Первые шаги

— Ай да сынок у Петра Андреевича! За кого отца в грязь лицом бросил?

Дубняк с ненавистью смотрел в спины уходящим.

После ухода Демьяна, видя, что обстановка несколько разрядилась, начальник уезда решил, что можно прекратить разговор Федора с мужиками.

— Ну, господин большевик, помитинговал — и хватит. Прощайся с семьей, а то твой новый доброжелатель сейчас подкатит, — сказал он и кивнул полицейскому, чтобы тот шел за подводами.

Аксюта, Прасковья с Машей, Евдоха с внучкой кинулись к арестованным.

— Аксюта! Дочка! — шептал Кирилл, обнимал жену и протягивая руку к матери с дочкой.

— Кирюша! Тебя отпустят, ты ничего не знаешь, — говорила взволнованно Аксюта. — Мы с дочкой тебя дождемся, маму я не брошу. — Она поцеловала мужа, выхватила у свекрови Танюшку, передала ему и потянулась к отцу.

Прасковья сорвала с головы платок и вытирала им окровавленное лицо мужа. Маша плакала, уцепившись за руку отца. Через толпу пробирались Татьяна Полагутина и Параська Коробченко. У обеих в руках были узлы. За ними шел Андрей.

— Чего это? — задерживая узлы, спросил полицейский.

— А, что? Дорогой убить собираетесь, еды не надо? — с яростью закричал Андрей, сразу побелевший от гнева.

— Осмотрите и примите продукты и вещи, — распорядился Нехорошко.

Он уже успокоился: никто не узнает в городе, что здесь происходило. Только злоба на Демьяна еще не прошла. «Из хорошей семьи, а уродом оказался. Еще братом грозит… Впрочем, черт его знает, тот ведь, говорят, был раньше влюблен в эту красавицу», — глядя на Аксюту, целующую то мужа, то отца и что-то шептавшую сквозь слезы, думал уездный.

Параська, не оглядываясь на мужа и свекра, держала руку брата и заливалась горькими слезами.

— Вместе с Аксютой будем бедовать, братуха, да ждать от вас со сватом весточку. Что в тюрьму за правду идешь, то не позор, а честь, — говорила она.

Галька, стоящая рядом с мужем, глядела издали на брата. Ей хотелось подойти, но боялась рассердить свекра, проклинающего бунтовщиков.

— Гриша, пойдем простимся с Кирюшкой. Он ведь за Федора страдает, — попросила она шепотом мужа.

Тот пошел к арестованным. Галька опередила его.

— Эх, Кирюша, Кирюша! Занапастил-таки свою голову! — причитала она со слезами, обнимая брата. — Говорила я тебе — не слушал…

Кирилл, сначала обрадовавшийся приходу старшей сестры, резко оттолкнул ее.

— Иди к своим, мне ты чужая, — жестко сказал он и отвернулся к Аксюте и матери.

Грицко потянул жену за кофту, и Галька пошла за ним.

— Лошади поданы! — крикнул от ворот полицейский.

— Берите вещи и ведите арестованных, — приказал уездный. — Господин волостной, акты обыска подписаны?

Тот молча подал ему два листка и пачку прокламаций. Николка, все время стоявший за волостным, кинулся к своему шефу.

— Увезите меня, а то все равно убьют! — шептал он с мольбой.

Нехорошко нахмурился. «Болван. Сам себя выдает…»

— Иди! Сядешь с полицейскими, — бросил он сердито.

У ворот стояло четверо дрожек, запряженных парами, — две из них пригнал Демьян Мурашев. Одетый по-дорожному, он сидел за кучера на одной; другой парой правил Яшка, крупный, широкоплечий парень.

…Вернувшись домой из волостного управления, Демьян распорядился готовить все к выезду и пошел к отцу.

Петр Андреевич, бледный, с ввалившимися глазами, лежал на кровати. Возле него суетились Аким с Натальей.

— Я в город сейчас еду, — сказал Демьян, ни на кого не глядя.

— Так, может, и папаньку увезешь? Справку надо взять, посадить этого сукина сына, да и врачи помогут, — предложил Аким.

О сходе он еще не знал всего. Аким Петрович уже считал себя в Родионовке чужим: дом в городе куплен, каменная лавка в рядах арендована, недели через две уедут, задерживались, распродавая остатки товаров. Демьян наотрез отказался от торговли.

Расстроенный случившимся с отцом, Аким и не подумал, зачем это брат вдруг собрался в город.

— Его Еремеевна и здесь вылечит, всем помогает, кому не смерть, — промолвил Демьян, глядя на отца пронизывающим взглядом. — А сажать-то незачем. Хватит, поди, ему, двух и так посадил, — добавил он, не отрывая взгляда от отцовского лица.

