Кологривский волок

Ради них пришлось сделать огрех. Пахал и все посматривал на нетронутую полоску земли: пигалицы то хлопотливо бегали по ней, потряхивая хохлатыми головками, то взлетали при приближении трактора, но, казалось, тревога их начала униматься, должно быть, поняли, что птенцы их останутся в безопасности. От этой малой добродетели, от встречи со стихами Левы Артемова, от того, что заканчивал пахать поле, появилась какая-то легкость на сердце, когда хочется остановить случайного человека, поделиться с ним своим настроением, и хочется творить на земле только добро. Он работал один, без прицепщика, потому что трактор был оборудован навесным плугом. Завтра переедет в Савино к Михалеву, вдвоем будет поохотней.

Сделан последний гон. Сергей как бы с благодарностью погладил горячий капот трактора, как спину усталого коня. Приятно окинуть взглядом вспаханное, успевшее местами позаветреть поле, ощутить слитность своей воли с послушной тракторной мощью. За два дня управился с такой Палестиной. Погомонили бабы, разбивавшие навоз, погудел трактор, и теперь здесь на все лето до августа устоится тишина.

Уж солнце поклонилось земле, пора, домой. Задрав кверху плуг, трактор налегке катится под уклон к оврагу, оглушает трескотней молчаливый вечерний лес; гусеницы мнут повалившиеся поперек дороги сосенки, белые зонтики дягиля и молодую траву — не дают зарастать дороге-прямушке. Редко по ней ходят, разве что ягодники или грибовики, или кто-нибудь из прежних аверкинских жителей, заболев ностальгией, явится с поклоном к родным березам, потерянно побродит по тому месту, которое называлось деревней, припоминая, где и какие стояли дома. И знает, что ничего хорошего такое посещение не сулит, что только побередишь сердце, а все же едет издалека на это краткое и горькое свидание Родина!

Сергей знал, что остался на этой земле навсегда, по тому что их родовое дерево оказалось одним из самых устойчивых на этой земле, пустило молодые побеги: у пятилетнего Павлика появился младший братик Ванюшка. Два сына, два наследника.

Заслышав трактор, Павлик выбежал на загумна. Сергей заметил еще в проулке его синюю рубашонку, знал он, как скучно ему без сверстников, как ждет он отца: опрометью несется, только русые волосенки трепыхаются. Когда был поменьше, встречал приветственными криками, плохо выговаривая слова: «Такель! Папа на такеле плиехал!»

— Здравствуй, сынуля! — Сергей приподнял Павлика, боясь прижимать его к спецовке, чмокнул в нос. Так они здороваются под вечер, потому что обычно видятся в эту пору. — Ну, как вы тут?

— Баню топили. Мама уж мылась, теперь мы с тобой пойдем. Ага?

— Обязательно. Ну, забирайся в кабину!

Подъехали к дому. Павлик остался в кабине: старательно дергал рукоятки, надувал щеки, изображая рев двигателя. Сергей устало присел на скамеечку у крыльца рядом с женой, державшей на руках запеленатого Ванюшку. Он был благодарен Татьяне за то, что она подарила ему второго сына, и сейчас, глядя в ее ясные, как умытая дождем смородина, глаза, любовался нежностью ее румяного и гладкого после бани лица с необсохшими еще росинками на лбу и над губами; он не мог даже прикоснуться к ней в своей грязной спецовке. И сынишку не мог взять на руки, только позаглядывал на его спящее личико с тонкими, просвечивающими веками, ласково спросил:

— Ну, как наш Иван Сергеевич?

— Спит напропалую, спокойный: титьку захочет, так и то не вскрикнет — заворочается да закряхтит. Не то что Павлик. Ау, проснись, лежебока, папка приехал!

— Пускай спит, — вступился Сергей. Не хотелось подниматься со скамейки: сидел бы и сидел так, облокотившись на колени, пока не ослабнет ломота в плечах.

— В Аверкине-то кончил? — спросила Татьяна.

— Кончил. Завтра буду в Савине, поближе.

— Ступайте в башо, как бы не отемнять. Подержи его, я белье вынесу. — Подала ребенка.

— Испачкаю.

— Ты поаккуратней.

Держал сынишку, нескладно вытянув руки, дивился его невесомости, осторожно сдувал комаров с неподвижного личика, не обращая внимания на то, что самому жгли шею. Прибывает семья, не сказать, что тесно им в тещиной избе, а все-таки пора думать о самостоятельном жилье. С другой стороны, возле бабушек легче поднять детей.

