Киноповести

— Жалко? Ночь придет — пожалей. Один. Или ко мне приди — мне тоже казака жалко. В другое время я б тебя вместе с им положил.

Помолчали.

— Ехай с глаз долой, не показывайся такой никому. Иван поскакал назад, Степан — в голову своей конницы.

Обеспокоенные событием, его ждали есаулы. Убийство воина-казака своим же казаком — дело редкостное. Боялись за Ивана.

Степан налетел на есаулов:

— Был наказ: на походе в рот не брать?!

— Был.

— Куды смотрите?!..

Молчание.

— Ивана не виню: рубнул верно. Вперед сам рубить буду и вам велю. Всем скажите! Пускай на себя пеняют.

Есаулы вздохнули.

— Макара схоронить по чести. Крест поставить.

На виду Паншина городка стали лагерем. Стояли двое суток.

На третий день к вечеру на горизонте показались конные Васьки Уса.

Степану сказали про конных. Он вышел из шатра, тоже смотрел из-под руки.

— Кто больше у его?— спросил.

— Больше из Вышнева Чира,— стал пояснять казак, ездивший послом к Василию,— голытьба. Запорожцы есть — с войны с им...

— Как он?

— Ничо... Погляжу, говорит.

— Казаков принять славно,— велел Степан. И замолчал. Ждал.

Василий подъехал к группе Степана, остановился... Некоторое время спокойно, чуть насмешливо рассматривал казаков.

— Здорово, казаки-атаманы!

— Здорово,— ответили разинцы.

— Кто ж Стенька-то из вас?

Степан смолчал. Повернулся, пошел в шатер.

Из шатра вышел Стырь и несколько торжественно объявил:

— Атаман просит зайтить!

Василий, несколько огорошенный таким приемом, спешился, пошел в шатер.

С ним вместе пошел еще один человек, не казачьего вида.

— Чтой-то неласково ты меня стречаешь,— сказал Василий с усмешкой.— Аль видом я не вышел? Аль обиделся, что сразу в тебе атамана не узнал?

— Хорош, хорош,— успокоил Степан, тоже внимательно приглядываясь к Ваське.— Всем вышел.

Поздоровались за руки.

— Сидай.

— Дак мне чего своим-то сказать?

— Сказать, чтоб на постой разбивались.

Василий выглянул из шатра... И вернулся.

— Они у меня умные — сами сметили. Ты чего такой, Степушка?

— Какой?

— Какой-то — все приглядываисся ко мне... А слава шумит, что ты простецкий, погулять любишь... Врут? Тебе годов-то сколь?

— Сколь есть, все мои. Это кто?— Степан кивнул на товарища Уса.

— Это мой думный дьяк, Иванов Матвей.

— Пускай он пока там подумает,— Степан кивнул.— За шатром.

— Я не помешаю,— скромно, с каким-то неожиданным внутренним достоинством сказал Матвей.

Был он в сравнении со своим атаманом далеко не богатырского вида, среднего роста, костлявый, с морщинистым лицом, на котором сразу обращали на себя внимание глаза — умные, все понимающие, с грустной усмешкой. Степан невольно засмотрелся в эти глаза.

— Свой человек,— сказал Ус.

— Добре. Дай-ка нам с атаманом погутарить,— настоял Степан.

Матвей вышел.

— Слыхал, чего я надумал?— прямо спросил Степан.

— Слыхал,— не сразу ответил Ус.— Слыхал. Могу дорогу показать...

— Это по какой ты бежал-то оттуль? Плохая дорога. Мы другую найдем.

— Лихой атаман!— с притворным восхищением воскликнул Ус.— Уж и побегать не даст. А меня дед учил: не умеешь бегать — не ходи на войну. Бывает, Степа. Что горяч ты — это хорошо, а вот если горяч, да с дуринкой — это уж плохо. Не ходи тада на Москву — там таких с колокольни вниз головой спускают.

Степан улыбнулся.

— Крепко тебя там припужнули.

— Что ты! Шибко уж колокольня-то та высокая. Не видал?

— Видал. Высокая.

— Какую ж ты дорогу себе выбрал?— серьезно спросил Ус.

Казаки Уса и разинцы, в отличие от вождей своих, скоро нашли общий язык.

Обнаруживались старые знакомцы, вспоминались былые походы... Задымили костры. Гостей готовились принять славно, как велел атаман.

Разинцы принарядились — пускают пыль в глаза пришлым.

Стырь собрал вокруг себя целую ораву, показывает, как он ходил на Москву к царю (врет):

— Он о так сидит на троне... Где кум мой? Он видал царя — покажет.

Дед Любим напялил на себя какие-то странные, живописные одежды, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо...

— Ну, где там эти казаки-то вшивые?— спросил.— Давайте их суды, я с ими погутарю.

— Не так!— воскликнул Стырь.— Давай: ты из бани пришел.

— А-а... Добре.— Дед Любим стал отчаянно чесаться.— В баньку нешто сходить?..

— Да ты уж пришел!— заорали зрители.

— А-а!.. Ну-к... Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.

Поднесли «царю» сиухи. Он выпил.

— Ишшо.

— Куда.

— Ты что, горилки царю пожалел, сукин сын! Ты должен на коленках передо мной ползать. Давай горилки!— Дед изобразил капризное «царское» величие.— Хочу кварту горилки!

Ему подали еще. Дед выпил, смачно крякнул:

— Ах, хороша!.. Ну, где там эти казаки-то вшивые?

В круг важно вошел Стырь, тоже черт знает в чем — в каком-то балахоне.

— Здоров, казак!— поприветствовал «царь».— Ты чего эт в моем царстве шатаисся?

— Прикажи мне тоже дать сиухи,— подсказал Стырь.

— Э-э!— загудели зрители.— Вы тут упьетесь, пока покажете.

— Такой тикет,— сказал Стырь.— Перво-наперво вина подают.

— Правда,— поддержал дед Любим.— Эй, бояры, где вы там, прихвостни?.. Дать казаку вина заморскава.

Стырю подали чару вина. Он выпил.

— Ишшо. Я жа с дальней дороги — пристал.

— Дать ему ишшо!— велел «царь».

— Шевелись!— прикрикнул на «бояр» Стырь.— Царь велит!

Подали еще чару. Стырь выпил.

— Как доехал, казаченька?— ласково спросил «царь».

— Добре.

— А чего ты шатаисся по моему царству, я желаю знать?

Стырь громко высморкался из одной ноздри, потом из другой.

— Чего желаете знать?

У атаманов спор.

Нелегко матерому Чертоусу смирить гордое сердце — сразу стать под начало более молодого, своенравного Стеньки. А Степан упрямо гнет свое.

— Ты там всех мужиков побросал. Неоружных! Псу Барятинскому на растерзанье... Вот как ты там хорошо воевал, на той дороге.

— Тьфу!.. Не приведи господи, конечно,— случится где-нибудь тебе в отступ иттить, вот этой самой рукой,— Ус показал огромную ручищу,— подойду и по роже дам. А чего мне было делать? Заодно с мужиками ложиться? Это ты сам — наберешь мордвы-то, да чувашей, да нагай-цев своих — с ими и подставляй лоб кому хошь, хошь Барятинскому, хошь Долгорукому...

— Не лезь тада с советом.

— Иван Болотников не дурней тебя был, а не поперся на Волгу.

— За то и пропал.

— Пропал, да не за то. Вас вить чего на Волгу-то тянет: один раз вышло там, вот и давай ишшо... А с Волги тоже дорога на побег есть — Ермакова.— Ус поднялся, выглянул из шатра, позвал: — Матвей!.. Заходь до нас. Вот послушай мужика — дошлый.

Вошел Матвей.

— Там казачки-то... это... расходиться начинают,— сказал он и посмотрел на Степана.— Али ничо, пускай?

— Гулять, что ль? Как жа им не гулять?

— Хорошее дело,— согласился Матвей.— Я эт к тому, что размахнутся они сейчас широконько: знакомцев полно встрелось. А у вас тут, можеть, чего другое задумалось.

— У нас тут раскосяк вышел,— сказал Ус.— Не хочет Степан Тимофеич городками да весями иттить, хочет — Волгой.

— Ну, я тебе то и говорил,— спокойно сказал Матвей.

— Да вот и растолкуйте мне, я в ум не возьму: пошто? Степан с интересом слушал несколько странный разговор.

— Перво: кто такой Степан Тимофеич?— стал рассуждать Матвей, адресуясь к Усу.— Донской казак. Правда, корнями-то он — самый что ни на есть расейский, но он забыл про то...

— Какой я расейский? Ты чего?

— Отец-то расейский. Воронежский.

— Ну.

— Вот. Стало быть, есть ты донской казак, Степан Тимофеич. Как и ты, Василий Родионыч. Живется вам там вольготно, бояре вас не гнут, шкур не снимают, жен, дочерей ваших не берут по ночам с постели — для услады себе. Вот... Спасибо великое вам, что привечаете у себя нашего брата. Да ведь и то — вся Расея на Дон не сбежит. А вы, как есть вы донские казаки, про свой Дон только и печалитесь. Поприжал вас царь, вы — на дыбошки: не трожь вольного Дона! А то и невдомек: несдобровать и вашему вольному Дону. Он вот поуправится с мужиками да за вас примется. Уж поднялись, дак подымайте за собою всю Расею. Вы на ногу легкие... Наш мужик пока раскачается, язви его в душу, да пока побежит себе кол выламывать — тут его сорок раз пристукнут. Ему бы за кем-нибудь, он пойдет.