Том 1. Ленька Пантелеев

На базаре вынул портрет, ходит, размахивает им, кричит:

— А вот кому? Дешево отдам!

Люди не глядят даже. Мимо проходят.

Коська еще громче кричит. Еще пуще размахивает портретом. Баба толстая идет. Он бабе в лицо свой товар тычет:

— Тетенька, купите патрет.

Баба пухлой рукой махнула, не посмотрела даже:

— А ну тоби к бису. Що це за патрет.

Другая баба долго стояла, рассматривала портрет. И так на него поглядит, и вниз головой повернет, и на свет посмотрит. Потом головой покачала, вздохнула, сказала Коське: «Бить вас, мазуриков, надо», — и пошла дальше.

А Коська уж еле ходит. Еле ноги таскает. И голос у него охрип.

«Хоть кусочек, — думает, — хоть корочку дали бы».

И вдруг подходит к Коське человек. Бородатый. Высокий. В белой рубахе. В веревочных чувячках на босу ногу. Увидел портрет, выхватил у Коськи из рук:

— Это что такое?

Сдрейфил Коська. Уж бежать хотел, да не может: ноги не бегут.

— Где взял? — спрашивает бородатый, а сам так и рыщет глазами по Коськиной карточке.

— Это моя вещь, — говорит Коська. — Патрет называется.

— Вот как? Портрет? А это чей портрет?

— Ну, как чей? Сестренка это моя.

Усмехнулся бородатый в свою черную бороду.

— Хорошая у тебя сестренка. А зовут ее как?

У Коськи еле язык ворочается.

— Саша, — говорит.

Опять смеется бородатый.

— Гм. Саша? А может быть, Наташа? Ты что же это, купец, выходит, сестренку свою продаешь?

— Продаю, да, — говорит Коська. — Деньги очень нужны.

— А сколько хочешь?

Видит Коська: понравилась человеку вещь, — значит, можно цену и побольше заломить.

— Полтинник! — говорит.

Задумался бородатый, затылок стал чесать.

«Эх, — думает Коська, — лишнего маленько я запросил».

А бородатый посмотрел еще раз на карточку, отдал ее Коське и говорит:

— Вот что я тебе скажу. У меня денег сейчас с собой нет. И я сейчас тороплюсь — на работу опаздываю. А мы с тобой вот что сделаем. Ты, брат, приходи ко мне вечером на квартиру. Я тебе за эту фотографию полтинник дам и даже больше. Это, — говорит, — имей в виду, очень замечательная фотография. Придешь?

— Приду, — говорит Коська, а сам думает:

«Дожидайся… приду… Заманиваешь небось, бородатый черт!»

А бородатый написал на бумажке адрес, дал Коське, помахал ему рукой и побежал в своих веревочных лапоточках с базара.

До вечера долго еще было. И Коська раз десять загадывал себе: идти ему или не идти? На базаре подстрельнул огурцов пару и хлеба маленький кусочек. Посытнее стало — портрет пожалел. Стоит ли продавать? Ведь и верно — вещь замечательная. Да и боязно было идти: а что, если нарочно его бородатый заманил? Придет Коська, а там засада, мильтоны сидят с наганами.

Но к вечеру осмелел Коська. Есть очень уж захотелось. Подумал, подумал и пошел к бородатому. Отыскал улицу, дом нашел. Домик совсем небольшой, с крылечком. Садик рядом. В садике яблоня растет, перед крылечком подсолнухи желтеют.

Постоял Коська на крылечке, набрался духу и постучал.

И сразу же бородатый вышел. Как будто за дверью стоял, дожидался.

— А, — говорит, — пришел, субчик?!

Испугался Коська. Чуть на пол не сел.

«Наделал, — думает, — делов. Заметет он меня сейчас. И не смыться даже».

Стоит как пень. А бородатый смеется, дверь перед Коськой распахнул:

— Ну, что ж. Заходи, брат. Милости просим.

Коська порог переступил, а показалось, будто верст пять болотом шагал. Ноги не держат. «Скорее бы хоть», — думает.

Ввел его бородатый в комнату. Поглядел Коська — небогато тут живут. Стол, два стула, койка железная, на койке шинель вместо одеяла. Книг только много. И цветочки в банках. А на стенах — картинки. Ленин с протянутой рукой. И рядом гитара висит на веревочке.

Вынул Коська из-за пазухи портрет, протянул бородатому:

— Нате.

А тот будто уж и забыл, о чем договаривались.

— А, — говорит, — карточка! Ладно, положи ее куда-нибудь. Вон на подоконник.

