Семя грядущего. Среди долины ровныя На краю света

- Вы можете меня расстрелять, но я не намерен давать никаких показаний штатским лицам. Вы не имеете никакого права…

- Мы вас не собираемся расстреливать, - спокойно перебил его Глебов. - Мы сделаем с вами то, что сделали вы вот с его отцом, отцом офицера Красной Армии. - Глебов указал на Титова. - Мы вас повесим.

Эти слова подействовали на генерала отрезвляюще. Он сразу перешел на другой тон, мягкий, податливый.

- Я не вешал вашего отца. Я вообще никого не вешал, - сказал он тихо, с усилием выталкивая слова, какие-то липкие, неприятные. - Я военный человек и готов давать показания военным представителям.

- Будем надеяться, что у вас хватит благоразумия, - ответил ему Егоров, и на этом, собственно, допрос закончился.

Генералу выдали солдатские брюки и поместили его в отдельном блиндаже под усиленной охраной. В ответ на радиограмму Егорова командование фронта запрашивало, где и когда партизаны могут принять самолет. В этой же телеграмме указывалось, что пленного генерала должен сопровождать через линию фронта обязательно офицер Красной Армии. Телеграмма была получена на рассвете. Егоров спал в своей землянке.

Глебов, склонившись над столом, просматривал захваченные документы, наиболее интересные вслух читал Титову, который лежал на топчане, погруженный в какие-то глубокие думы, и много курил.

- О чем ты думаешь? - спросил Емельян, подняв от лампы голову. Неровный свет падал на его энергичное, несмотря на бессонную напряженную ночь, совсем не усталое, а как будто даже свежее лицо.

- Сколько же в тебе энергии заложено, - спокойно сказал Титов, глядя в потолок. - В таком хрупком теле и такой дух. Восхищаюсь! И преклоняюсь, Емельян. Серьезно.

- Если говорить серьезно, так ты не ответил на мой вопрос. Надеюсь, не мой дух поверг тебя в такие думы? - весело спросил Глебов. - Ну так все-таки?

- Меня волнуют два вопроса, - сказал Титов, вставая. - Комбриг прав: на нашей посадочной площадке он завязнет - сесть-то, может, и сядет, а вот как взлетит? Жаль, нет Братишки, он бы дал квалифицированную консультацию. А мы с тобой в этих делах не компетентны. Где он теперь, наш милый и добрый Максим Иванович?

- Хорошо. Это первое. А что второе? - перебил Глебов нетерпеливым вопросом.

- А второе… - Титов сделал нарочито долгую паузу. - Второе - кто из нас будет сопровождать генерала за линию фронта?

Он посмотрел на Глебова пристально, открыто, словно приглашая его читать свои желания и мысли, ясно, недвусмысленно написанные в его круглых, совсем темных сейчас, при свете керосиновой лампы, глазах. И Глебов отлично понял его. Он только уточнил:

- Когда ты говоришь "из нас", то имеешь в виду нас "двоих - себя и меня?

- Несомненно, нас двоих.

- А ты забыл, что в бригаде есть еще один офицер.

- Это кто же? - встрепенулся Титов. Замечание было для него не из приятных.

- Капитан Иванькович, Петр Степанович, - напомнил Глебов.

Да, об этом Титов действительно забыл. А конкурент оказался довольно серьезным. Дело в том, что Иван давно мечтал попасть за линию фронта, в танковые войска. Он любил свою профессию всей душой, запах солярки и бензина действовал на него так же, как действует на художника запах красок или на музыканта звуки рояля. Здесь, в партизанской бригаде, он чувствовал себя не то чтобы Не совсем уверенно, но работал как-то без особого энтузиазма и привязанности.

- Послушай, Емельян, а ведь из Иваньковича подучится отличный начальник штаба партизанской бригады, - обрадованный такой "идеей", сказал Титов. - Если я не ошибаюсь, он командовал стрелковым батальоном?

- Ты не ошибаешься. Ни в первом, ни во втором случае.

- То есть?

- Петр Степанович действительно командовал батальоном, и он действительно может быть хорошим начальником штаба.

- Вот и отлично! - воскликнул Иван. Он весь загорелся. - Ты, как настоящий разведчик, понимаешь все с полуслова. Значит, решено: я сопровождаю генерала, Иванькович будет начальником штаба. Ну а командира отряда подобрать будет проще. Например, Паша Свиридочкин.

