Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

— Хорошо, что не побежали говорить. Старик сказал бы: «Поднимаете панику и от дела отрываете», — проговорил Коля.

— Старик — он такой, по пустякам лучше его не трогать, — согласился Дима.

И вдруг к тачке, где происходил этот разговор, подбежали один за другим чем-то взволнованные Иван Никитич и Петя.

— Сколько мотоциклов спускалось в котловину? — быстро спросил старый плотник.

Ни Коля, ни Дима не считали мотоциклистов, да и не знали, зачем это нужно было делать, и теперь обескураженные молчали.

— Взыскать бы с вас, да некогда! Петро, бери их под свою команду и с ними под скат. И не теряйте меня из виду…

Пологим скатом под уклон побежал Петя, за ним Коля и Дима. Из-за выступа они видели Ивана Никитича, который успел опередить их на целую полсотню метров. Старый плотник бежал подпрыгивающей, крадущейся побежкой. Прямую, с заостренным концом лопату он держал сбоку, на весу, точно прятал ее от глаз постороннего. Неожиданно он притих за кустом, слившись с ним стеганкой и запыленными сапогами. Лопату еще больше отстранил от себя, словно собираясь замахнуться ею.

Петя с товарищами прилег за выступом промоины и, наблюдая за стариком, тихо укорял Колю и Диму:

— Как же вы не заметили, что двое из мотоциклистов где-то внизу задержались?.. Они ехали последними и еще прикладывали к глазам бинокли… Может, они заметили нас и теперь поднимаются сюда?..

Старик оглянулся и злобным взмахом руки предупредил ребят, чтобы не сходили с места, а сам тут же скрылся за кустами. Прошло около десяти минут. Раздался выстрел. Он прозвучал совсем близко и так глухо, как будто кто-то хлопнул в ладоши.

Петя вскочил. На побелевшем лице его товарищи могли прочитать только один вопрос: «Неужели это в Ивана Никитича?»

— Сидите тут, — сказал он и побежал, скрывшись вскоре за теми же кустами, за какими скрылся и Опенкин.

Скоро он выглянул оттуда и шапкой позвал к себе друзей.

Через несколько минут все они — Иван Никитич, Петя, Коля и Дима — стояли около убитой женщины, упавшей спиной на присохшую полынь. Ей выстрелили прямо в лоб. На ней не было платка, и было видно, что седые волосы ее, убранные за уши и на затылок, стали с годами реденькими. На опрятном смуглом лице с черными бровями еще светилась какая-то озабоченность, которая связывала ее с жизнью, но по земле она уже протянулась во весь свой невысокий рост и лежала непостижимо спокойно.

— Тот, кто стрелял, давно уехал. А этот, что фотографировал, только собирается, — обратил старик внимание ребят на гул заводимого мотора, доносившийся со дна котловины. — Фотограф — молоденький фашистик. Пробежит в горку десяток шагов и щелкнет. Потом опять пробежит и щелкнет… Я уже, Петро, наметил рубеж, выше какого ему не следует подниматься в гору. И он хорошо сделал, что не поднялся. Пускай фашистик еще попрыгает на этом свете… Зато наше дело не расстроилось. При одной мысли, что оно могло расстроиться, пот прошибает, — говорил Иван Никитич, вытирая и в самом деле сильно взмокревшие лоб и затылок.

— Иван Никитич, а убитая — это ж Ильинична Мельникова, из Первомайского? — словно не веря себе, спросил Петя.

— Она, — ответил Иван Никитич, снимая треушку и засовывая ее в карман. — Ты же знаешь, Петро, что первомайцев переселили в Троицкую. Так Ильинична оттуда кустами все ходила полюбоваться на свой дом, на поселок… А ведь предупреждал я ее: «Гляди, говорю, опасно…» Ну что ж, Ильинична, хоть нам и некогда, а похоронить тебя обязаны.

Рыли яму быстро на рыхлом пологом склоне промоины. Засунув шапки в карманы, проворно, но бережно перенесли сюда убитую, закопали и несколько секунд постояли здесь. За эти секунды старик успел сказать:

— Запомните, что похоронили как раз против кустов шиповника.

