ЧТИВО

Я услышал монотонный настойчивый стук. Говорю: стук, хотя, возможно, это был назойливый скрип неплотно закрытой двери. Вначале сон – сам себе голова – пытался объяснить эти звуки по своему разумению, но постепенно начала возвращаться реальность. Я увидел перед собой стену – незнакомую, с расплывчатыми тенями; потом заметил в углу подушки бурое пятнышко, похожее на засохшую каплю крови, и почувствовал жгучую пульсирующую боль во лбу.

Где я? – была первая мысль. Как оказался у исчерченной темнотой стены?

Между тем кто-то продолжал с грохотом ломиться в дверь.

Я медленно встал с кровати и машинально пошел в ту сторону, откуда доносился стук. По пути опрокинул стул, вероятно, с моей собственной одеждой. Впереди мерцала точечка яркого света. Похоже, это была моя квартира и мой глазок на темной плоскости двери.

«Сейчас. Минутку. Открываю», – хотел сказать я, но голос не желал повиноваться, и я только захрипел, мучительно закашлявшись.

Едва я повернул защелку замка, дверь приоткрылась. На площадке стоял лысоватый молодой человек в светлом костюме, а за ним двое полицейских.

– Можно войти? – спросил блондин.

– Да. Но… почему?

– Сейчас объясню,– и шагнул через порог; полицейские тоже вошли.

– Что случилось? – снова спросил я. Один из полицейских остался у незакрытой двери. Второй последовал за блондином, легонько подталкивавшим меня в глубь квартиры.

– Совершено убийство, – сказал блондин, а я подумал, что подобные тексты мне откуда-то хорошо знакомы.

– Где совершено убийство? – Я постепенно узнавал свою прихожую с большой вешалкой, на которой неподвижно висели наши зимние пальто.

– У вас. В вашей квартире.

Я вдруг подумал, что хорошо было бы рассмеяться, и попробовал это сделать.

Но блондин не обратил внимания на мои потуги и опять подтолкнул меня в комнату.

– Может, вы немного приведете себя в порядок, – сказал он; каждую фразу он начинал с глубокомысленного мычания, словно какой-нибудь выпускник Оксфорда.

Я опустил глаза и оцепенел. На мне была только пижамная куртка. Я принялся искать недостающую деталь одежды, безуспешно обшарил постель и наконец обнаружил свои штаны валяющимися на полу.

Блондин деликатно подождал, пока я завершу туалет, и лишь после этого подошел к окну и энергичным движением раздвинул шторы.

Я увидел нашу комнату при свете раннего утра. Полку с книгами, телевизор с мутным бликом на стеклянном экране, опрокинутый стул, мое чудо-деревце, которое, разрастаясь, расчленилось на множество толстых стволов, увенчанных чахлой кроной.

– Моя фамилия Корсак, – сказал блондин. И добавил что-то вроде: -

Заместитель комиссара Корсак.

Мы еще не привыкли к новым полицейским чинам – мы, клиенты прежней коммунистической милиции.

– Понимаете, у меня болит голова. Не могу собрать мысли.

– Немудрено. У вас шишка на лбу.

– Шишка? – Я подошел к нашему старому зеркалу, испещренному благородными проплешинами. Пощупал черную корку запекшейся крови над правой бровью.

Тщедушный молодой полицейский с белой дубинкой на боку, похожей на обрывок бельевой веревки, взглядом указал штатскому на нашу кушетку, служившую одновременно ящиком для постельного белья и раскладным диванчиком, на который мы иногда укладывали редких гостей.

А я заметил, что дрожу от утреннего холода и не могу унять эту дрожь.

Хрипло кашлянул пару раз, прочищая горло.

Блондин, то есть заместитель комиссара Корсак, неторопливо направился к кушетке, обходя разбросанную но полу одежду. Остановился спиной ко мне, разглядывая продолговатый бугорок под скомканным пледом. Потом медленно нагнулся и рывком сдернул этот старый, верой и правдой служивший нам плед.

И мы, все трое, увидели лежащую навзничь молодую женщину. Приоткрыв рот, она смотрела в потолок. Сползшие к подмышкам белые груди – идеально округлые, точно очерченные циркулем; темный кудрявый треугольник внизу живота.

– Подойдите.