Татьяна вынесла корзину с бельем и свежим, только что связанным веником. Побеспокоилась:

— Спииу-то сумеет ли он тебе потереть?

— Я крепко-крепко натру, — пообещал Павлик.

Жили у тещи, в баню ходили к родителям Сергея. Для него такие дни всегда были праздниками, хоть и знал, что на другое же утро надо снова выезжать в поле, его возбуждали сами запахи протопленной по-черному бани, распаренного веника, чистого белья. И словно в сказке случалось чудесное превращение: входил в баню замызганный, с волосами, похожими на войлок, — хоть выбивай из них пыль, а выходил добрым молодцем, спадала усталость, дышалось легко.

— Папа, ты завтра дома останешься? — спрашивал Павлик, старательно натирая Сергею спину.

— Нет, мой милый, уеду на работу.

— Мне хочется в лес сходить, а никто со мной не идет.

— Вот кончим пахать, мы с тобой и в лес, и на речку пойдем. Ягоды тогда начнут поспевать.

— Ты мне обещал сделать каталку из зубчатого колеса с трещоткой.

— Утром проснусь пораньше и сделаю.

— Я буду катать ее по деревне — играть в тракториста, а то Олька Коршунова со мной не водится.

— Она большая, школьница, считай.

— Я тоже пойду в школу вот через столько годиков, — показал два пальца.

Скучно, одиноко парнишке. Хорошо, что братик будет подрастать. Раньше была своя начальная школа под боком, а теперь придется им бегать за четыре километра в село. И у самих с Татьяной тоже работа в Ильинском, там бы и жить.

Выпроводил сынишку из бани, покропил с веника на отозвавшуюся последним шипением каменку и все же попарился, погонял кровь, вдыхая иссушающий ноздри березовый жар.

Одевался впотьмах. Когда вышел из предбанника, золотой закат плавился над Заполицей. Прочеркивая по светлому небу, мелькали майские жуки; в туманной пойме Несомы дергал коростель. Ветерок, набегавший на деревню с распаханных полей, присмирел, воздух был неосязаемо легок, так что не замечалось, как дышишь.

Проходя мимо своего дома, увидел в окно отца и мать, сидевших у самовара. Отец, как всегда, пил из блюдечка, словно бы специально примачивая в нем усы; мать, скинув на плечи белый платок, заматывала в узелок на темени свои поредевшие волосы. Было что-то покорное, старческое в их фигурах, освещенных лампой-семилинейкой. Вдвоем остались. Сердце Сергея тронуло непрошеное покаяние: в посевную-то закрутился, некогда и зайти к ним. Алексей с Веркой далеко в городах живут, а он-то рядом, мог бы почаще заглядывать к родителям. Хоть и ждала своя семья, повернул кованое кольцо щеколды (память покойного деда Якова), шагнул в темноту через порог, как за отпущением грехов.

4

Изба Карпухиных не привыкла к малолюдию, не привыкли к нему и сами хозяева, очень затосковавшие после отъезда дочери в Ленинград: исполнилось Верушкино желание поступить в медицинский институт, уж третий курс закончила. Прежде Андрея Александровича выручала кузница, стоявшая на бойком месте при дороге: кто-нибудь да заглянет — или по делу, или просто так, на призыв наковальни. Помаялся без привычного занятия да напросился в бригадные конюхи. Всего три лошади осталось, но кто-то должен за ними присмотреть, починить сбрую. Работа неприметная, хотя и по годам, и по инвалидности подходящая.

Чтобы дома было поохотней, пустил на постой электриков, явившихся в Шумилино вслед за дорожниками Вечером есть с кем поговорить — знающие парни, и работать умеют проворно. Такую просеку промахали для высоковольтной линии, что стало видно Ильинское, поставили опоры, как колонны, глянешь наверх — шапка валится. Теперь понатыкали по деревне столбы для проводов низкого напряжения; ямы под них рыли машинным буром — в одну минуту просверлят любую глубину. Каждый столб прикручен проволокой на железобетонный пасынок. Ставят опять же не руками, а краном. Сегодня обещали свет дать, уж лампочки ввернули и в избе, и на мосту, и в подполье, и даже на дворе у коровы — вот какая честь Басенке! А еще три уличных фонаря повесили — это уж чересчур постарались, нет нынче молодежи, чтобы на вечерки собираться.