Потом говорит:

— Ну, давай присаживайся. Сейчас мы с тобой шамать будем.

Поглядел на него Коська — смеется бородатый. «Что ж ты, — думает, — надо мной измываешься, бородатое пугало! Брать, так бери сразу».

А тот опять смеется и говорит:

— Садись, садись, не стесняйся.

Сел тогда Коська. Бородатый перед ним тарелку поставил, ножик и вилку положил. Потом говорит:

— Ты посиди минутку, ладно? А я пойду смастерю чего-нибудь.

«Знаю, — думает Коська, — чего ты смастеришь. Лягавить пошел».

Как вышел бородатый, Коська вилку и ножик в карман, тарелку за пазуху и шасть к окну. На подоконник залез, хотел в сад прыгать, да неловко локтем стекло задел, зазвенело оно, полетели осколки в стороны. Охнуть Коська не успел — цап его кто-то за ногу. Оглянулся — бородатый стоит. Смеется опять.

— Ты что же это? — спрашивает. — А? Куда же это ты собрался?

Не выдержал Коська, с подоконника на пол скатился и заревел благим матом. Думал — бить его сейчас бородатый будет. Съежился весь. А тот на корточки рядом с Коськой присел и ладошкой лохматую Коськину голову гладить стал.

— Что с тобой? — спрашивает. — Эй, парень! Да что с тобой? Зачем плачешь?

А Коська не слушает — воет, как дворняжка голодная. Не разберешь, что и говорит:

— С голоду я украл. Не вор я… Ремешок сам свалился.

— Какой ремешок?

А Коська:

— А-а-а… У-у-у…

Схватил его бородатый за шкирку, тряхнул как следует, на ноги поставил.

— А ну, хватит! Довольно! Не люблю я плаксивых.

Перестал тогда Коська реветь.

— Ты чего испугался? — спрашивает бородатый. — Зачем в окно полез?

— Думал, вы мильтона звать пошли.

— Эх, чумичка! Мильтона звать! Нет, брат. Ошибаешься. Я, брат, не такой.

Посмотрел бородатый на стол.

— Ох, — говорит, — а тарелку-то я забыл. Погоди, сейчас принесу.

Только вышел — Коська тарелку из-за пазухи, ножик и вилку — из кармана — и все на старое место, на стол. Не успел положить — бородатый входит. В одной руке сковородка горячая, в другой — тарелка с хлебом и вилка с ножиком. На стол бородатый посмотрел и будто не заметил ничего.

— Ну, садись, — говорит, — будем яичницу есть.

Себе шматочек оставил, а Коське полную тарелку наворотил. Задохнулся Коська от одного запаха. Подцепил на вилку кусок и чуть язык не проглотил. Вот так яичница! С помидорами, с салом, с луком зеленым. Коська такую яичницу только дома, в деревне, едал, когда маленький был. С тех пор и не пробовал.

Ест, торопится, а сам думает: «Нехорошо, надо бы потише есть». Стыдно ему — по-человечески есть разучился… А бородатый смотрит, смеется.

— Ешь, ешь, — говорит. — У тебя, брат, небось в животе черти пляшут?

Коське уж не страшно. Слезы высохли. Сам посмеивается.

— Пляшут, — отвечает. — Еще как.

— Ну и шамай, брат. А зовут-то тебя как?

— Коська.

— Во, брат! Удивительно. И меня тоже, представь себе, Коськой зовут.

Смешно Коське. Такой дяденька и вдруг тоже Коська.

— Зовут меня дядя Костя, а прозвище мое Борода. В Сибири меня так прозвали. Знаешь ты, где Сибирь помещается?

— Знаю, — говорит Коська. — Это куда жуликов посылают.

— Нет, брат. Туда не только жуликов… Я, брат, сам в этой Сибири двенадцать лет отгрохал.

Рассказал Коське, как он в царское время в Сибирь на каторгу попал. За политику. Потому что он коммунист был, партийный.

Потом Коську расспрашивал. Кто он, откуда, где родителей потерял. Коська все честно рассказал. Ему скрывать нечего: матку сыпняк угробил, а батьке ногу немец шашкой отрубил. Приехал он в деревню, пожил месяца полтора и помер. Кровь потому что спортилась.

И про Сашу рассказал. Как жалела она его, вместо матери была, последний кусок отдавала. А потом и сама свалилась. Голодно потому что стало в деревне. Вот он, Коська, и пошел тогда по миру, куда глаза глядят…

Слушал Коську бородатый, не улыбался. Только вилкой по столу постукивал, головой качал да приговаривал: