Семя грядущего. Среди долины ровныя На краю света

- Как добрались? - вместо приветствия спросил Глебов, подойдя к самолету.

- Нормально, - ответил летчик натянуто и отчужденно. Он, конечно, переволновался, сажая самолет в потемках на территорию, занятую врагом. Глебов понимал его волнение и осторожность. Могли и немцы "встретить" его сигнальными кострами. - Груз готов?

- Все в порядке. Когда обратно? - спросил Глебов.

- Немедленно. Поторопитесь, пожалуйста, - ответил летчик и, увидав, что к самолету подошли люди в штатском, разговаривающие на русском языке, окончательно убедился, что попал куда нужно, и вылез из кабины. Поздоровался со всеми за руку.

- Как там на фронте? - спросил Титов.

- Трудно, - ответил летчик. - Наши отходят. Фашисты к Москве рвутся. А у вас как? Где вам удалось сцапать такую важную птицу?

- В ее собственном гнезде, - ответил Егоров.

- Вот оно как! - удивился летчик и похвалил: - Молодцы, ребята. Вам, наверно, тоже здесь не сладко, - но, не дожидаясь ответа, спохватился: - Ну так что, все готово? Кто со мной летит? Надо поторапливаться: дорога дальняя, ночь темная.

- А луна не в счет? - заметил Глебов.

- Луна высоко. Я туда не забираюсь. Чем ниже, тем лучше, безопасней. А иначе зенитки сшибут. Их тут понаторкано - пропасть.

Прощались недолго. Иван расцеловал Женю, прильнувшую к его груди, сказал:

- Ну-ну, не надо, еще увидимся. Ты пиши на адрес Оли. С оказией посылай письма.

- Надо думать, не часто будут такие оказии, - заметил Емельян и обнял Ивана.

Надя Посадова в последнюю минуту передала Титову адрес своих родных и попросила обязательно зайти к ним и рассказать о ее жизни в тылу врага.

Булыга схватил его руку обеими своими лапищами и пробасил:

- Будь здоров, танкист!

Егоров прощался последним, говорил растроганно:

- Спасибо тебе, Иван Акимович. Воюй там так, чтобы здесь слышно было.

- Буду стараться, - ответил Титов. - Про партизан также в сводках сообщают - учтите. Мне будет радостно услышать имя партизанских командиров товарищей Е., Г., Б., 3., И. и так далее.

- Будешь на Красной площади, подойди к Мавзолею и вспомни нас! - крикнула Посадова, когда Титов уже сел в самолет.

Самолет поднялся легко и сразу растаял в хлипкой студеной мякоти темно-серого неба, на котором возникали и таяли матово-зеленые неровные и зыбкие пятна от прорвавшихся бликов луны. Провожающие молча стояли до тех пор, пока не погасли последние звуки мотора. Егоров легко вскочил в седло, сказал Емельяну распорядиться насчет женщин: мол, для них найдется место на телеге, на которой привезли генерала и Федина. Женщины - Надя Посадова и Женя - стояли рядом и слышали эти слова комбрига. Но Емельян, уже исполнявший должность начальника штаба, распорядился несколько по-своему: Наде, врачу и еще двум партизанам из штаба бригады приказал ехать на телеге, а Жене шепнул:

- Ты поедешь со мной, верхом… Хорошо? - И несмело, как бы случайно коснулся ее руки быстрым движением.

Она пожала его горячие пальцы, и это был ее ответ: "хорошо". Ее решительный и такой неожиданно быстрый ответ обдал Емельяна приятным теплом. Захмелевший от этого тепла и совсем невесомый, крылатый, он взметнулся на своего орловца, нетерпеливо перебирающего тонкими ногами. Застоявшаяся горячая лошадь хотела рвануться с места, но Емельян резко и грубо осадил ее. Потом подхватил Женю и посадил впереди себя в седло. Гибкой спиной своей она оперлась о его левую руку, по-кавалерийски намертво державшую повод, прижалась к его груди, в которой гулко колотилось сердце. Правой свободной рукой он обнял ее бережно и тихо прошептал в локон жестких, пахнущих осенними дождями волос, касавшихся его губ:

- Тебе так удобно?

Она запрокинула голову и ответила ему прямо в лицо, совсем близкое, охваченное огнем и неровным дыханием:

- Очень…

В густых сумерках ночи он вдруг увидел перед собой светящееся золотисто-желтым светом прекрасное ее лицо и на нем два глубоких жарких огонька, излучающих тот самый невидимый, но через все проникающий свет, который многие тысячелетия люди называют любовью. Они глядели на него, эти два таинственных, волшебных уголька, открыто и ясно и говорили то, что неподвластно словам и звукам. Эти глаза, вспыхнувшие впервые, еще не растратившие свой целомудренно-девственный огонь, влекли к себе. Поддаваясь их колдовству, Емельян все ниже и ниже наклонял голову над этим осененным неведомым светом лицом, и вот его горячие, дрожащие губы коснулись других горячих трепетных губ и слились в долгом чистом поцелуе. Послушный поводу хозяина, а может, какой-то своей лошадиной интуиции, орловец замедлил шаг и затем остановился.

Что-то возвышенно-величавое пели вершины могучих сосен, что-то тревожно-веселое и озорное шептали последние листья осин, хотя в лесу было тихо, и ветер хозяйничал в поле и в небе, над лесом. Там он рвал в клочья мягкие влажные тучи и натирал ими до блеска мутную луну, беспокойно мечущуюся за тучами над стылой землей.

- В былые времена вот так воровали невесту, - сказал Емельян дрожащим голосом. - Помнишь, у Лермонтова?

- Помню, - выдохнула она ему в лицо горячее ароматное слово.

- Считай меня вором.

Лошадь пошла шагом по лесной дороге следом за удалившейся телегой, стук которой уже не доносился до слуха Емельяна и Жени. Луна все чаще выскакивала в просветы редеющих туч, уносимых ветром на восток, куда улетел самолет.

Но для них уже не было самолета, не было ни прохладной осенней ночи, ни облаков, ни врагов. Для них была весна, теплынь, ураган цветов и музыки. Хотелось говорить самые заветные слова, дарить друг другу все, что имеешь, согреть друг друга своим теплом.

- Ты у меня единственная на свете, - шептал Емельян, и голос его срывался. - Кроме тебя - никого у меня. Ни одной души…

- И ты у меня, - ответил ее мягкий шепот.

- У тебя есть брат.

- У меня есть ты… и, конечно, Ваня, - поправилась она.

Он снова порывисто поцеловал ее. Целовал губы, горящие глаза, тонкие брови, нос, щеки, волосы, уши. Он был ненасытен. Их спугнул неожиданный окрик совсем рядом, так что лошадь шарахнулась в сторону:

- Стой! Кто? Пропуск?

- Самолет, - быстро ответил Емельян и уже строго спросил: - Отзыв?

- Генерал, - ответили из темноты кустов.

- Спокойной ночи, - весело бросил Емельян, опознав партизан из отряда Булыги.

- Счастливо, - ответил добродушный дружеский голос.

После долгой паузы Женя сказала:

- Ты слышал?

- Что, Женечка?

- Нам пожелали счастья.

- Это хорошо. Хорошо, Женечка, отлично!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВЕРШИНА СЧАСТЬЯ

Счастливого человека узнаешь издалека. Счастье написано на лице. Его не спрячешь в карман, не прикроешь маской. Его нельзя украсть, продать или подарить другому. Его можно лишь растоптать и уничтожить.

Счастье бывает разное. У человека родился первенец - это счастье. Человек сдал экзамен или получил новую квартиру - тоже счастье. Человек выиграл бой или крупную сумму по "золотому" займу - и это счастье. Человек изобрел новую машину или сочинил новую песню - это большое счастье. Но самое великое счастье, когда человек влюблен.

Влюбленный не просто красив. Он - прекрасен. Он излучает добродетель и благородство на окружающих, и, глядя на него, люди становятся добрей и красивей. Любви подвластно все. Она делает хворого здоровым, старика молодым, робкого храбрым, смелого героем! Она в состоянии разгладить морщины на лице, зажечь огонь в потухших глазах, заставить петь безголосого, улыбаться угрюмого, летать бескрылого.

Любовь… Великий Белинский назвал ее поэзией и солнцем жизни.

Самый несчастный на земле человек тот, кто никогда не любил и не был любимым. Быть любимым - приятно и радостно. Любить - неизмеримое счастье.