Петр Андреевич, перестав стонать, с ужасом смотрел на сына.

«И об этом знает Демьян, — мелькнула страшная догадка. — Только бы не сказал сейчас всего…»

— Никакой справки не надо. Матвей-то не в себе был, — прохрипел он через силу. — Заживет и так. Никуда я не поеду.

— Да ты в уме, Демьян, так с отцом разговариваешь? — начал было гневно Аким.

Но брат перебил его:

— Может, еще сам за Матвея молебен отслужишь, — загадочно произнес он и пошел из комнаты.

— Ой, да не ругайтесь вы! — простонал Петр Андреевич. — Разъедетесь скоро… Не тронь его, Аким!

В дверях гостиной стояла Наталья, по-видимому поджидая деверя. Проворно заперев дверь на крючок, она кинулась перед ним на колени.

— Демьян Петрович! Знаю, что известен тебе мой грех, но горе-то мое, видно, неведомо, — уцепившись за его руку, зашептала Наталья сквозь слезы. — Еще мамынька была жива, приставал он ко мне, а потом проходу и вовсе не давал. Тебе сказать — стыдно было, Акиму — убил бы он его. Силой принудил он меня, богом клянусь… — Красивое лицо Натальи исказилось мукой.

Демьян почувствовал к ней жалость.

— Пожалей ты нас с Акимом, трое ведь у нас! — молила Наталья, почувствовав, что деверь смягчился. — Грешно такое думать, а умри он сейчас — обрадовалась бы. Ненавижу я его, насильника, скрываю все, Акима с детьми жалеючи! — говорила она, задыхаясь от слез.

— Ладно, Наталья! Я слова про то Акиму не скажу, но и ты нас ссорить перестань. Горя и без того хватает. А пока пусти, идти мне надо, — сказал Демьян и быстро вышел из комнаты.

Сидя на козлах в ожидании вывода арестованных, Демьян перебирал в памяти слова старшей снохи. «Могло и так быть, — думал. — Вот как она убивалась на похоронах мамыньки. За себя плакала, видно: защиту потеряла, а муж-то в Петропавловске был, деньгу наживал…»

— Ко мне пусть их сажают, ваше благородие! И полицейскому место найдется! — закричал он, увидев выходивших Федора и Кирилла под конвоем двух полицейских.

За ними шли родные, а потом толпой повалили мужики и бабы.

— Сажайте! — коротко бросил Нехорошко, направляясь к своей пролетке.

С ним сели двое полицейских — один с арестованными, а двое с Николкой заняли третью подводу.

— Аксинья Федоровна! Андрей Денисович! Садитесь с Яшкой, проводите сами в город, — предложил Демьян.

— Мамынька, я поеду! Танюшку пора отнимать, — обрадовалась Аксюта.

Татьяна сняла с себя большой платок и накинула ей на плечи. Андрей уже влезал на дрожки.

— Трогай! — закричал уездный, и его пролетка выскочила вперед.

Полицейский, сидящий с арестованными, дотронулся до спины Демьяна. Тот дернул вожжи, и хорошие кони сразу взяли рысью. Яков поехал вслед за ними. Замыкающей оказалась пролетка с полицейскими и Николкой.

— К Семену Гурьичу заезжайте! — выделился из причитаний и рыданий голос Дениса Полагутина, отца Андрея.

Через минуту подводы скрылись за завесой пыли.

— Пойдемте, Прасковья Петровна, Авдотья Васильевна! — позвал Егор Лаптев, взяв за руки рыдающих женщин. — Матвей, Родион, Анисим! Айдате все к Карповым…

Татьяна Полагутина приостановилась с Параськой.

— Мам! Пойдем, батя кличет, — подбежал к Параське ее старший сынишка Ганька.

Она с горечью взглянула на Татьяну и, не вытирая слез, пошла за сыном. Толпа медленно расходилась от волостного управления.

— Съедят теперь нас без Палыча, — выделились чьи-то слова.

— Подавятся! Сами не маленьки! Чему он учил, не забудем! — откликнулось сразу несколько голосов.

Дородный Никита Дубняк шел молча. Галька, обняв плачущую сестру, что-то тихо говорила ей.

— Да, учудил Демка! — протянул Павло Коробченко. — Отец чуть не при смерти, говорят, а он кого повез…

— Они, Мурашевы, хитрые! Отец-то с Акимом уедут, а Демьяну тут жить, — заговорил Кондрат Юрченко. — На нас вон все зверями смотрят, хоть не мы сажали этих, а он-то теперь в добрые вышел…