни каменистого берега, ни этой иссушенной земли, на которой растут оголенные морскими ветрами деревья, ни очертаний гор, ни неба цвета морской воды. И еще я спрашиваю себя: откуда взялись эти принесенные дождями обломки красного пористого камня, скатывающиеся по склонам горы? С каждой грозой какой-то кусочек мира уносит в море вода, увлекающая за собой почву и камни, роющая рвы и обнажающая корни деревьев. Неужели настанет время, когда исчезнут острова и горы и насыщенное землей море превратится в большую равнину?

Много лет тому назад я исходил все холмы моей Итаки, охотясь на оленей и кабанов, но не помню, чтобы нога моя ступала по этим пористым камням, обломки которых валяются вокруг, обкатанные ветром и морскими волнами. Откуда берется в морской воде соль? Откуда взялись эти усеявшие морской берег красные пористые камни? Так где же я нахожусь? Куда высадили меня феакийские моряки — на берег Итаки или куда-то еще? Никогда не доверял морякам — самым лживым людям на свете.

Тяготы войны и долгого путешествия сделали меня подозрительным, вот я и думаю, что высадившие меня здесь феакийские моряки завладели щедрыми дарами, которые царь Алкиной погрузил для меня на судно, и оставили меня на берегу первого же попавшегося на пути пустынного острова, чтобы избавиться от обременительного пассажира. По беспокойному выражению их лиц я понял, что им не терпелось, помотавшись по морю, возвратиться к себе домой. Но, с другой стороны, если бы они хотели завладеть моими сокровищами, то могли бы бросить меня как-нибудь ночью в глубокое соленое море и не приставать к этому обрывистому берегу. А может, они просто решили похитить сокровища, но не предавать меня смерти собственными руками из жалости, свойственной порой даже самым жестокосердым людям?

Но вон что-то поблескивает под густыми ветвями оливкового дерева у входа в глубокую пещеру. Да это же те самые золотые и серебряные кубки и чаши, которыми царь феаков одарил меня перед моим отплытием. Сейчас я укрою их получше ветками и заложу камнями, чтобы они не попались на глаза какому-нибудь бродяге.

Так я и не знаю, эта земля — моя Итака, островок, затерявшийся в океане, или берег незнакомой страны? Не знаю, кто здесь живет — добрые люди или гиганты с единственным глазом во лбу. Я оглядываюсь и не могу понять, моя ли это родина, и спрашиваю себя, как может эта скудная и дикая земля быть тем краем, о котором я мечтал все долгих девять лет войны и еще десять лет опасных путешествий и разных приключений. Каждый знает, что воспоминания о родных местах обманчивы. Вдали от них, среди опасностей, мой каменистый остров представлялся мне зеленым цветущим садом, хотя на самом деле здесь могут найти себе прокорм лишь овцы и козы, глодающие жесткую траву на каменистой почве, да стада свиней, жиреющих на желудях в верхней, лесистой части острова. В конце концов я понял, что не следует путать мечты с действительностью.

Но, убеждая себя, что годы Троянской войны были очень долгими, я кривлю душой, потому что они-то как раз промелькнули в моей жизни особенно быстро. Мучительные и все же счастливые годы. Могу даже похвастать: мое участие сыграло решающую роль в победе ахейцев. Я говорю «победа», но не уверен, можно ли назвать этим словом уничтожение города и творившиеся у его стен жестокости, о которых я сам столько рассказывал на долгом обратном пути, представляя их славными подвигами.

Я уехал с Итаки как царь, а возвращаюсь в свой дом тайком, в отрепьях нищего, которые нашел в одной из пещер на берегу моря и которые позволят мне тайно узнать всю правду о том, что произошло здесь за время моего отсутствия. Верны ли дошедшие до меня слухи, что мой дом полон женихов, настойчиво домогающихся руки Пенелопы и жаждущих занять мое место во дворце и на супружеском ложе? Как ведет себя Пенелопа с этими претендентами? Каким стал Телемах, которого я оставил младенцем? Сохранились ли мои владения и чем занимались в мое отсутствие казначеи, слуги и служанки?

Неужели двадцать лет пущены по ветру? Двадцать лет забвения… Неужели никто не соберет воедино рассказы участников войны о подвигах Ахилла, троянца Гектора и микенца Агамемнона— воинов, сильных духом, но недалеких, — об их ярости и жестокости, а главное, о придуманном мною деревянном коне, позволившем нам захватить Трою и возвратить прекрасную Елену царю Спарты Менелаю.

Когда я вспоминаю о том, сколько тягот и мук пришлось перенести, сколько жизней загубить ради такой неверной женщины, как Елена, у меня голова идет кругом. Но если я и забуду, из-за чего началась эта самая нелепая война на свете, то мне хотелось бы, чтобы на скрижалях истории сохранились для грядущих поколений события, которым не суждено повториться, ибо они уже принадлежат древности.

Ни одной женщине на свете не дано больше родить таких героев, как Ахилл, Гектор и Агамемнон. Спарта Менелая и Микены Агамемнона возвеличились благодаря звону оружия. Жить им суждено столько же, сколько и камням, из которых они построены, и теперь они — крошечный кусочек истории. Но память обманчива, а история лжива, потому что люди хотят помнить и слушать сказки, а не суровую и простую правду.

Чего со мной только не случилось за эти двадцать лет, но кто скажет, сколько всего случилось на Итаке за время моего отсутствия? Если я не узнаю даже свою родную землю, остававшуюся такой в веках, то как же должна была измениться Пенелопа и смогу ли я теперь узнать своего сына Телемаха, тогда — младенца в колыбели, а ныне — мужчину? Какие чувства могут они испытывать ко мне, мужу и отцу, на столько лет покинувшему родину и семью?

В общем, надо действовать осмотрительно, вступить в свое царство неузнанным и со всеми предосторожностями, которые диктует мне опыт. Как знать, могу ли я рассчитывать на Телемаха и на верность Пенелопы, о которой я думал постоянно — и в грохоте сражений, и в реве морских бурь.

Дети остаются твоими детьми, даже если ты для них незнакомец, даже если в силу обстоятельств они настроены по отношению к тебе враждебно, но жена, предавшая тебя, становится чужой, потому что вас не связывают узы кровного родства. Все эти годы я не сомневался в Пенелопе, зато сомнения охватывают меня именно теперь, когда ноги мои ступают по иссохшей земле моей Итаки.

Когда грозные волны обрушивались на мой корабль, когда ветер ломал крепкие мачты, на которых держались паруса, мысли мои устремлялись к Пенелопе, дожидавшейся, как я надеялся, моего возвращения, это они давали мне силу выдерживать невзгоды, которыми боги, завидуя моим успехам, хотели затруднить мое возвращение. Так почему же я боюсь, что мое многотрудное возвращение окажется бесцельным? Почему как раз тогда, когда вера могла бы подкрепить мои иссякающие силы, боги вновь ополчились на меня и помутили мой разум всеми этими сомнениями? Многие годы в ушах у меня стояли радостные вопли богов после каждодневного пиршества на Олимпе; сейчас же они смолкли, а блестящая раковина, в которой я слышал голос Пенелопы, осталась на судне. Мне не хватает этой раковины больше, чем криков пьяных богов. Но стоит ли оплакивать раковину, если вскоре я смогу услышать голос самой Пенелопы?