Сладкая полынь

Афанасий мотает головой, идет в свою каморку, гремит чайником и примиренно кричит приезжему:

— Ты, начальства, видать мозговатый!.. Дело понимаешь.

Чайник, фыркая и шипя, закипает на железной печке. Приезжий развязывает сумку. Афанасий с приезжим хозяйственно и домовито напивается чаю. И когда Афанасий уносит в свою каморку остатки чаю, в присутствие является председатель.

Приезжий весело здоровается с ним, вытаскивает из сумки портфель, из портфеля бумагу, подает ее председателю. И видит Афанасий, что председатель, долго разбирая бумагу, преисполняется волнения и суетливости, кланяется, еще раз сует приезжему руку, сопит, потеет.

— Аха! — хмыкает Афанасий. — Приперло тебя, Егор Никанорыч, начальства! Карежит!?

Приезжий легко и властно отстраняет Афанасия:

— Помолчи, дядя. Мы делом займемся.

Афанасий потухает и, поворачивая, отходит в сторону. И со стороны смотрит и слушает.

Приезжий с председателем садятся за стол. Приезжий вытаскивает какие-то бумаги, о чем-то поучает председателя. Тот мотает головой, но глаза у него непонимающие и растерянные.

— Надо бы секлетаря кликнуть да кого еще из мужиков, — осмеливается он и кричит Афанасию:

— Слышь, сходи-ка за Иван Василичем. Старика Потапова попутно скличь да Ерахинских.

И когда Афанасий угрюмо натягивает на себя шубу, приезжий прибавляет к приказу председателеву:

— Заодно, дядя, позови-ка Коненкину Ксению.

— Ето кривую, што-ли? — пренебрежительно переспрашивает Афанасий.

— Да. Глаз у нее попорченный. Ее.

— Дела! — ворчит Афанасий. — Начальства сурьезная, а бабу кривую требовает!..

— Ну, ну, катись, — смеется приезжий. — Экой ты, право, вредный!

23.

За председателевым столом трое. На лавке двое. Над головами плавает едучий густой махорочный дым. Говорят степенно, мало, больше слушают приезжего.

Ксения входит в присутствие, останавливается, оглядывается. Замечает приезжего и с радостным испугом:

— Батюшки! Пал Ефимыч!?

Приезжий подымается из-за стола, широко улыбается, кивает головой, приветливо и весело:

— Узнала? Не забыла, значит? Ну, проходи, проходи, Ксения! Здравствуй!

Они сходятся на средине комнаты, в крепком рукопожатии сцепляются их пальцы и ладони. Мужики молча и сосредоточенно следят за их встречей; Афанасий у порога вскипает изумлением и трясет бурой и седой бородою:

— Видал ты?!.. Ну, спиктакиль!..

— Узнала, как не узнать, — в радостном смущении отвечает Ксения. Жаркий румянец жжет ее щеки; губы приоткрыты, глаз смотрит широко; в глазу отблеск далекой, несозревшей еще тревоги.

— Это хорошо! Я, было, тебя потерял. Даже бумажку посылал в волость, да все ответа не было. А вот пришлось мимо этих мест ехать, ну и разыскал.

— Спасибо! — вспыхивает Ксения. — Спасибо, что не забыл.

Мужики курят и слушают. Председатель ерзает на своем месте, крякает, откашливается:

— Может вы тут, товарищ, об своем с Ксенией потолкуете, а мы уж опосля займемся?

— Нет, зачем же! — встряхивает головой приезжий. — Ксения вот посидит, подождет, пока я с вами обо всем поговорю, а потом и с нею про наше общее вспомним. Посиди, Ксения, обожди немного.

Вскидывая голову выше, приезжий тепло, вслушиваясь сам в свои слова, прибавляет:

— Мы с ней, с Ксенией, с товарищем Коненкиной, под одними пулями стаивали. Одним огнем крещены...

— Я посижу, обожду, — задыхаясь, соглашается Ксения и отворачивает лицо от приезжего, от мужиков.

Афанасий медленно и широко раскачивает голову и сокрушенно, не вмещая в себе всю изумленность, чмокает.

Ксения садится на лавку, ближе к двери. Она прячется от по-новому разглядывающих ее глаз. Сжимается и ждет.

Приезжий кончает разговор с председателем, с мужиками. Мужики подымаются с лавки, выходят из-за стола.

— А насчет кресткома^[2], — говорит, уже стоя, мужикам приезжий, — вы облаживайте скорее. Это дело нужное и для бедноты полезное.

