О чем грустим?

Николай Епихин

О чем грустим?

Эта зима была холодная, морозы — настолько сильные, что овчарку, которую все ее восемь лет жизни держали на улице, запускали в дом — погреться. Я жил один, на краю города. Родители приезжали на выходные и в праздники. Моя мать родилась здесь и, наверное, ее, как и меня, тянет в эти богом забытые места, к которым до сих пор нет путевой дороги и где с одной стороны леса, с другой — поля, а с третьей — трасса на юг, за которой тоже леса, поля, такие широкие, что в них можно утонуть, как в море.

Был понедельник, тринадцатое число. Днем я поехал в университет. Вернулся в шестом часу вечера. Открыл дверь. С кухни выбежала на улицу собака по своим собачьим делам. Где-то за стенкой лилась вода. «Соседи купаются», — подумал я и, не разуваясь, прошел в зал к холодильнику.

Через час после того, как поел, я пошел на кухню посмотреть, как дела у Волчка. Он сидел, насторожившись, и смотрел куда-то в пол и как бы прислушивался. Где-то за стенкой, казалось, шумела вода. Я приоткрыл крышку подпола и расстроился. В трубе образовался свищ, и из него хлестало.

Я протянул переноску, подключил настольный ночник и положил его рядом с отверстием в полу. Подпол кухни наполовину был затоплен. Я приготовил целлофан и скотч, лег животом на пол и попытался намотать кусок целлофана на трубу, но мощный поток холодной воды бил по руке и не подпускал к свищу.

Я накинул фуфайку и пошел к соседу по дому — моему дяде, Володе.

Он открыл дверь. Я спросил:

— У вас воду можно перекрыть, чтобы ко мне не шла?

— Нет, — полупьяно сказал дядя, — тогда и у вас и у нас звонить будет. Понимаешь? И у вас и…

— Да нет, я не про телефон. А про воду. Трубу у меня прорвало. Дом затапливает. У вас кран есть, который перекрывает воду?

— А отца что, дома нет?

— Нет.

— Ну, может ты сходишь за чекушкой?

— Да какая тут водка?! Дом, говорю, сейчас затопит.

— Ну проходи, нет у меня его…

Он провел меня в ванну и показал, что есть только краны, которые находятся над ванной и умывальником.

— Нету у меня крана, — сказал дядя. А там в колодец надо лезть, но тогда воды ни у вас, ни у меня не будет. И у Васи, через дорогу, тоже.

— Да… — сказал я, — может, службу вызвать?

— Да она приедет через пять часов.

— А где колодец?

— Да вон, пошли, покажу.

Оказалось, что колодец находится напротив нашего дома. Он был прикрыт колесом от КамАЗа. Дней восемь назад оттепель расплавила снег, а потом ударили морозы, и оно пристыло к земле и люку. Я попробовал отодрать колесо руками, но ничего не получилось. Принес лом и две монтировки. С помощью них мы легко подняли колесо.

С люком было трудней. Дядя матерился и искал некую точку опоры.

— Их здесь четыре, — говорил он.

С помощью лопаты мы очистили от снега и песка половину люка, но пресловутую точку опоры так и не нашли.

Я светил фонариком и пытался рукой нащупать эту точку.

— Ее нет, — сказал я. Где-то на этом участке она должна обязательно быть, — я провел указательным пальцем по кромке люка.

— Но ее нет, — сказал дядя, — люк, что ли, такой? Их должно быть четыре…

— Ясно, что не пять, — сказал я и отвернулся — мне стало смешно.

Через полчаса мы, наконец, нашли точку опоры (и не одну). Пришел сосед, дядя Витя, помог открыть люк — держал фонарик.

Дядя залез в пустой, чистый колодец, завернул нужный кран, и я пошел домой. Под полом кухни было не меньше пяти тонн воды, хоть рыбу запускай или сам плавай. Я стал откачивать ее глубинным насосом. Вода лилась в сад и постепенно растворяла снег, образуя неровную мутную массу. Я стоял и смотрел, как из шланга течет вода. Дверь в дом была раскрыта, свет в коридоре — включен. Шел снег. Казалось, что он падал только в том месте, откуда брызгал свет — рядом с окном и входом.

