В тупике

…Кафар и Гюльназ оказались рядом, очень тесно стояли, ее волосы растрепались, легли на Кафарово плечо. Именно так все и запечатлелось на фотографии…

Кафару вдруг страстно захотелось, чтобы вернулись те дни, снова раздались бы рядом голоса ребят и чтобы среди них он обязательно услышал и голос Гюльназ… Но почему все-таки теперь лицо Гюльназ кажется ему грустным? Может, он сам смотрит на нее какими-то другими глазами? Или эта печаль была в ее улыбке еще тогда, а он просто ничего не заметил?

Кафар ощутил вдруг такую тоску по Гюльназ, что, казалось, еще мгновение — и он не выдержит, побежит на вокзал, поедет к ней в Кировабад. Он даже посмотрел на часы, лежащие на столе, — было уже далеко за полночь, давным-давно отправлен последний поезд в ту сторону.

Он погасил свет, и только собрался было снова улечься в постель, как до него долетел скрип чьей-то двери. По знакомому уже кашлю Кафар понял, что это вышла во двор старая Сона. Она долго и надсадно кашляла, потом стихла. Кафар подошел к темному окну. Кашля Соны больше не было слышно, но по ее согнутой спине, по тому, как она сотрясается, Кафар догадался, что старуха пытается сдержать свой кашель. Потом он увидел, как она опустилась на колени под тутовым деревом и принялась что-то еле слышно бормотать, то и дело воздевая руки к небу… Не в первый раз видел Кафар такую картину, и каждый раз ему казалось, что старая Сона спрашивает у бога о своем сыне. Бог, похоже, ничего не говорил ей в ответ, потому, наверное, спина старой Соны сгибалась еще больше; потом каждый раз она с трудом, чуть ли не на четвереньках добиралась до своей лестницы, обессилевшая настолько, что не в состоянии была закрыть за собой дверь. Вот и сейчас старая Сона вернулась в дом, оставив дверь приоткрытой…

А Кафар стоял у окна, и ему казалось, что он все еще видит старую Сону, и Сона теперь не одна, рядом с ней все, что с детства укладывалось в его сознании в слово «война». Он был тогда совсем маленьким, мало что понимал, но при слове «война» ему неизменно представлялись мужчины на костылях, его приятели — ребята, оставшиеся без отцов, и обязательно их соседка Хурма. Страшнее всего война ему казалась именно тогда, когда он видел Хурму. Каждую ночь, когда все укладывались спать, Хурма уходила за дом и там плакала — сначала тихо, а потом все громче, с криком, с рыданиями.

«А ну, сейчас же убирайся, подлец! Убирайся, кому говорю!»

Эти слова так явственно донеслись из соседней комнаты, что на мгновение Кафар опять, как прошлой ночью, перепугался. Но тут же опомнился и постучал в стену.

Но оттуда, из комнаты Фариды, до него по-прежнему доносились ее вскрики; вдруг она начинала хрипеть, временами всхлипывала, и тогда голос ее становился тихим, жалобным. «Ну, оставь же меня в покое! Чего ты от меня хочешь?» — еле слышно доносилось до Кафара.

Поняв наконец, что стук не дает никаких результатов, Кафар натянул брюки, гютушил свет и на цыпочках вышел на веранду.

Стояла светлая лунная ночь, и ему хорошо было видно все, что делается в ее комнате. Гасанага разметался в своей кровати, раскрылся. Кафар осторожно подошел к нему, поднял с пола одеяло и укрыл мальчика. Тот даже не пошевельнулся — значит, спал крепко, и крики матери его не тревожили.

Темно было и у старой Соны, но дверь ее все еще оставалась приоткрытой.

Кафар в раздумье стоял между мальчиком и его матерью.

— Фарида-баджи, а Фарида-баджи…

Фарида в ответ начала громко всхлипывать. Кафар решился. Он подошел к постели, посмотрел ей в лицо. Оно было страдальческим, беспокойным, фарида лежала так плотно укутавшись одеялом, словно мерзла в эту теплую сентябрьскую ночь. Вдруг она снова вскрикнула, сбросила с себя одеяло и села в кровати. Решив, что она проснулась, Кафар отвел взгляд и сказал смущенно:

— Ты прости, Фарида-баджи…

Но тут же понял, что Фарида не слышит его. Она снова легла. Теперь глаза ее были закрыты, лицо осветилось спокойной улыбкой; ночная рубашка опять была расстегнута. Стараясь не смотреть в ту сторону, Кафар поправил на ней одеяло. Как ни старался он быть осторожным, Фарида вдруг встрепенулась, вскрикнула от испуга и села.

— Кто ты? — закричала она, вглядываясь в него расширившимися от страха глазами.

— Это я, Фарида-баджи, не бойся…

— Кто это — «я»? — Фарида в ужасе вжалась в стену.

— Да я же, Фарида! Я, Кафар…

— Что случилось? — начала она понемногу приходить в себя. — Что тебе надо?

— Ничего, Фарида-баджи, ничего. Просто слышу, ты опять…

Фарида долго смотрела на него тяжелым испытующим взглядом, наконец сказала:

— Хорошо, что разбудил… Сон опять страшный…

— Извини, я хотел как лучше, — пробормотал Кафар и все так же осторожно пошел к двери.

— Если тебе не трудно, — окликнула его Фарада, когда он уже был в дверях, — принеси мне воды… Что-то сердце никак не успокоится…

Кафар принес воды, протянул ей, да так и остался стоять, потому что Фарида стакана не взяла, а снова села в постели, опершись на его протянутую руку.

— А ты-то чего дрожишь? — со смешком спросила она. — Что, тоже дурной сон приснился?

— Какие там сны! Я вообще не спал…

— Интересно… А чего дрожишь? — и вдруг вскрикнула: — Ох, что же ты делаешь!

Стакан неожиданно выскользнул из рук Кафара. И хоть Фарида успела отодвинуться, все равно вода выплеснулась и на ее ночную рубашку, и на постель. Она отбросила одеяло и, сверкнув коленями, спустила ноги. Попробовала натянуть подол — рубашка никак не хотела прикрывать ее заголившиеся ноги. Наконец она догадалась перевернуть одеяло и прикрылась его сухой стороной.

Кафар поднял стакан и снова направился к двери.

— Ты куда?

— Воды принесу.

— Я вижу, с тобой каши не сваришь… Хватит воды.

Кафар замер посреди комнаты.

Фарида устроилась в постели поудобнее — он слышал, как застонала сетка кровати, — и ласково позвала его:

— Кафар!

— Слушаю, Фарида-ба.

— Да что ты опять заблеял свое «сестра» да «сестра»?

— А как же мне еще называть тебя? Растерянность, какое-то детское простодушие, прозвучавшие в его вопросе, растрогали Фариду.

— Ой, мамочки! — продолжала она подшучивать над Кафаром, но голос был таким же ласковым, как минуту назад. — Неужели ты даже таких вещей не знаешь? Вам что же там, в университете, не объясняют, как надо держать себя с женщиной? Нет? И не объясняют, кого как надо называть?

Кафар понимал, что она издевается над ним, его, при всем добродушии, мало-помалу начали выводить из себя насмешки Фариды. Так и подмывало ответить резкостью, задеть ее хоть чем-то, и в то же время он боялся это сделать — боялся, что она снова рассердится, раскричится, а то еще, не дай бог, и выгонит среди ночи из дому. И он счел за лучшее ничего не отвечать ей, а молча, в который уже раз, направился к двери.

— А ну, постой, — приказала Фарида, я повелительные нотки, прозвучавшие в ее голосе, странным образом подействовали на Кафара. Он послушно остановился, ожидая, что она скажет еще.

— Подожди, Кафар, — совсем другим, молящим голосом, в котором слышалась дрожь, попросила она. — Не уходи. Знаешь, мне страшно. Боюсь, и сама не знаю, чего. Особенно когда внезапно просыпаюсь. Бывает, вся просто дрожу от страха. — Фариду и в самом деле снова била дрожь. — Ну, посиди, ради бога, со мной, не обижайся…

Он никак не мог понять, искренне она теперь говорит или же опять иронизирует, но все же нерешительно, медленно приблизился к ее кровати, сел в ногах.

— Нет-нет, сюда садись, поближе, — Фарида сказала это так жалобно, так задушевно, что Кафар, который уже не в силах был отвести свои горящие глаза от ее обнаженной, белеющей груди, от круглых коленей, сразу откинул все свои сомнения.

— Пожалуйста, Фарида-баджи, — промямлил он и пересел.

— Ради бога, Кафар, не обижайся на меня, если я что не так сказала… Не думай чего другого — просто я сейчас не могу одна оставаться. Подожди чуть-чуть, приду в себя — и все. Со мной последнее время что-то такое творится. Вдруг приснится, будто появилась стая волков — сейчас набросятся на меня, начнут рвать на части. Первое время кричала, как сумасшедшая. А потом вижу — Гасанагу пугаю: столько раз за ночь мальчик просыпается, плачет. Нервный стал; обнимет меня — мама, мама, я боюсь… Вот с тех пор и взяла я себя в руки, загнала свой страх внутрь… Я тебя когда впускала в дом, думала, что хоть как-то спасусь от этого ужаса…