Петя успел подумать: «Кажется, что я давным-давно ушел из дома, а не сегодня. Знают ли старик, Коля и Дима, что было сегодня в городе, в Семеновой балке? Может, они ушли из города раньше? Так и не успел спросить их об этом…»

Коля, раскрасневшийся от горячей работы, от тяжелых раздумий, никак не мог отогнать назойливой мысли: «Если бы на Ильиничну надеть очки, она была бы похожа на маму».

Димка стоял прямой, сердитый и печальный. И когда Иван Никитич, указав на тусклый закат, сказал, что двое пойдут с ним, а третий будет наблюдать, прислушиваться, Дима попросил:

— Можно, я буду наблюдать и прислушиваться. Мне уже надоело ошибаться.

Старик согласился.

Поздний вечер, а может быть, уже ночь?.. Небо, как и днем, затянуто сплошными облаками. Темно, неприветливо в осенней степи. На взгорье волнами ходит северо-западный ветер. Иногда он посвистывает и шумит. В эти минуты кажется, что в степи, помимо него, никого нет. Но стоит ему, ветру, остановиться, притихнуть, как чуткому уху станет слышно едва уловимое постукивание колес.

Тачка, нагруженная двенадцатью мешочками пшеницы, предусмотрительно миновала село Куницыно и катилась сейчас колким травянистым бездорожьем выпасов. За оглобли ее попеременно тянули Дима и Коля, а сзади подпирал Петя. Он же и следил, чтобы ребята вовремя сменяли один другого в запряжке.

Иван Никитич то и дело уходил вперед, скрываясь в темноте, а внезапно появляясь опять около тачки, тихо распоряжался:

— Тут немного забирайте вправо! Так! Теперь прямо, прямо за мной!

И снова уходил вперед, в темноту.

Но вот он вернулся, остановил тачку, сам впрягся в нее и со словами: «Сдерживайте, чтобы не накатывалась», — опустил возок в некрутой яр.

— Тут немного отдохнем и расстанемся. Ты, Петро, знаешь, куда мне надо спешить.

Он роздал ребятам разломанный натрое калач, посоветовал в дороге стараться не пить, тачку везти поспокойней, с передышками, но до зари быть на той стороне железной дороги или вернуться в Яблоневую котловину и ждать его.

— Петро, — после минутного молчания заговорил плотник, — переправляться на четырнадцатом километре не опасно, но можно так переправиться, что и в Берлине самые главные фашисты услышат. Делайте все тише, осторожней. Помощники у тебя старательные хлопцы. Правда, они еще не осознали, что, пока захватчики тут, по родным степям надо ходить озираючись, особенно в прифронтовой полосе.

Иван Никитич сидел на корточках в кругу ребят. В темноте не видно было, что выражало его лицо, но по склоненной голове, по неторопливой и глуховатой речи ребята понимали, что старик был задумчив, разговаривал с ними серьезно.

— Мартыновцы придут помогать. Ждите их в Богатырской яме. Но они в город не пойдут. От Забурунного яра их вернуть домой — оттуда дорога пойдет под уклон, а лишним людям входить в город не стоит.

Затем он добавил:

— Твердо запомните, ребятки, что пшеницу выменяли у встречных. Стоять надо на этом до конца! До конца стоять! — разозлился старый плотник, потому что не знал, какие именно вопросы могли задать ребятам фашистские начальники и полицаи. — И еще прошу вас — будьте, насколько можно, вежливы и обходительны с этими гадами. Зерно нужно хорошим людям.

В той стороне, где находился Город-на-Мысу, что-то стало зычно взрываться. Трескучий гул прокатился над степью, яркой вспышкой озарилось низкое небо, почти наглухо закрытое облаками.

Иван Никитич и ребята быстро выбрались из яра.

— Дедушка, честное слово, это ихние цистерны с горючим взрываются! Колька, ведь правда же? — с затаенной радостью в голосе прошептал Дима.

— Это те цистерны, что стоят за кирпичным заводом! — пояснил Коля.

Старик сразу им обоим ответил:

— Горит, ребята, хорошо и взрывается весело. Пожелаем тем, кто присветил, вовремя уйти от смерти, а сами за дело. После такого пожара вам будет трудней в дороге. Так нечего задерживаться.

Иван Никитич помог вывезти тачку из яра, передал Пете железный прут-ломик и ушел обратно на Куницыно.

Выпасы давно кончились. Плохо убранным кукурузным полем тачку тащить не хватало сил, и потому ребята вынуждены были идти все время проселком.