«Какой красивый, — подумал я, — и не скажешь, что с неба. Вон, как валит — как заведенный». И тут я вздрогнул. Мне припомнилась одна история, случившаяся ровно год тому назад. Тогда, пятнадцатого числа — на следующий день после Старого Нового года — я должен был сдавать экзамен (его назначили на четырнадцать часов). А добираться мне до университета, включая ходьбу и проезд, — около часа. Я вышел из дома в половине первого: хотел приехать до двух и зайти в аудиторию одним из первых.

Я шел по улице, параллельной моей. Падали белые хлопья, руки без перчаток не мерзли, и мне было приятно идти вместе со снегом и думать, что я хорошо выучил вопросы и, наверное, сдам экзамен на отлично.

Вдруг меня остановила старушка. Она почти плакала и причитала, а возле нее бегала маленькая дворняжка и смотрела то на нее, то на меня.

— Вода в доме хлещет, — сказала бабушка, — позвони куда нужно, сынок.

Я сказал, что у меня нет телефона аварийной службы и нет даже телефонной карты. Но бабушка не понимала и все просила позвонить и вызвать «водников».

— Иди, пожалуйста, сынок, посмотри, може сам что сделаешь?

Я попытался отказаться: мол, спешу на экзамен. Но тут мимо нас проходил парень моего возраста. Старушка кинулась к нему со словами:

— Пойдем, помоги нам.

Парень даже не посмотрел в ее сторону.

Тогда я подумал, что он большой негодяй и что я должен остаться.

Я приоткрыл низкую деревянную калитку и пошел по тропинке к дому. За мной завиляла собака. Вход в дом был со двора. На порог лилась вода. Я открыл дверь и увидел коридорчик с пустой вешалкой, дальше — узкий проход в комнату. В комнате стоял облезлый стул, на видной мне стене висели деревянные часы с гирей, пол был залит прозрачной водой. Это всё я видел три секунды, а потом в комнату забежала собака и стала выть. Она была какая-то черно-синяя, с белыми полосками у рта и маленькими ушками.

Старушка пыталась забраться на порог. Она одолела три ступени, а с четвертой, самой высокой, никак не могла справиться. Бабушка ухватилась за мою руку. Я видел, что ее ноги были слабы и боялся, что она упадет или умрет.

Пол в коридоре покрывала вода в пять сантиметров. Я наступил в воду и почувствовал, что мои старые сапоги на замке промокают.

Старушка показала, куда надо идти. Я прошел в комнату. Налево была ванна с открытой дверью. Оттуда шумела вода: сорвало кран. Я сел на облезлый стул и сказал, что не знаю, что делать.

Бабушка ничего не поняла и заплакала.

— Помогите, пожалуйста. Помогите, пожалуйста, — причитала она, — а рядом, в воде, сидела дворняжка и смотрела на меня печально и одиноко.

У собаки была наклонена голова. Ее грустные глаза блестели, в них слышалась какая-то тоска, которую она не могла рассказать, а только показать: вот она есть в моих маленьких ушках и неподвижном хвосте, в том, что я старая, усталая и никому не нужна, кроме хозяйки.

Мне стало тяжело на душе: я не знал, как помочь; и что-то грузное, какое-то отчаяние, безысходность, бессилие, сдавливало мне грудь и горло. У меня закружилась голова, я захотел сесть, но понял, что уже сижу и встал, держась за стол.

— Нужно вызвать аварийную, — сказал я, — у вас есть соседи, от которых можно позвонить?

— Я ничего не знаю, — старуха схватила меня выше локтя и заплакала, — помогите, пожалуйста, помогите, пожалуйста.

Мне было больно на нее смотреть, я чувствовал усталость. Что-то тяжелое то подкатывало, то отпускало в моем воображении. Это не было просто ощущение старости, того, что я буду, как эта бабушка, дряхлым и одиноким. Это не была только жалость к старухе, к ее нищему существованию и обрушившейся на нее беде. Я, наверное, в тот миг в первый раз задумался о том, что не всё так просто. Может, я чуточку понял, зачем мы живем. Вернее, понял, что наша жизнь — пуста и безысходна. Именно безысходна (то есть потерянная, какая-то не такая, фальшивая), а не бессмысленна.

«Вот она стоит и просит меня о помощи, — думал я, — да, я могу ей помочь: купить карточку, вызвать аварийку или пойти к дяде Васе на работу, нанять там сварщиков, еще как-то. Но я не знаю, помогу ли я себе, избавлюсь ли от того чувства, которое гнетет меня?»