Путёвка

Пошла кладовщиком. А кое-кто из подруг, с кем на курсах занималась, по сей день на тракторах. Ничего. Правда, трактора сейчас — любо посмотреть. Хоть гусеничные, хоть колесные. Бывает, Анне Павловне охота проехать, борозду провести.

Переехали в село, стали жизнь налаживать на новом месте. О войне вроде бы уж и забывать стали, реже разговоры. От потери отца не такая боль, как в первое время. На работе справлялась, хозяйство дома вела. Девчонки росли. А потом опять: мать похоронила, два года спустя — мужа. Осталась одна, баба бабой. И началось! Ах ты, боже мой, видишь ли ты страдания наши?..

Вот как жили. А можно, оказывается, совсем по-иному жить. Можно цветы выращивать, продавать. Можно возить фрукты на север, а на юге числиться на работе.

Можно работать трактористом, слесарем, пастухом, жить в крестьянской избе из прихожей и горницы, а можно у моря иметь двухэтажный под железом особнячок об шесть комнат.

Можно в девках еще сесть вот здесь, на прогретом санаторском парапете, выдавать лежаки. И год пройдет, и два, и двадцать два. Солнце, воздух, вода. Всю жизнь, получается, на курорте. Выдал лежаки, пошел, выкупался, позагорал вместе со всеми. Домой вернулся, там не меньше десяти рубликов ежедневно. Муж цветочками-ягодками промышляет. Вот ведь как получается...

Анна Павловна живет на земле, и эта, Белолобая, живет. Ты работаешь, и она работает. Тебе зарплату платят, и ей платят. Тебя считают хорошим работником, и ее, конечно же — за все годы ни одного лежака не пропало. Ты умрешь, и она умрет. И кто из вас был более прав в жизни, никто разбираться не станет. По тебе поплачут, по ней поплачут. А потом забудется — и та и другая. Травой зарастет, сровняется. Вот и все.

Возле базарчика, где торгуют фруктами, магазины, а продавцами в них — мужики. Что в мясном, что в овощном, что в галантерейном. Такие молодцы стоят черноусые, Кому двадцать пять, кому — тридцать, кому — больше чуть. В колбасном отделе, понаблюдала Анна Павловна, продавец... Живет в городе, в магазин на машине приезжает. И так по-хозяйски держится за прилавком...

— В магазин заходишь, учили Анну Павловну бывалые покупатели, — кроме основных денег, имей в кармане рубля полтора-два мелочи разменной. Чтобы заплатить ровно столько, сколько требуется. А если подала пятерку и причитается сдачи тридцать копеек, — не жди. Начнешь требовать, сам в дураках останешься. Засмеют. Порядок здесь таков. Они же сами и установили — продавцы: сдачи мелочыо не дают. Это тебе не в Тамбовской, где из-за копейки можно горло драть...

В первые дни так поучали Анну Павловну. Она же, пока своими глазами не увидит, — не поверит. Решила испытать. Подала за покупку рубль и ждет сдачи. Восемнадцать копеек оставалось от рубля. А тот, с усами, уже забыл о ней, другому отпускает.

— Сдачи мне, — напомнила Анна Павловна.

Продавец, не глядя, бросил на прилавок двугривенный, монета упала, зазвенела о бетонный пол.

— Почто швыряешь, как собаке! — Анна Павловна покраснела, подняла деньги. Никогда ее так не обижали.

Продавец ушел в конец прилавка, повернулся спиной. И никто, сколько было народу в магазине, не поддержал ее. А на улице стали возмущаться, советовали обратиться, написать. Анна Павловна на людях держалась, а как перешла шоссе, в парке оказалась, — плакать. «Полюбопытствовала...»

Женщина из Таганрога уехала, и теперь ближайшей соседкой Анны Павловны по топчанам приходилась Клара Ивановна Бройт-Сикорская, отдыхающая из «уральского» корпуса, директор детской музыкальной школы. Под этим навесом Клара Ивановна была как матка в улье: ее всегда окружали, она беспрестанно говорила и громче других: советовала, осуждала, рассказывала, негодовала, смеялась, печалилась. Анна Павловна постоянно прислушивалась к разговорам компании и взяла для себя много полезного.

Сейчас разговор шел о книгах. Многие брали с собой на пляж из санаторской библиотеки книжки, но редко кто читал их, откроет, перевернет страницу, отложит в сторону да и забудет. Однако приносит всякий раз. Пятидесятилетняя, молодящаяся, чернобровая, сдвинув на глаза цветную, плетенную из стружки шляпу, в ярком купальнике, Бройт-Сикорская эффектно сидела на топчане и говорила, обращаясь к подруге напротив. Остальные, человек шесть их было там, слушали.

— Ну что вы, голубушка, — говорила Бройт-Сикорская, оглядываясь в обе стороны. — Я бы вам не советовала читать это. Роман тяжел, излишне психологичен. Туманит голову, да еще на отдыхе. Я бы вам порекомендовала, например... — Бройт-Сикорская задумалась. Подруги со вниманием ждали.

Анна Павловна редко с кем вступала в разговоры. Сначала посмотрит, послушает, что и как говорит человек. Если тема знакомая — поддержит. К компании Бройт-Сикорской она вообще боялась приближаться, зная наперед, что они и не примут ее. А тут еще такие ученые разговоры. Сиди помалкивай.

Анна Павловна поняла из разговоров, что на отдыхе нельзя читать серьезные книги ни в коем случае — лишнее расстройство, читай что-нибудь такое, что сразу проходило бы сквозь тебя, не задерживаясь. Успокаивает.

Анне Павловне после отъезда отдыхающей из Таганрога порой бывало скучно, она ни с кем не подружилась. На следующий день прямо из столовой она зашла в библиотеку. Возле стен — полки, книжки рядами. Анна Павловна не знала, какую взять, а спросить посчитала неудобным. Книг в жизни своей она не читала — не до того, последние, что держала в руках, — учебники пятого класса.

В конце длинного стола сидела библиотекарша. И на столе лежали книжки, посетители смотрели их, перекладывали. Кто журналы листал, картинки рассматривал. Анна Павловна взяла верхнюю книжку в крайней стопке — «Русские народные сказки», пошла на запись. Теперь она на пляже читала, и так ей понравилось читать про Ивана-дурака, как поймал он ведром в проруби щуку, а ведра, полные воды, сами отправились домой. Сказок в книжке порядочно, Анна Павловна зачитывалась, поднимая голову, если слышала голос Бройт-Сикорской.

На пляже занимались чем можно, развлекая себя. Читали, дремали, играли по сорок партий в подкидного. Купались — одни входили в море, другие выходили. Внизу, на лежаках, на песке, молодые люди знакомились, вели пространные разговоры, уславливаясь на вечер. Справа, сразу возле спуска — отставники, снабженцы, другая солидная публика играла в непонятную карточную игру. Сев человек шесть-восемь кругом, клали посередине лист бумаги, карандаш, сдавали карты и начинали игру, записывая. Подымались, когда наступало время обеда, в столовую попадали не ко времени, уходили и возвращались вместе, споря дорогой, и ничего для них не существовало — ни моря, ни женщин, ни других каких курортных радостей. Анне Павловне объяснили, что игра эта на деньги, липучая, затягивает хуже водки: кто пристрастился — считай, человек пропащий. Одни ставят по копейке — время провести, азартные играют по крупной. Много отирается по побережью карточных мошенников, этим и живут, переходят с пляжа на пляж, знакомятся с игроками, начинающими в основном, и обыгрывают их до нитки. Не верите?.. Видите, во-он лежит, глаза ладонью прикрыл. Спустил за неделю триста рублей наличными, проиграл часы, кольцо. Дал телеграмму жене - попросил денег. Жена, зная его характер, перевела на обратный билет с припиской — больше не вышлет ни рубля. Говорят, домой собирается. Иные приедут, проиграются в первые же дни, половину положенного не отбудут — и обратно. Садятся играть, каждый надеется выиграть — вот в чем беда. Азартные игры вроде бы запрещены на пляжах, да никто на запрещение не обращает внимания. Не станет же главврач ходить из конца с. конец пляжа, высматривать, где игра. Надо — так они в кусты залезут.

Пообедав, Анна Павловна возвращалась к морю. Вытягивалась подремать на топчане, подложив под голову книжку. Она загорела, подолгу, неподалеку правда, плавала, чувствовала себя хорошо. Девки писали — дома порядок, беспокоиться не следует. Знакомые передают приветы, спрашивают, что продают на юге...

Полюбила Анна Павловна, сидя на топчане, глядеть в море, думать о разном. Говорят, сразу за морем другая страна; сейчас там, на побережье, так же, видно, купается, загорает народ, смотрит в нашу сторону. Интересно, как они живут?.. Когда проплывал пароход, она вспоминала, что в на пароходе не пришлось поплавать куда-нибудь далеко-далеко. Жизнь уж так сложилась! Ни поплавать, им просто покататься. Да и на поезде всего один раз ехала — сюда. А люди ездят постоянно, хоть и на курорты, все видят, все знают, им и поговорить есть о чем. А выучись она, да получи воспитание, да побывай в городах, то так же бы вот, конечно, свободно держалась, как Бройт-Сикорская, так же бы ловко носила брюки и эту чертом заломленную шляпу, без запинки говорила бы о чем угодно. Надень она подобную шляпу, пугалом-вороньем станешь. А уж говорить так ей и век не научиться. Но что толку вздыхать и жалеть, когда жизнь, считай, прошла?! Вины тут ее никакой. Не переживай, Анна, и ты повидала, слава богу...