Ночные смены

Глава пятая

В одиннадцатом часу среди тишины, сковавшей цех, послышался голос Петра Круглова.

— Эй, станочники-полуночники, кончай кемарить! Все сюда! Бы-ы-стро! — кричал он.

Со всех пролетов участка, обходя притихшие станки, собирались люди, а голос Круглова продолжал гудеть:

— Живей! Поторапливайтесь, дьявол вас задери! Чердынцев, слетай в курилку, гони сачков-табакуров!

Наконец весь рабочий люд столпился вокруг мастера, и он объявил тоном приказа:

— На подъездные пути завода прибыл состав с литьем. Так вот: всем топать на разгрузочную площадку. К утру вагоны должны быть выгружены. Понятно?

— Чего не понять — чушки таскать? — скривил улыбку Чердынцев и тут же спросил серьезно: — А шубенки дадут?

— Разговорчики! — нахмурил брови Круглов. — Оглядев всех раздраженным взглядом, он круто повернулся и пошел к выходу из цеха, бросив станочникам повелительно:

— Айда!

— Айда, ать-два! — прошепелявил Чердынцев беззубым ртом, маршируя вслед за мастером. — Леха, торопись, не то чушек не достанется.

Черное морозное небо усыпали звезды.

— Ого! Все сорок с гаком! — выкрикнул Чердынцев. — Да гака еще градусов пять!

Шли по тропкам, вьющимся вдоль ворохов стружки, А корпуса цехов все тянулись, мрачные и, казалось, безжизненные. За эстакадой, на сквозном ветру, стали различимы контуры вагонов. Где-то тут же маневровый паровоз выхлопывал в черное небо отработанный пар.

Алексей заткнул за ворот телогрейки шарф, выкроенный матерью из ее старой обветшавшей шали, но это не спасало от ветра, он проникал сквозь изношенный ватник, холодил спину. «Скорей бы за работу!» — подумал Алексей и тотчас услышал голос Круглова.

— По вагонам! — скомандовал он. И Алексей, успевший возненавидеть за последние дни голос мастера, теперь обрадовался ему: этот голос, эта команда сулили жаркую работу, иначе околеешь на страшном ветру.

Мутный свет луны заглядывал в коробку вагона, и Алексей вскоре различил Вениамина Чердынцева, Петра Гоголева и Пашку Уфимцева. Еще человек пять сгрудились у двери и внизу, возле вагона.

— С богом! — пропищал Чердынцев. — Принимай! — И руки Алексея оттянул увесистый, поблескивающий на слабом свету слиток. Алексей поспешил передать слиток Пашке Уфимцеву, и там — пошел он по цепочке, чтобы лечь в основание штабеля на промерзшей земле. С кажным новым слитком все больше приноравливались ребята, и дело пошло дружно, без запиночки — только успевай поворачиваться. Сразу стало теплее. Но заиндевевший металл жег ладони через тряпичные рукавицы. Слитки, казалось, не сходили с рук, сменяя друг друга. А в вагоне их и не убыло, лишь пятачок образовался у самых дверей, и кругом плотно высился холодный металл — пока еще доберешься до угла, теряющегося в темноте, или до стенки напротив. «Не легко будет, — подумал Алексей, — дойти до этих совсем близких стен вагона, разгрузить его, но и на этом не кончится работа: ждут другие вагоны, целый состав, а их, работяжек, не больше сотни».

— Мать твою разэдак! — взвился Чердынцев, когда слиток выскользнул из его рук и торцом ударил в ногу. — Уби-и-ло!

Он завертелся на одной ноге, посылая в темноту смачные распроклятья. Однако вскоре всем стало ясно, что не так уж и «убило» Вениамина. Он уже выпрямился и усердно высекал искру из кремня. Скрученная куделька вспыхнула ярко. Вениамин прикурил и заодно расшифровал по складам буквы, рельефно выступавшие на слитке:

— Уральский алюминиевый завод. — И тут же обратился к Петру: — Правильно разобрал? — И сам, ответил: — То-то и оно, что правильно! А это значит, ребятки, что нашенский, отечественный завод литье стал давать! Не английские — расейские чушечки пошли. Теперь простоев не будет! А ну, взяли!..

И снова задвигались люди, снова поползла цепочка белесых брусков к двери, зиявшей в просторе морозной ночи. Гудели от тяжести плечи, ныла спина, а вот руки потеряли чувствительность. «Отморозил, наверное, — думал Алексей. — И пусть отморозил! На больничном хоть посижу. Не буду видеть Круглова, Дробина, Устинова, их подозрительных, изучающих взглядов. Может быть, все-таки податься на фронт? Но как?» В цех уже вернули одного такого беглеца — Семена Аверьянова. Ладно, что обошлось у него все благополучно. Сказали только: «Сиди на своей сверлилке и выполняй боевое задание, на то тебе и броня от призыва дана!» Вот и все. Кончилась на этом беглая жизнь Семена.

А вот чем кончится история с браком? Наказание, пусть даже самое страшное, не пугало Алексея. И то, что высчитают из его заработка кругленькую сумму, — тоже. В этом ли дело? Он подвел цех, подвел весь завод. Ведь не зря на разнарядках твердили о том, что каждый килограмм алюминия на учете. Алексею было хорошо известно о перебоях в снабжении штамповкой, когда сутками простаивали станки. Правда, может быть, теперь будет легче. Слитки начали поступать со своего, уральского завода. Вот они, слитки, ничем не отличимые с виду от тех, что присылали союзники и которые тоже разгружали когда-то здесь, на площадке, только эти чуть крупнее да буквы вылиты родные, русские.

— Перекур! — крикнул Чердынцев, и ребята собрались вокруг него, вытаскивали свои кисеты и портсигары, а Алексей все вытягивал выскользавшие из онемевших рук слитки, таскал их из вагона. Чем больше он унесет слитков, тем быстрее попадут они в литейно-штамповочный цех и тем быстрее поступят заготовки в их механический. Уж тогда-то он, Алексей, поработает, если допустят к станку; домой не уйдет, сверх плана, сверх двенадцатичасовой нормы сделает эти тридцать деталей! А пока надо таскать, таскать чушки!

Он пошатывается на подгибающихся ногах, хватает открытым ртом ледяной воздух, не слыша гогота ребят, их лихого присвиста.

— Эй, Леха! Тебе говорят — перекур! С ног валишься, а все мало. Вторую баланду заработать хочешь аль осьмушку табака? Так хрен получишь: не на прямом производстве выкладываешься.

Алексей выпрямился, держа на согнутых руках слиток, словно большемерное полено. И вдруг бросил его. Слиток звякнул. Только сейчас он почувствовал, как кровь громкими толчками бьет в виски и дрожат руки. Он подошел к ребятам, сыпнул махорки на обрывок газеты, а завернуть не смог.

— Давай сюда, ученичок-табакур! — сказал Чердынцев и ловко свернул «козью ножку». — Лизни. Вот так! И нече убиваться из-за своего брака.

— Я и не убиваюсь.

— А зря, — пробасил Петр Гоголев. — Сколько ты там запорол? Двадцать?..

— Тридцать две, — ответил Алексей.

Петр присвистнул:

— Мать честна, курица лесна! Да за это и припаять могут…

— Не болтай! — обрезал Чердынцев. — Он что, нарочно? Диверсант, что ли?..

— Диверсант не диверсант, — стоял на своем Петр, — а не забывай — последние заготовки угробил. Да, Алексей, тебе не позавидуешь.

— Хватит! — Чердынцев хлопнул Алексея по плечу. — Не унывай, паря! Давай-ка лучше жиманем все дружно, очистим вагон да за другой возьмемся. Из этого составчика небось столько заготовок наштампуют, что делать нам их не переделать!

Луна поднялась и освещала теперь весь вагон. Тесно наваленные слитки поблескивали, причудливо громоздясь у стен, а мороз, казалось, стал еще более лютым. Колкий ветер свистел над головой, швырял время от времени мелкую снежную пыль, пронизывал одежонку.

— Эх, раз! — визгливо крикнул Чердынцев.

— Эх, два, — поддержал басом Гоголев. — Не задерживай, братва! Эх, раз, еще раз, еще много, много раз!..

Дальше работали молча, как автоматы, поворачиваясь влево и вправо, принимая и передавая соседу слиток за слитком. И Алексею стало чудиться, что серебристый металл сам движется из вагона. Только слышно временами глухое позвякивание, только крякнет кто-либо не от натуги, а так, непроизвольно, потому что усталость словно отлетела прочь и двигались люди механически. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось. Лишь потом, спустя два или три часа, стало все мучительней пробиваться чувство голода. Наконец оно сделалось невыносимым. Алексей только и думал о том, чтобы скорее кончить работу и вернуться в цех, где лежит в углу тумбочки завернутый в газету кусок хлеба. Еще недавно он твердо знал, что холод страшнее голода, но теперь стало очевидным: голод — сильнее! Когда они вернутся в цех, столовая будет закрыта. Эх, если бы сейчас дали в руки эту железную миску с горячей, дымящейся баландой! И всего-то в ней один черпак кипятку да несколько листиков капусты, да кружочек постного масла величиной с гривенник, а ведь объедение! Ни на что бы не променял. Да и разве было на что?.. Можно, конечно, после смены пойти к Насте. У нее снова приготовлен обед, специально ради него, как сказала она. Правда, самой Насти дома не будет, но она опустила в карман его телогрейки ключ и сказала, чтобы приходил, когда сможет. Алексей и ответить не успел, так быстро исчезла Настя. А ведь теперь он был готов к разговору с ней. Теперь он твердо знал, что не любит Настю и никогда не любил. Они должны остаться добрыми товарищами и не таить обиды друг на друга. И при чем в этом случае обед, который она приготовила, каким бы вкусным он ни был?