- У меня возражений нет. А комбриг решит по-своему.

- Ты уверен? - забеспокоился Титов. - Он что-нибудь говорил?

- Просто ему будет жаль с тобой расставаться.

- Но ты внуши ему, что это единственно разумный вариант. Ты умеешь на него влиять. Тебя он любит и верит тебе, как самому себе. Впрочем, на его месте я делал бы то же самое. Ты, Мелька, человек какой-то особенный. Что-то в тебе есть такое притягательное. Черт тебя знает, никак не пойму! Глаза, что ли? У тебя удивительно честные глаза. Я никогда не встречал человека с такими глазами.

- За красивые глаза можно любить девушку, - скромно отозвался Глебов. Всякие комплименты в его адрес раздражали, коробили Емельяна, вгоняли в краску, и он начинал тогда сердиться.

- Я сказал - честные. Красивые и честные - не одно и то же.

- Мне нравится Надя Посадова, - вдруг без всякого перехода сообщил Глебов.

- Насколько я понимаю, она нравится всем, включая и комбрига, - сказал Иван. - И это вполне естественно: женщина красивая и обаятельная.

- Мне она нравится как разведчица, и не больше, - уточнил Емельян.

- Ого, какой деловой парень: "и не больше". А как женщина? Или ты в этом вопросе еще "без понятиев"?

- Она прирожденная разведчица. Ты бы посмотрел, как она сегодня вела себя. Выдержка, хладнокровие, храбрость, смекалка. Красиво! Я решил взять ее к себе в разведку.

- Забрать из отряда? Ты думаешь, Булыга так и отдаст ее тебе?

- Комбриг прикажет - отдаст.

- А он прикажет? Комбриг имеет дурную привычку считаться с мнением командиров отрядов, - с явной иронией заметил Иван. "Дурная привычка" комбрига ему определенно нравилась.

- Он решит так, как нужно для пользы дела.

- А что ты, между прочим, думаешь о Егорове, давно я хотел тебя спросить?

Емельян не торопился. Подложил в печку дров, что-то записал в блокнот и уже затем ответил:

- Он - настоящий. И к тому же умный. Ему веришь.

- В нем есть то, - быстро начал излагать свое мнение Иван, - чего не хватает, например, тебе: выдержка и уравновешенность.

- И то, чего не хватает тебе, - парировал Емельян, - тактичность. Ты заметил: он никогда не повышает голоса, не в пример своему начальнику штаба.

Иван рассмеялся:

- Считай, что я уже не начальник штаба. Мы же решили.

Глебов сразу помрачнел, насупился. Титов заметил эту резкую перемену. Да и трудно было ее не заметить. Спросил:

- Ну ты что хмуришься? Недоволен моей "идеей"? Пойми меня правильно: не на курорт я рвусь, а в бой, в самое пекло, мстить врагу.

- Нет, Ваня. Я не потому. Я сейчас вспомнил другие глаза, глаза Леона Федина. Врач сказал, что зрение потеряно на все сто процентов, и, быть может, навсегда. Потребуется операция знаменитого Филатова. Вот так-то, дорогой друг. Жалко парня: тяжелая судьба. Отправить бы его в тыл с этим самолетом.

- А почему бы нет, если будет место… Да, а Гуров так и не вернулся?

- С Гуровым что-то серьезное. Подождем возвращения Свиридочкина, может, он к ним прибился. Довольно странно исчез человек. А храбрый парень. И действовал здорово! Немногословен, но кремень.

- Его могли ранить, - предположил Титов.

- Могли.

- И раненого захватить в плен.

- Тоже могли.

- И он под пытками откроет нашу дислокацию. И все прочее.

- Не думаю. Не верю, - твердо сказал Глебов и в то же время где-то уже зародилось в нем сомнение: а что, если действительно не выдержит пыток Николай Гуров?

Тихонько, без стука приоткрылась дверь и вкрадчивый шепоток Жени спросил:

- К вам можно?

- Заходи, - отозвался Иван.

- Подошла к двери - слышу, мальчики разговаривают, - оправдывая свое вторжение, заговорила девушка. - Вы что так рано поднялись?

- А мы и не ложились, - весело ответил Емельян и пригласил ее присаживаться.