Том 1. Ленька Пантелеев

Пели вместе под гитару. В садике иногда кое-чем занимались. В кино раза четыре ходили. В шашки Коська научился играть.

Совсем не узнать стало Коську. Приоделся. К сапогам стал привыкать, мылся каждый день, волосы под польку подстриг. Митька Ежик его на улице встретил — не сразу узнал.

— Ты что, — спрашивает, — с фартом? Воруешь?

— Нет, — говорит Коська. — Ошибся маленько. Я теперь не вор, а пролетарий.

Но все-таки дал Ежику двадцать копеек на папироски. Потому что, хоть он, Митька, и вор, а курить ему нечего. А Коське не жалко. Тем более что сам он курить бросил: дядя Костя этого не любит, говорит: буржуазная привычка.

Вот жили они так месяц или полтора. А потом вдруг видит Коська — дядя Костя скучный ходит. Сядут обедать — он не говорит, думает о чем-то. Придет с работы:

— Ну как, новенького ничего?

— Нет, — говорит Коська. — Все по-старому.

Походит дядя Костя по комнате, походит, по стеклу постучит.

— Ну, а твои как дела?

— Дела идут, контора пишет, — говорит Коська.

Смеется Коська, шутит, а самому не смешно.

— Так, так, — говорит дядя Костя. — Это, брат, очень хорошо, что контора пишет. А мне вот она не пишет.

А один раз посмотрел на Коську и говорит:

— Растешь ты, парень. Вот что я думаю: в школу тебе надо определяться.

Испугался Коська:

— В интернат?

— Ну, это не обязательно. Это мы обмозгуем.

Приуныл Коська. Думает: «Надоел я ему, вот он и хочет на учебу меня определить».

А дядя Костя сказал и забыл, о чем сказал. С Коськой он ласковый, шапку ему купил с ушами и с тесемками, а только видит Коська, что он не о нем, а о чем-то другом думает. Ночью дядя Костя спать перестал. Поспит немножко, проснется и опять не спит. В сени часто выходит, воду пьет. Или свет зажжет, лампу газетой прикроет, чтобы Коське спать не мешала, сидит и читает что-то.

И вот — уж зимой дело было — приходит раз Коська с работы и видит: в замочную дужку на входных дверях бумага какая-то всунута. Удивился Коська, посмотрел, а это письмо, конверт. На конверте — марка, печать стоит, адрес и маленькими буковками написано: «Константину Игнатьевичу Ходоровскому». А, это дядю Костю так зовут — Константин Игнатьевич Ходоровский.

Взял Коська письмо, пощупал, понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно, читать не стал, спрятал.

Дядя Костя приходит:

— Ну, что новенького?

— Новенького ничего, — говорит Коська, — а придется вам плясать, дядя Костя.

— Это с какой же мне радости плясать?

— Угадайте.

— Не знаю.

— Письмо для вас получено.

— Ну, брат? Врешь! Покажи!..

Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо — и к окну. Конверт растормошил, бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже брови у него на лоб полезли.

Коська постоял, посмотрел, вздохнул и в сени вышел. Дверь тихонько притворил, взял нож, лучину стал щипать.

Слышит — дядя Костя зовет его:

— Кось!

— Ну?

— Ты что там делаешь?

— Ничего. Лучину готовлю.

— Успеешь. Иди сюда.

Вошел Коська. Опять ходит дядя Костя по комнате. Но только теперь он веселый ходит. Руки в карманы засунул. Большие шаги делает. Помолодел даже как будто.

— Ну вот, — говорит, — и я дождался. Теперь и мне контора пишет.

Коська постоял, помолчал.

— А что, — спрашивает, — хорошее пишут?

— Очень даже хорошее.

Потом говорит:

— Так, как же, брат, сплясать тебе?

— Нет, — говорит Коська. — Не надо. Ведь я пошутил это.

— А то я могу. Пожалуйста. Я даже вприсядку могу, если желаешь.

Еще немного времени прошло. Как-то — под самый Новый год дело было — доклеивал Коська остатки афиш.

Вечерело, снег падал.

Бегал Коська от столба к столбу, ведерком размахивал, торопился. Завтра праздник, надо печку истопить, в комнате прибраться да в лавку еще за керосином сбегать.

Только приклеил Коська последнюю афишку, слышит, сзади кто-то подошел и через плечо его афишку читает:

— В чет-верг пер-во-го ян-ва-ря гранди-оз-ный бал-мас-карад.

Голос тоненький такой — как у птички.

Обернулся Коська и обомлел.

Стоит перед ним девчонка, однолетка его или чуть побольше. У девчонки нос кверху вздернут. Глаз левый прищурен — смеется, что ли?

Точь-в-точь портрет, что украл когда-то Коська на вокзале и продал за три рубля бородатому дяде Косте. Портрет и сейчас над дяди Костиной койкой висит. Только у этой девчонки галстук из-под заячьей шубейки выглядывает красный, а не черный, и глаза голубые и щеки румяные, а не серые, как на том портрете.

Стоит Коська и глазами моргает.

«Что, — думает, — за чертовщинка?»

А девчонка тоже смотрит на него и улыбается.

— Холодно? — спрашивает.

— Нет, — говорит Коська. — Не очень холодно.

А сам думает: на кого же это она похожа? На Сашу? Нет, пожалуй, на Сашу не очень похожа. Только что глаза веселые.

— Клей у тебя течет, — говорит девчонка.

Поглядел Коська — и правда, клейстер на валенок ему течет. Загляделся он и ведерко опрокинул.

— Фу! — говорит.

А девчонке смешно.

— Что ты, — говорит, — чумовой какой!

Коська нагнулся, снегом валенок почистил, девчонка ему помогла, ведерко подержала.

Взял у нее Коська ведерко.

— Спасибо, — говорит и побежал в контору. Некогда. Надо еще в лавку за керосином сбегать. А сам все думает: «Что же это? Неужто она самая?»

И что-то ему скучно стало. И за керосином неохота бежать.

В контору пришел, ему говорят:

— Ты что, Константин Михайлов, заболел, что ли?

— Нет, — говорит Коська, — я здоровый.

— А что ж это у тебя такая наружность, как будто ты гриппом хвораешь? А ну, получи зарплату и беги домой. С Новым годом тебя!

А Коська деньги сосчитал и думает: «Плохой у меня, кажется, Новый год будет».

Пришел домой, думал, дяди Кости еще нет. А он дома. В комнате с кем-то сидит разговаривает. Коська дверью неосторожно с размаху хлопнул, дядя Костя услышал, кричит:

— Костя, это ты?

— Я.

— А ну, поди сюда.

Вошел Коська в комнату и сразу увидел: сидит на его ящиках давешняя девчонка. Шапку она сняла, шубейку сняла, в одном сером свитере сидит. Веселая такая, смеется, ногами болтает.

А Коське не смешно. Стал Коська у порога, шапку снял.

Дядя Костя говорит:

— Вот это, Наташа, он самый и есть, о котором я тебе писал и рассказывал. Знакомься, Костя. Это моя дочь Наташа.

А девчонка ногами болтает, смеется и говорит:

— Ха! Да мы уже знакомы.

— Как так? Где вы успели?

— Представь себе, успели.

Коська голову чуть-чуть поднял, на Наташу взглянул, потом на портрет посмотрел: «Так и есть. Она самая».

Вздохнул Коська. Шапку в руках потискал и говорит:

— Так я пойду, дядя Костя.

— Куда пойдешь? За керосином? Успеешь.

— Нет… я вообще…

— Куда это вообще?

— Одним словом… я ведь теперь у вас лишний буду.

Рассердился дядя Костя. Никогда его таким Коська не видел. Как начнет ходить по комнате. Как начнет кричать.

— Ты что же это, — говорит, — свою сестренку хочешь бросить?! И не стыдно тебе? Она из Питера ехала, думала, у нее братишка есть, а он — вон он какой!

Стоит Коська, с ноги на ногу переминается, в руках шапку тискает, не знает, что и сказать. Только губами чего-то шепчет.

А Наташа с ящика соскочила, к нему подошла, говорит:

— Дай руку!

Дал Коська руку.

— В сестры меня возьмешь?

Засмеялся Коська. Носом зашмыгал. Засопел.

— Я-то, — говорит, — возьму. Пожалуйста. А ты меня в браты возьмешь?

— Возьму.

— Ну, и кончено, — говорит дядя Костя. — А теперь айда — вместе за керосином!..

Оделись ребята, побежали в лавку за керосином. До угла добежали, Коська и говорит:

— Погоди, Наташа, мне тебе одну вещь надо сказать.

— Какую? Ну, говори.

Покраснел Коська.