Первые шаги

Такое объяснение поведения Демьяна Мурашева заинтересовало его компаньонов. Послышалось:

— Ишь ты! Ну и хитрюга! Вот те и молчун. Да уж Мурашевы не просчитаются!

Все сразу поверили в хитрость Демьяна. Коробченко сказал сыну:

— Ты того… Параську не тронь, что с братом прощалась. Я скажу матери, чтоб не дудела…

Грицко, глянув в хитро прищуренные глаза отца, молча кивнул головой.

Возле волостного управления осталось только сельское начальство.

— Неловко получилось с этим Николкой: прямо с полицией поехал, — заметил волостной.

— А ты видел, откуда он брал эти листки-то, Никифор Степанович? — спросил староста.

— То-то, что нет! Николка с полицейскими вперед шли, а потом закричали: «Вот они!», а листки-то у этого, рябого, в руках были, как мы подошли, — ответил волостной, угрюмо глядя в землю.

По дороге в город остановились только один раз — покормить лошадей. Уездный начальник стал строг и важен. Аксюте и Андрею к арестованным близко подходить не разрешал. Косился он и на Демьяна Мурашева, но смолчал, когда тот принес Федору и Кириллу богатый обед.

— Ешьте хорошенько, а то ведь там не покормят как следует, — угощал Демьян.

Яков, по его приказанию, потчевал начальника и полицейских. Кирюша не притрагивался к еде, он не спускал глаз с стоявшей невдалеке жены. Аксюта взглядом старалась ободрить мужа, даже пыталась улыбнуться ему, скрывая охватившее ее отчаяние.

— Ешь, Кирюша! С этих пор начинать голодовку рано, — значительно сказал Федор зятю. — Там за то, что тебя напрасно взяли, может, и нужно будет от еды отказаться…

— Не разговаривать! — заорал полицейский и поднял было руку, чтобы ударить Федора.

— Ваше благородие! — крикнул Демьян. — Это что же? И при свидетелях будут избивать?..

— Не трогать! — сердито приказал Нехорошко, трудясь над окороком.

Аксюта, кинувшаяся было вперед, застыла на месте, бросив на Демьяна взгляд, полный благодарности. Андрей стоял возле дрожек, судорожно вцепившись в короб. «Придет революция — за сегодняшнее много простим Мурашеву Демьяну, хоть он и сын выродка», — думал он.

В город влетели на взмыленных конях уже вечером. По приказу уездного, арестованных подвезли прямо к канцелярии уездного жандармского управления. «Пусть там разбираются, для рапорта материала довольно, ссориться с братьями Мурашевыми не стоит», — решил Василий Моисеевич.

Спустившись с пролетки, он направился в помещение.

— Ваше благородие! Дозволь проститься родным с арестованными, — попросил Демьян, заступая ему дорогу.

— Пусть прощаются, — кинул Нехорошко и пошел дальше, мельком взглянув на Аксюту.

Аксюта с Андреем и Демьяном подошли к арестованным. Карпов, обнимая и целуя Андрея, шепнул:

— Гурьича во всем слушай.

Аксюта замерла на груди мужа. Слезы градом катились по щекам.

— Сколько б ни пришлось ждать, о тебе только думать буду, дождусь вас с тятяней, заодно ведь стоять будете, — шептала она.

Кирилл, чтобы не заплакать, хмурился. Гладя жену по голове, он ответил:

— Каким был, таким и навсегда останусь. Расти дочку, не покидай маму и не забывай ничего…

Ему не хватало воздуха, трудно было дышать, но он крепился. Самое страшное уже случилось — разлучили с ней, — а остальное все можно вынести.

Когда на крыльце показались жандармы, Федору протянул руку Демьян.

— До свиданья, Федор Палыч! О жене не беспокойся. Меня прости, что поздно поумнел, — сказал, пристально смотря Карпову в глаза.

Федор обнял его, и Демьян, всхлипнув как-то по-детски, трижды поцеловался с ним. Потом так же простился с Кириллом.

— Хватит! Пошли, пошли! — скомандовал жандарм и ловко защелкнул на руках арестованных кандалы.

Аксюта прокусила губу, и струйка крови потекла у ней по подбородку. Уже с крыльца арестованные на миг оглянулись.

— Аксюта! Мы вернемся! — крикнул Кирилл, но его подтолкнули и дверь за ним закрылась.

— Может, к нашим поедете? — нерешительно предложил Демьян.

Аксюта отрицательно мотнула головой, говорить не могла.

— Спасибо на добром слове, Демьян Петрович! У нас есть где остановиться. У учителя-то моего, — ответил Андрей.

Взяв из дрожек платок Аксюты и узел, он пошел от дома, где остались закованные друзья. Аксюта молча двинулась за ним.

— Яшка, поехали! — крикнул Демьян, влезая на козлы.

Когда Андрей часов в одиннадцать вечера постучал в окно, Антоныч проснулся мгновенно, но, подойдя к окну, не сразу отозвался, разглядывая через стекло посетителей. Увидев, что за окном стоят мужчина и женщина, вышел во двор и спросил:

— Кто там?

— Я, Андрей, да Аксюта со мной, — отозвался Полагутин охрипшим голосом.

Антоныч кинулся к дверям. «Беда случилась!»

Аксюта вошла, шатаясь, упала на стоявший у дверей топчан и зарыдала: теперь не надо было крепиться, не враги, а товарищи кругом. Андрей выпустил из рук узел и тяжело опустился на табурет.

Антоныч зажег лампешку и, взглянув при ее свете на друзей, понял все без слов. Не унимая Аксюту: выплачется — легче станет, — он попросил:

— Рассказывай, Андрей Денисович, все. Палыча взяли?

— И Кирюшку с ним. Оба в оковах сидят сейчас в арестантской…

Андрей подробно рассказал о случившемся. Антоныч, плотно закрыв окна, сел рядом с ним и, слушая внимательно печальный рассказ, поглядывал на Аксюту. Она перестала рыдать и сидела закаменевшая от горя.

— Что теперь делать нам? — спросил Андрей, кончив рассказ. — Не должны они понапрасну страдать…

— А разве то, о чем ты рассказал, не говорит тебе, что они уже много сделали? — ответил ему вопросом Антоныч и, встав, взволнованно заходил по маленькой кухне. — Полсела вступилось за Палыча, даже один из сыновей Мурашева пошел против отца. Это значит, что до народа правда уже дошла, — говорил он. — Царское правительство думает, что кровью зальет революционный пожар, но оно жестоко ошибается. Да, жестоко ошибается! — почти крикнул слесарь, остановившись посередине комнатки. — Пламя где горит, где тлеет, но пройдет несколько лет — и оно запылает.

Аксюта, опираясь о топчан, приподнялась и смотрела на него широко открытыми глазами, в которых отражался отблеск маленького пламени лампы.

— Так и Палыч сказал на прощание народу! — воскликнул Андрей. — Учи, Гурьич, как нам дальше правду нести. Богачи увидят, что и без Палыча будем жить по его слову: за двух, что заковали, двадцать будет.

— Ложитесь, отдохните! Обо всем поговорим завтра. Кто хочет бороться, тот должен силы беречь, — сказал Антоныч.

— А папане с Кирюшей помочь нельзя? — тихо спросила Аксюта.

Слесарь вздохнул.

— Завтра пойдем к Дмитрию, наш он и законы хорошо знает. Только вряд ли их судить будут. Военное положение: сошлют, — проговорил грустно.

Демьян, приехав к брату, сразу рассказал, как Нехорошко и их отец потопили Палыча с Кириллом, и о том, что их заковали.

— Братуха, помоги им! Стыд на нашу голову, — говорил он, просительно глядя на Павла.

Тот долго молчал, что-то обдумывая. Потом заговорил, медленно, видимо взвешивая каждое слово:

— Что отвез сам и не дал бить, то хорошо сделал. Тебе в селе жить — не будут волками глядеть дружки Федора, а то еще и красного петуха могли пустить. Матвея трогать не будем — за все дела отцу отплатил, забудет теперь про Наталью думать… А им помочь… как поможешь? Дело политическое, Демьян! Сам говоришь, что Палыч сознался — думками с большевиками был. Хоть сейчас и подсунул листовки Николка, да, видно, раньше-то они у него были…

— Ну и что ж? Пускай были, да ведь плохому Федор не учил, значит и листки правильные, — перебил его Демьян.

— Пусть начальство разбирается. Большевики — они ведь против богатых идут, против нас, значит, — твердо закончил Павел и другим тоном осведомился: — А Аксинья Федоровна не приехала?

— Приехала, — буркнул Демьян, не поднимая головы.