Я с опаской приблизился. С огромным усилием проглотил слюну, густую, как столярный клей.

– Вы ее знаете, верно?

– Нет, скорее, нет.

Я видел следы легкого загара на обнаженном теле, отчего оно казалось восковым.

– Ну, так кто же это?

– Не знаю. Кажется… возможно, мы вчера познакомились.

Она лежала перед нами, лишенная сексуальности, вызывающая новое для меня чувство удушливого, панического страха.

– Мне нехорошо. Можно на минуточку выйти на балкон?

Корсак задумался, помычал и нехотя проговорил:

– Идите, только дверь попрошу не закрывать.

Нетвердым шагом я вышел на воздух. Боже, что произошло. Почему именно со мной должно было такое случиться. Этого же не может быть. Я невольно покосился через плечо. Полицейский прикрывал незнакомую девушку пледом, а Корсак, от которого меня отделял лишь порог балкона, внимательно за мной наблюдал.

Я увидел перед собой туннель тихой улицы, полуголые неподвижные деревья и в самом конце – массивную громадину Дворца культуры. Но Дворец странным образом приблизился. Он стоял на расстоянии вытянутой руки, хоть пощупай, пугающе отчетливый, будто вырезанный из толстого коричневого картона, с черными прямоугольниками окон, в которых не было не только света, но и стекол. Мертвая театральная, точнее, оперная декорация, до такой степени реальная, не затуманенная привычной дымкой, вечным смогом, отдаленностью, что я подумал: из города выкачали воздух. Я стоял и смотрел, не в силах оторвать глаз от этого архитектурного монстра и перевести взгляд на что-нибудь другое.

Тут на балкон вышел заместитель комиссара, или как там его, короче, полицейский в штатском, перегнулся через ржавые перила и рукой подал кому-то знак. Потом выпрямился и тоже посмотрел на Дворец и выцветшее синее небо за ним, снизу подсвеченное анемичной красноватой зарей.

– Схватите воспаление легких, – сказал он.

– Да нет. Мне не холодно.

– Идите обратно.

Мы вернулись в комнату. Я услышал шум на лестнице, громкие голоса, кто-то топтался за дверью. Наконец вошли несколько мужчин; один из них, в сером халате, тащил огромный чемодан. Наверное, следственная бригада. Известный ритуал. Привычная картинка нашей повседневности.

Один из мужчин, постарше, вероятно врач, конечно же, сбросил плед и склонился над телом молодой женщины. Что происходит, подумал я. И что будет дальше. Чем это кончится. И что я делаю и этой обстановке, которую словно видел когда-то во сне. И себя тоже словно вижу во сне.

– Значит, вы не можете сообщить анкетные данные покойной?

Да, и терминология соответствующая. Он ко всему еще чуть-чуть заикается.

Легонько – только чтобы придать своей речи изысканность. Нынче заикание в моде: это свидетельствует о глубокомыслии и некоторой противоречивости суждений, апломбе и одновременно склонности к детальному анализу.

– Не знаю,– ответил я, стуча зубами.– Впрочем, кажется, ее зо… звали Верой.

– А где ее одежда?

– Одежда? Должна где-то быть. Может, в ванной.

Мне стало стыдно. Я машинально проверил, на месте ли штаны. Хоть бы уже это кончилось. Хоть бы вообще не начиналось.

Корсак пошел в ванную и через минуту вернулся с пустыми руками.

– Зажги свет,– деловито распорядился тот, что принес чемодан. Кто-то щелкнул выключателем. Я зажмурился от резкого света.

– Ну что ж, – произнес заместитель комиссара, предварительно помычав.

Но тут один из бригады протянул в нашу сторону поблескивающий на свету скальпель.

– На простыне следы спермы.

– Матерь Божья. Не может этого быть. Я аккуратный, – тихо простонал я.

Все на меня уставились. Откуда-то из путаницы улиц за окном донесся вой сирены. Истерический, как сигнал «скорой».

– Прошу прощения,– сказал человек со скальпелем. – Это засохший крахмал.

И на том спасибо, подумал я. Почему я не умер раньше. Сколько было возможностей. Все идет кувырком. Уже который год.

– Ну что ж, – повторил Корсак. А я ужасно не люблю, когда мысль начинают излагать со слов «ну что ж». – Поедем в комиссариат.