Брат птеродактиля

Александр ЧУМАНОВ

Брат птеродактиля

Расхожее поверье, будто, если человек во сне летает, значит, растет, Аркадий Федорович Колобов, разумеется, не раз слышал. Но полагал — брехня. Потому что он лично никогда во сне не летал, хотя сны, если интересные и нестрашные, смотреть любил, видел их часто и многие даже запоминал во всех подробностях. Ну, может, не столько запоминал, сколько, проснувшись, старательно восстанавливал в памяти, безотчетно допридумывая недостающие куски, а куски, основному сюжету противоречащие, столь же безотчетно вымарывая.

То есть, если даже и случалось ему когда-либо непринужденно парить во сне, обмирая от ужаса и недоумения, так очень-очень давно. Притом в таком возрасте, о котором редко кто из людей способен сохранить более-менее отчетливые и достоверные воспоминания.

Однако Аркадий Федорович благополучно и своевременно вырос. Насколько вообще можно было вырасти в те времена, на которые пришлось «босоногое» его детство, а пришлось оно на времена голодные, военные и послевоенные, давшие поколение мужичков хотя ростом и мелковатых, но жилистых да выносливых чрезвычайно. Так что по стандартам своего поколения Аркадий Федорович имел рост средний, а по стандартам, установившимся позже, был, пожалуй, низкоросл или, лучше сказать, невысок. Впрочем, ничуть это обстоятельство человека не огорчало, ведь человеку важней всего сверстникам ни в чем не уступать, а если уступать, то не слишком, а другие поколения, они и есть другие — инопланетяне почти что.

Аркашка родился в семье пятым. Хотя мог родиться четвертым, но в самый последний момент братан Мишка отпихнул его и выпал на волю первым, возвестив о своей победе торжествующим воплем, из-за чего Аркашке пришлось выкарабкиваться на белый свет молчком, тогда еще затаив на брата пожизненную обиду и тогда еще твердо решив, что в дальнейшем, какими бы трудностями ни была чревата жизнь, уж он постарается быть во всех делах впереди Мишки — если не возьмет силой, значит, упорством да прилежанием превзойдет и всех, и брата. Конечно, Аркашка, когда его бабка-повитуха по заднице шлепнула, тоже, как и подобает нормальному младенцу, заорал что есть мочи — больно же и обидно, ибо незаслуженно.

То есть еще родители думали, что у них напоследок близнецы образовались, а Аркашка с Мишкой уже знали: нет, не близнецы они, а всего лишь двойняшки. То есть двуяйцовые, в отличие от однояйцовых. (Воистину лишь абсолютно бесчувственные к родному слову узкие специалисты способны ввести в обиход на веки вечные столь двусмысленные термины.) Поскольку близнецы не только очень похожи внешне, но, главное, дух взаимного соперничества им почти всегда чужд, они почти всегда и во всем действуют и даже думают солидарно, у них победа или поражение одного — это победа или поражение другого. И только тогда, когда сама жизнь близнецов разлучает и удаляет друг от друга, каждый начинает действовать и мыслить как автономная и самодостаточная личность.

В итоге они и получились полными противоположностями: Мишка каким себя при рождении показал, таким шебутным на всю жизнь и остался, Аркашка же не в пример серьезней вышел, и если заводился другой раз — нашкодить чего-нибудь, в чужой огород залезть, искупнуться весной в ледяной речке или несколько позже, нарезавшись портвейном, шарашиться по поселку да песни во всю глотку базлать — так только под влиянием брательника и вслед за ним. А вот насчет того, чтобы подраться с превосходящими силами противника, родителям или учительнице в школе надерзить — нет, в такие серьезные и чреватые серьезными неприятностями дела Мишке почти никогда втянуть брата не удавалось.

И даже сказать, пожалуй, уместно, что в сравнении с братаном — это вскоре приметили все — у Аркашки с раннего детства был такой как бы «инстинкт сверчка, знающего свой шесток». Но, может, и синдром, требующий если не откровенно заискивать, то, во всяком случае, безропотно сносить какую бы то ни было власть, а также и то, что порой абсолютно произвольно объявляет себя властью.