Мужики переглядываются, вяло отвечают:

— Трескон, конешно, следовает попробовать... Пошто не попытать...

— Попробуйте! Вот и Ксению к этому делу приспособьте. Женщине ход теперь должен быть. А она верный человек.

Мужики снова переглядываются, и председатель осторожно говорит:

— Конешно... Можно и Ксению. Дак только у ей же теперь хозяйство крепкое. Мужика себе в дом взяла.

Приезжий удивляется. Быстро проходя к Ксении, которая смущенно и сердито встала, вслушиваясь в разговор, он спрашивает ее:

— Семью завела, Ксения? Верно?

— Да, — глухо отвечает Ксения и исподлобья смотрит на приезжего. Тот улыбается, трясет головой и неожиданно весело одобряет женщину:

— Что ж, хорошо!.. Веди меня, Ксения, к себе. Знакомь с семьей. А может и покормишь?

— Покормлю! — теплеет от ласки, от бодрого голоса Ксения. — На угощенье не обессудь, Пал Ефимыч, а накормлю!

Они оба — Ксения и приезжий — уходят. Мужики остаются в сельсовете. Мужики наполняют сельсовет громким, шумным говором.

— Ишь, чего нагородил! Не так, мол, живем!

— Новую, грит, жизнь строить надо! А сила-то где? Капиталы-то откуль возьмешь?..

— Землю по-новому, видал ты, обхаживать надо!.. А ежли у меня лошадь одна, да и та еле ходит — как я буду с ею землю грызть? Зубам?!

— Наворотил много, что и говорить, да только чьим горбом все это?

— Трескон!.. У оецких вот еще о прошлом годе завелся этот самый трескон, а что толку вышло? Ни хрена!

Мужики, согласные между собою, ожесточенно спорят. Они спорят с тем, ушедшим, невидимым, и распаляют в себе спящую страсть.

Афанасий ковыляет от своего места, втирается к спорящим мужикам.

— Кирпичитесь!? Ну, глядишь, хозяева, загнет он ешо какую-на-будь хреновину на сходке, опосля обеда. Заведет горлопанов, трещать у вас головы будут! Он — начальства ловкая!.. Покорёжит вас, ей-бо!..

— Молчи ты, Афанасий! — отмахивается председатель. — Тут дела умственные, а ты торболо свое распустил! Заткнись!

Мужики возбужденно расходятся.

У порога:

— И к чему ешо Ксенку приплетает? Ежли она с партизанами путалась, так ее под божничку ставить, али как?

— Чистое беспокойство теперь пойдет.

— Корёжит вас?! — хихикает Афанасий и косолапо топчется у дверей. — Забрал под самое сердце!?

24.

Павел Ефимыч сидит за столом; Ксения и крёстная хлопочут возле него, угощают.

— Да ты не хлопочи, Ксения, — смеется Павел Ефимыч. — Меня угощать не надо, я, как волк, голодный — все съем.

— Кушайте на здоровье! — кланяется Арина Васильевна. — У нас убоинки только нету. Кушайте яишенку!

— Ладно! все съем!

Ксения прячется за самоваром и брякает чашками. Она, крадучись, вглядывается в гостя — жадно и упорно.

Павел Ефимыч ест скоро, с хрустом, весело, — видно и впрямь голоден. И пока ест — не томит расспросами.

Крёстная отходит от стола, прислушивается к чему-то и тревожно говорит:

— Кажись, Павел приехал с дровам...

Ксения выпрямляется, оборачивается к двери, ждет. В сенях мягко топочут шаги. Срывом, широко и по-хозяйски открывается дверь. С запахом снега, морозца и сосны входит Павел. Сбрасывает на лавку у двери трепаную плешивую доху, оглядывает стол, за столом человека, раздевается. Раздеваясь, издали здоровается:

— Здравствуйте!

— Ну, вот и хозяин! — Здорово! — отвечает Павел Ефимыч, пристально вглядываясь в вошедшего.

— Проходи к столу, — говорит Ксения, — грейся чаем... Это — знакомый мой, Пал Ефимыч. Проведать заехал.

Павел подходит к столу, протягивает руку гостю. Садится, придвигает к себе чашку, берется за хлеб.

Настороженно замирает молчание.

Не разрывая этого молчания, Павел Ефимыч спокойно и деловито разглядывает Павла. Но усмотрев в нем что-то неожиданное, он теряет на мгновение спокойствие и озабоченно и недоуменно взглядывает на Ксению. Ксения снова прячется за самовар; застыла, молчит.