Чужаки

Алексей качнул головой в сторону говорившего мужика и, извинившись перед ним за то, что перебивает, сказал:

— Правильно говорит товарищ. Не может Советская власть середнякам вред делать. Не может! Рабочие, батраки, бедняки — союзники середнякам. Они должны не обижать, а помогать им. И будут помогать. А середняки должны Советскую власть поддерживать и защищать. Это наша народная власть. Отдельные ошибки отдельных людей — дело поправимое. Только зевать не надо, а вовремя пресекать их. Если кулаки возьмут в деревне верх, то не только бедноте, но, и середнякам не поздоровится. Землю придется отдать, и снова золотопогонников на шею себе посадить. Выбирайте, кто вам дороже — помещики и кулаки, или свой брат трудовой народ? Подумайте как следует. К столу снова подошел одноглазый мужик.

— А что тут больно думать? — сказал он, широко раз водя руки. — Мы не супротив Советской власти, а супротив безалаберщины. Делайте вот так, как сейчас говорили, и мы встанем за вас горой. Кулаки, конечно, каждую щелку видят, куда клин можно вбить. Неграмотностью нашей пользуются. Почаще бы вот так-то приезжали к нам, оно, глядишь, и подружнее бы дело-то пошло. — И он подал Алексею жилистую, корявую руку. — Спасибо за добрые слова. И за Проню спасибо…

Когда Алексей прочитал обращение Ленина, в помещении снова поднялся шум, но теперь в голосах слышалась не озлобленность, а удовлетворение. Кто-то предложил послать Ленину телеграмму. Это предложение было принято единогласно.

День за днем Алексей все больше и больше убеждался в великой силе ленинского обращения. Каждый раз, когда он зачитывал его на собраниях и митингах, он видел, как большинство горячо одобряет ленинское обращение и как яростно встречают обращение те, кто видел в нем свой неминуемый конец.

Уезжая, Алексей радовался успехам своей работы в деревне. Теперь он понял, как правы были начальник училища и человек из губкома. Да, это была война за одного из главных союзников — за середняка. За мудрую ленинскую политику в деревне.

Окончить курсы краскомов Алексею так и не удалось. Однажды вечером их по тревоге вызвали к начальнику училища. Поджидая курсантов, начальник молча ходил около стола. Алексею казалось, что за последние дни он еще больше осунулся, постарел.

Когда курсанты собрались, начальник остановился, поднял руку, долго молча смотрел на курсантов, потом вздохнув, сказал:

— Кончилась ваша учеба, товарищи. Курсы придется закрыть. Завтра же разъезжайтесь по своим частям. — Он снова помолчал, подумал, махнул рукой. — Нет у нас времени учиться. Враги лезут со всех сторон. Сейчас на фронте дорог каждый боец. Вот разобьем белогвардейцев, тогда и за учебу. А теперь до свидания, желаю вам всего хорошего.

И вот прохладным осенним утром Алексей снова возвращается на родную батарею. В степи, всюду куда доставал глаз, заканчивали уборку урожая, молотили хлеба, сеяли озимые. Алексею то и дело встречались подводы со снопами, с зерном, с соломой. Громко звенели девичьи песни. В ответ на приветствие Алексея крестьяне стаскивали картузы, приветливо махали руками.

На развилке Алексей остановил шедшего за возом мужика в домотканной косоворотке с обветренным, широким лицом, обрамленным курчавой бородой. Поздоровавшись, Алексей спросил, как ему пройти к Михайловской роще. Мужик окинул Алексея суровым взглядом, недоверчиво пожал плечами и, помолчав, переспросил:

— Тебе к Михайловской, или к Михайловской?

Алексей вынул блокнот, перечитал запись.

— У меня записано к Михайловской.

— А ты посмотри еще раз, — настаивал мужик.

Алексей развернул планшетку и снова сказал, что по всем данным ему нужно к Михайловской.

В глазах мужика сверкнуло презрение, он недовольно кашлянул и с укором сказал:

— Ежели комиссары к белым бегут, тогда о чем и говорить?

— Как это к белым? — насторожился Алексей. — Я иду в свою красноармейскую часть. Откуда ты взял такую чушь?

Лицо мужика расплылось в улыбке.

— Вот так бы и говорил сразу, что к красным идешь.

А то заладил себе в Михайловку да в Михайловку. Поди тут с тобой разберись. Хутор Михайловский вон там, семь верст отсюда. — И он показал рукой вперед. — А Михайловский за бугром вот, верста поди не больше. Ну а рощи, так они, как полагается, около обоих хуторов есть. Только тут стоят свои, красные, а там беляки, будь они трижды прокляты. Чтобы им ни дна ни покрышки, паразитам.

Мужик вздохнул, с укором посмотрел на Алексея, как будто он был виновен в том, что в Михайловском стоят белые, и добавил: Их, и изголяются над народом… Страсть… Особо офицеры отличаются. Ну и свои, богатеи, тоже из кожи лезут… Вот и мучают народ ни за што ни про што.

— Я слышал, что в вашем селе красных тоже недолюбливали. Теперь передумали, значит? — улыбаясь, спросил Алексей.

— Это кто как, — резонно ответил мужик. — Многие передумали. Смекнули, что к чему. Ну, а кто потуже на ум, те еще думают. Про толстосумов я не говорю, те — враги.

Распростившись с крестьянином, Алексей зашагал дальше. Теперь его радовало все: и опутанное сплошной паутиной жнивье, и светящее по-осеннему, но еще ласковое солнце, и неумолчный гвалт большой стаи грачей и галок, тучей летящих со стороны села.

На батарее было оживленно. Ожидали полковое начальство. Красноармейцы чистили орудия, чистили лошадей, приводили в порядок потрепанную одежду, некоторые стригли волосы, брились.

Начальство приехало под вечер. Выстроив личный состав на лесной поляне, Алексей взял под козырек, а второй рукой поддерживая шашку, пошел навстречу к прибывшим. Однако, не дойдя несколько шагов до сошедшего с коня командира, он остановился и, удивленно взмахнув руками, побежал обратно к бойцам.

— Товарищи! — обрадованно закричал Алексей. — Да ведь это же приехал товарищ Калашников, Василий Дмитриевич. Наш человек, до самых костей наш, — волнуясь, он сделал полный поворот и хотел было отдать командиру полка рапорт, но, открыв рот, теперь уже растерялся окончательно. Рядом с Василием Дмитриевичем стоял комиссар полка Данила Иванович Маркин.

Улыбаясь, приставив руку к козырьку, Маркин выжидающе смотрел на командира батареи. И тогда Алексей молодцевато щелкнул каблуками и, вскинув руку, начал рапорт.

После осмотра батареи, Калашников попросил собрать бойцов, чтобы поговорить с ними.

Как всегда посыпались вопросы.

— Товарищ командир полка, скажите, бежать долго еще будем? Зайцы, и те побегут-побегут, да и сядут, а мы без передышки жарим.

— На черта наша батарея, если снарядов нет?

— Ботинки совсем изорвались. Нельзя ли заменить?

— О хлебе надо бы подумать. Ноги скоро таскать не будем…

Отвечая на вопросы, Калашников обещал прислать снаряды и обмундирование. В отношении отступления сказал, что это будет зависеть от самих красноармейцев и от общего положения на фронте. Однако добавил, что обстановка сейчас значительно изменилась и надо ожидать серьезных перемен к лучшему.

Потом выступил Маркин.

— Положение, товарищи, у нас на сегодняшний день очень трудное, — вздохнув, сказал-он. — По Уралу, по Сибири, по Дальнему Востоку черными тучами ползут полчища врагов Советской власти. Купленные и обманутые белочехи, японцы, болтающие о свободе и демократии и под шу мок убивающие тысячи советских людей, американцы, англичане, французы и не мало других интервентов идут на нас походом. — Маркин помолчал, обвел взглядом бойцов и, видя, с каким серьезным вниманием они прислушиваются к его словам, решил рассказать им подробно о положении Советской республики и о силах ее врагов. — Не в меньшей мере, — продолжал Маркин, — поднялась на нас и внутренняя контрреволюция. Под защитой иностранных штыков, как грибы, растут враждебные нам правительства.

Вот здесь бесчинствует белогвардейско-эсеровский Комуч.

В Омске — Западно-Сибирское сборище. В Екатеринбурге — областное правительство Урала. Во Владивостоке — автономное правительство Сибири. — Маркин достал из-под лафета чайник, налил в жестяную кружку воды, с жадностью выпил ее и, возвратившись на свое место, продол жал: