Югославская трагедия

Он достал из полевой сумки сильно потрепанную книжку. На обложке я прочел: «Како се калио челик».

— Это роман «Как закалялась сталь» на сербском языке. Ваш Островский написал. Его тоже звали Николай. Я очень люблю эту книгу. Она всегда со мной. Я даже взял себе фамилию его героя, когда началась война. Может, это нескромно?.. Если бывает тяжело, я раскрываю книгу и читаю. Становится легче на душе… Ну, знакомься с моими товарищами. Это Джуро Филиппович, который тебя привел, спасибо ему. А это Бранко Кумануди… Бранко, ты что, спишь?

Из темного угла вылез закутанный в итальянскую шинель партизан, неуклюжий и грузный, с лоснящимся, одутловатым лицом и большой курчавой головой. Протерев заспанные глаза, он улыбнулся мне во весь рот и ни с того ни с сего сказал:

— Хвала богу!

— Мы все любим Советскую Россию, — с мягкими интонациями продолжал Иован Милетич. — Любим с детства. Я очень хочу, чтобы все плохое, что еще у нас есть, мы уничтожили, а всему хорошему научились бы у вас.

Он подбросил на тлевшие угли немного сучьев. Пламя ярко разгорелось. При его свете я, наконец, разглядел как следует этого парня с пылким темпераментом, резковатого и быстрого в жестах и речах. То, что он взял Корчагина себе в пример, тотчас же расположило меня к нему. Во всем его облике было что-то привлекательное, запоминающееся. Крупное смугловатое лицо, тщательно выбритое, с подстриженными усиками и чуть намеченной бородкой, открытый высокий лоб, небольшой правильный нос, несколько выпяченные губы, разлетистые широкие брови, темно-русые густые волосы. Глаза блестящие, карие, с продолговатым разрезом, взгляд твердый и прямой.

Милетич настойчиво начал звать меня в Боснию, в свою роту, в Шумадийский батальон Первой Пролетарской бригады, и тут же, не давая мне опомниться, торжественно заявил, что отныне мы — он и я — побратимы, названные братья: будем, как перелетные птицы в стае, крыло к крылу, во всем станем помогать друг другу. Таков старинный обычай побратимства.

«Русы храбрые юнаки, воевать помочь они нам могут!» — продекламировал Иован.

Обрадованный и возбужденный встречей со мной, он только сейчас заметил Лаушека, скромно присевшего у входа.

— А ты кто? — схватил он его за плечи. — Тоже рус?

— Нет, я чех, Евгений Лаушек.

— Чех? Замечательно! Все славяне — братья! В нашей бригаде, — с увлечением говорил Милетич, — есть люди всех национальностей страны, все простые трудящиеся. Потому она и называется Пролетарской. У нас Народный фронт! Вот Джуро, он серб. Крестьянин и лесоруб, умеет пахать, сеять, лес рубить и делать из дерева чашки, ложки, кадушки, гусли. Он из очень бедного села Велики-Цветич, это возле Дрвара, где сейчас находится наш верховный штаб. Видите, какой он худой? Кулаки сдирали с него кожу и лепили на свою, чтоб была толще. Вот и ободрали его, как липку, так что он бросил хозяйство и ушел в лесорубы. А посмотрите на Бранко. Он хорват из Сараево. Там у него маленькая кондитерская лавка. Казалось бы, что между ними общего? Селяк и кондитер. Серб и хорват. До войны у нас была такая либеральная газета «Политика». Я сам видел в ней смешной рисунок: два человека — серб и хорват — изо всех сил колотят друг друга, а внизу надпись: «Два совершенно одинаковых народа на одном и том же языке, [10] в одних и тех же выражениях стараются доказать друг другу, что они два совершенно разных народа». Вот как было. А теперь — смотрите. Борьба свела их вместе. Теперь они оба коммунисты и всегда «раме уз раме» — плечо к плечу. В их дружбе, в нашей дружбе сила партии! — с горячностью воскликнул Иован.

Лаушек прервал его:

— Хорошие, верные слова. Но… — Он нетерпеливо взглянул на меня. — Но, может быть, перейдем к делу? Где тут командование?

— Какое у вас дело? — быстро спросил Милетич.

Хотя он и сам был «гостем» в бригаде, я все же решил посоветоваться сначала с ним и подробно изложил ему наш план нападения на Бор.

— Там ждут, — добавил я. — Если действовать энергично и внезапно, успех обеспечен. У нас есть сведения о Боре, которые будут полезны командиру бригады. Надо ему обо всем доложить.

Милетич сначала увлекся планом, но потом, будто что-то вспомнив, заметно смутился, помрачнел.

— Доложить-то можно, — проговорил он. — Но стоит ли? Я сомневаюсь. Да и нет сейчас командира бригады. Его отослал куда-то комкор, который тут находится. У верховного штаба насчет Бора есть какие-то свои соображения. Там, должно быть, лучше разбираются в здешней обстановке, — добавил он, пожав плечами.

Мы разочарованно помолчали.

— А какова сейчас вообще обстановка? — наконец, приступил я к расспросам. — Насколько продвинулась Красная Армия? Как со вторым фронтом?

— А разве вы ничего не знаете? — изумленно поднял на меня глаза Милетич. — А… Ну, разумеется… Так я вам все расскажу. Все, все! Садись, Евген.

Лаушек присел на обрубок дерева.

Иован плотнее закрыл вход в шалаш дверцей, сплетенной из высокой травы.

— Поговорим обо всем… Второй фронт? — Он с грустью развел руками. — Его еще нет. Но…

С загадочной улыбкой Милетич порылся в своей полевой сумке, туго набитой разными книжками, вырезками из газет и бумагами.

— Все мои агитматериалы здесь. Полный багаж. Вот! — Он достал листок, напечатанный на шапирографе. — Последние известия очень хорошие. Недавно в Тегеране состоялась конференция. Собрались Сталин, Рузвельт и Черчилль. Второй фронт скоро будет открыт, скоро! Уже назначены сроки операций. И есть декларация о мирном сотрудничестве после войны всех стран, больших и малых. Представляете?

— Это значит — конец войнам! — оживился сосредоточенно слушавший Лаушек. — Клянусь небом и землей, это великолепно. Дай бог, чтобы так было, дай бог, дорогие мои друзья!

— А какие еще новости? — спросил я.

— Тсс! Слышите? — Милетич прислушался.

Ветер бушевал в лесу. Деревья скрипели и стучали сучьями. И в этом тревожно-взволнованном и трепещущем шуме леса явственно слышался приближающийся топот лошадиных копыт.

— Вот вам еще новость! — сказал Милетич. — У нас здесь представители союзников — англичанин и американец. Уже два дня живут у командира корпуса. Американец куда-то ненадолго уезжал, должно быть, сейчас вернулся. Говорят, что будут нам помогать. Спохватились!

— Лучше поздно, чем никогда, — философски заметил Лаушек.

— А наши как? — опять нетерпеливо спросил я. — Как Красная Армия?

Милетич заулыбался. Самые главные вести он приберег под конец. Я с жадностью ловил каждое его слово и чувствовал, как сердце мое билось, полное жизни, полное радости, полное горячим и сильным чувством. Шестого ноября на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся выступил товарищ Сталин. Он назвал истекший год годом коренного перелома в войне. Война теперь идет к окончательной развязке. Красная Армия освободила уже две трети своей земли. Взяла Киев, Кривой Рог, стоит под Витебском и Херсоном. За этот год фашисты потеряли более четырех миллионов солдат и офицеров убитыми, ранеными и пленными, потеряли четырнадцать тысяч самолетов, более двадцати пяти тысяч танков и не менее сорока тысяч орудий.

— Таковы, друже, дела там, у вас. После разгрома под Сталинградом ничто уже не спасет гитлеровскую Германию. Ни тотальные мобилизации, ни авантюры вроде тех, что имели место под Орлом и Курском… Правда, тяжело вашим, брате! Все свои дивизии Гитлер бросает на Восточный фронт, но русские все равно идут вперед, несмотря ни на что. И мне кажется, что они опередят наших западных союзников. Это было бы хорошо, если б советские люди пришли сюда раньше американцев и англичан! Мы все этого хотим, братко, все… весь наш народ. А вот смотрите. — Иован развернул перед нами карту Югославии. — Тут отмечены и наши успехи.

По карте были разбросаны нарисованные красным карандашом кружки.

— Это освобожденные районы. Видите, сколько их! И тут, и здесь, и там. А вот моя родина, — Милетич улыбнулся. — Вот здесь на побережье — Сплит. Он пока у немцев. Был у нас, но не удержали. Где мы хорошо укрепились, так это в Боснии и Герцеговине. Пользуемся тем, что главные силы немцев на Восточном фронте. Благодаря вам, братко, мы здесь живем, боремся, не теряем надежды. Успехов у нас было б еще больше, если бы не косматые сволочи — четники да недичевцы и хорватские усташи и домобранцы. Это наши доморощенные фашисты. Получается двухсторонняя война — с оккупантами да еще гражданская. Враг — на каждом шагу. Тут уж не зевай. Ни фронта нет, ни тыла нет. Каждый день мы в движении. Эти кружочки все время меняют свое местоположение на карте. Нападем на противника там, где он послабее, и обратно на свою территорию — в леса и горы. Сегодня здесь, а завтра там. Главное плохо то, что мы так разбросаны и никак не можем собрать свои силы. Вот у нас уже корпус, но что толку? Одна бригада тут, другие в Санджаке, наша. Первая, в Западной Боснии. А штаб корпуса вообще неизвестно где. У меня было письмо от нашего комбрига к командиру корпуса, так мы три недели его искали, пока нашли здесь. — Милетич рассеянно водил карандашом по карте и, как бы отмахнувшись от какой-то донимавшей его заботы, тихо продолжал — Да, трудно. Силы разбросаны, немцы окружают и уничтожают отдельные части… Этой осенью был такой случай. В Македонии наши партизаны вместе с албанскими освободили довольно большую территорию. Бойцов было много, оружия хватало, можно было бы укрепиться и держаться. Но пришел приказ из Главного штаба Македонии: всем частям рассредоточиться по разным населенным пунктам. Так и сделали. А немцы этим воспользовались, окружили села и города. Немногие из партизан выбрались. Кто бежал в Грецию, кто в Черногорию. После мы узнали, что этот приказ исходил лично от Вукмановича-Темпо, от члена ЦК нашей партии. Просто даже удивительно, как он мог так ошибиться! Сейчас немцы тоже ведут наступление, шестое по счету. Кажется, ворвались в Санджак и Восточную Боснию, а мы вот опять кто где. Сидим, ждем, прячемся, как мыши, по своим норкам!