А когда братья в школу пошли, различия между ними стали, уж извините за банальность, как снежный ком нарастать. Аркашка сразу к наукам потянулся, брат же Миха, напротив, увлекся физкультурой и трудом, а также некоторыми другими, не связанными со школой, однако безусловно приятными видами времяпровождения. И в четвертом классе остался на второй год, так как на тот момент все, кроме ужения пескарей в речке, протекавшей прямо за огородами, вдруг перестало в его жизни существовать.

Уж как порол Мишку отец Федор Никифорович, технорук местной галантерейной артели и, следовательно, знавший цену грамоте человек, уж как старались мать-домохозяйка Анисья Архиповна и старшие сестры удержать непутевого братика возле книжек да тетрадок, но зов вольной воли и сжигающего душу рыбацкого азарта был сильней. И Мишка вырывался из отцовых рук, сбегал от сестер и матери, чтобы вновь очутиться на речке. Само собой, не производило даже самого кратковременного эффекта беспощадное уничтожение нехитрой снасти. Ну, разве что позволяло отцу на короткое время притушить распаленную и не находящую иного выхода эмоцию.

А потом, как это нередко бывает в юном возрасте, рыбацкая страсть Мишку в один неуловимый момент враз покинула. Будто ее и не было. Родственники тихо возрадовались, но, оказалось, преждевременно. Потому что на смену тотчас пришла другая — птички, которых можно было не только ловить разнообразными способами, целыми днями замерзая на заросших репейником пустырях, держать всю зиму в доме, в результате чего они делались совершенно ручными, даровать им по весне волю; но еще птичками можно было азартно торговать и обмениваться, чем в те времена не смущались заниматься вполне взрослые, солидные мужики.

За маленькими птичками последовали большие — голуби, обращение с которыми не имело ничего общего с предыдущим увлечением, требовало совсем иного обзаведения и других навыков. Причем с первым Мишкиным голубем вышла целая эпопея. Это был банальный сизарь, для настоящих голубятников ни малейшего интереса не представляющий, но Мишка, совсем даже не голубятник тогда, просто душевно пожалел попавшую в беду птицу. Она, дура, зачем-то села на только что политую горячим битумом дорогу. Может, думала — вода. Раз блестит. Битум был уже недостаточно горячим, чтобы им обжечься, но достаточно липким, чтобы глупому дикарю вляпаться всерьез. Да просто это был — что не редкость и теперь — некачественный, слишком сильно разбавленный гудроном битум.

Вот наш жалельщик и решил пернатого спасти. Спасти, увы, не вышло, тот был уже не жилец, и Мишка только понапрасну сам уделался, будто грешник, сбежавший как-то аж из преисподней.

А дома отец благородного порыва сына не оценил, в припадке вспыхнувшей мгновенно досады Мишку сперва выпорол, не касаясь, однако, Мишкиных наиболее черных частей, и прогнал на двор. Сразу даже не сообразив, что предпринять дальше, ведь все-таки — сын, какой-никакой, его взаправду на помойку, как голубя, не выкинешь…

И Мишка уже подумал было, что жизнь его кончена, раз никакого средства от битума нет, побрел, оглашая округу ревом, куда глаза глядят, но тут его сосед, ровесник отца и тоже фронтовик дядя Юра, работавший в галантерее коновозчиком, взял и спас. То есть, конечно, не так вот сразу, а изрядно потрудившись. Он завел пацана в свой двор, налил в баночку керосина, принес тряпицу да малярную кисточку и очень тщательно, балагуря о том о сем, вымыл всего Мишку сначала керосином, а потом и теплой водичкой с хозяйственным мылом, чтоб не вонял. И Мишка не только реветь перестал и повеселел, увидев, что средство против ужасного этого битума в арсенале человечества все ж таки есть, но еще и проникся к дяде Юре чувством пожизненной мужской благодарности.

Что любопытно, семья почему-то никогда не задумывалась над тем, откуда у Мишки в нужный момент все берется — удочки для рыбалки и сети для ловли щеглов, а также самые первые щеглы, без которых нипочем не поймаешь следующих, клетки и «пересетники» для чечеток и чижиков; из какого такого пиломатериала вдруг выросла над крышей конюшни просторная голубятня, на которую одних дефицитных гвоздей и проволочной сетки пошло столько, что если все это покупать, так отцовой месячной зарплаты не хватит.