Игра над бездной

— Да? Ты ему рассказала?

— Я спросила, не подозревает ли он кого. Похоже, есть у него кто-то на подозрении, но это, очевидно, случай особый. Он не хотел об этом говорить и советовал тебе не допытываться — это может очень дорого стоить.

— Расскажи об этом разговоре подробней. Конечно, только о том, что имеет отношение к моему замыслу…

Ни словом не перебивая краткий рассказ Анны, Илмар иногда что-то писал в записной книжке: мелочи, значение которых сразу оценить было трудно, а забыть — просто, хотя потом они могли очень понадобиться. Когда Анна замолчала, Илмар, раздумывая над услышанным и рассуждая вслух, начертил небольшую схему. Это был треугольник: в верхнем углу находился Роберт Вийуп, нижней левой точкой был барон А., а третьей вершиной треугольника были последствия содеянного, кара, результат столкновения двух других точек треугольника. Такова была схема реальных событий. А судебный процесс превратил этот треугольник в квадрат, добавив к цепи событий четвертое звено — выдуманное, фальшивое: покушение на царя. Вийуп не собирался его предпринимать — и в этом можно ему верить, — стало быть четвертое звено было сфабриковано с определенной целью — придать вес второму звену (смерть барона А.), которое в сумме с третьим пунктом — результатом столкновения, карой Вийупа — придавало ему прочность и значительность. Но с какой же стороны пририсовать это вымышленное четвертое звено? Для кого было важно раздуть это преступление: для того, кто вынес приговор, т. е. для российского самодержавия или для потерпевших в результате этого преступления — близких барона А. и его общества? Кто больше пострадал от выстрела Вийупа? Это не могло быть государство Российское, потому что поступок Вийупа был направлен не против него, а против частного лица, с которым у Вийупа были личные счеты. Стало быть, у властей не было нужды добиваться более суровой меры наказания, чем та, что была предусмотрена для данного случая их законами. А раз так, то ясно, что заинтересована в этом могла быть только вторая группа потерпевших — друзья и близкие барона А. Если бы Роберту не смогли вменить в вину ничего, кроме этого выстрела в отместку за убийство его отца, его ни за что не приговорили бы к смертной казни. Он чистосердечно признался и мотивировал свой поступок местью. Раньше он никогда судим не был и вообще считался добропорядочным гражданином. Эти обстоятельства смягчали его вину. Барон А. повсюду пользовался дурной славой. Симпатии общества и властей не могли быть на его стороне. И если бы все ограничивалось обвинением в убийстве, Роберту грозило бы пять, от силы — восемь лет каторги. Это могло не устраивать некоторые круги, кое-кто был заинтересован в том, чтобы погубить Роберта окончательно. Поэтому понадобилось состряпать дополнительное обвинение. И поскольку известно, что это было за обвинение, то понятно, у кого был повод его подстроить. И нам также ясно, с какой стороны объявился предатель. Одна ниточка теперь в наших руках, и мы знаем, в каком направлении искать виновного. Ты меня поняла, Анна?

— В общем, да.

— Если это не слишком тебя утомит, мне хотелось бы сразу провести небольшое расследование. Представь, что ты свидетель, а я — судья, и попытайся отвечать на мои вопросы с максимальной точностью и лишь то, что тебе известно.

— Да разве я что теперь вспомню…

— Ну хоть что-нибудь. И самое первое: много ли было у Роберта знакомых? Не было ли среди них или его товарищей по работе кого-то из тех кругов?

— Нет, он таких людей избегал и вообще вел довольно замкнутый образ жизни. Работал он, как ты знаешь, на латышском предприятии — бухгалтером у хлеботорговца Лиелнориса.

— Быть, может, кто-то из его близких друзей встречался с такими людьми?

— Этого я не знаю точно.

— Конечно, наверняка знать трудно. Я не предполагаю, что друзья могли бы сознательно подвести его. Но, может быть, ненароком что-то сболтнули, маленькая неосторожность, кто-то выпил, разоткровенничался…

— Из друзей Роберта один Руйга иногда выпивает, но его в то время даже в Риге не было. Савелис разговорчив, но он никогда не пьет и потому ничего лишнего не скажет. К тому же я уверена, что Роберт никому про это не говорил ни слова. И мне тоже. Мы об этом узнали только после его ареста.

— И тем не менее кто-то знал об этом еще раньше. Очевидно тут замешано какое-то неизвестное лицо, кого знал лишь Роберт. И, должно быть, это важная персона, раз Роберт советовал воздержаться от каких-либо мер против этого человека. Не было у него каких-нибудь дел, о которых он тебе не говорил?

— Возможно, были. Но я вообще не имела обыкновения расспрашивать, где он бывает, с кем проводит время и потому многого не знаю.

— В его вещах ты не обнаружила ничего такого, что могло бы указать на подобные связи?

— Я не прикасалась к его вещам.

— В одном смысле это хорошо, потому что все, что не прибрали к рукам жандармы, находится на месте. Анна, я понимаю, тебе должно быть неприятно, если я буду разглядывать личные вещи Роберта. Но вдруг этот осмотр наведет нас на след? Скажи по совести: ты хочешь, чтобы я предпринимал какие-то действия в этом деле?

— Роберт был моим единственным братом…

— Око за око, зуб за зуб — верно?

— А разве я могу иначе?

— Вот и хорошо. Тогда давай осмотрим вещи Роберта, все, что тут имеется. Бумаги и письма просмотри сперва сама, и если что-то тебе покажется таким, что… мне читать не следовало бы, то и не показывай. Мне нужно знать только одно, до остального мне нет дела.

— Сказал же Роберт, чтобы я тебе доверяла. Если я имею право о чем-то знать, то и у тебя оно тоже есть.

— Спасибо, Анна. Не опустить ли оконные шторы и зажечь свет? Дверь ты заперла?

— Да, Илмар. Но теперь уже некому придти.

Поскольку все тут было вверх дном, а времени — в обрез, то осмотр вещей Роберта в этом беспорядке Илмар производил по определенной системе: он разделил комнату на несколько воображаемых секторов и, покуда один сектор не был осмотрен до самой последней мелочи, к следующему не приступал. Первым делом все, что было разбросано по полу и по стульям, сложил в одно место — одежду, газеты и бумаги. Илмар ощупывал каждый шов и карман, перелистывал все газетные страницы и осматривал каждый клочок бумаги — даже такие, где не было ни малейшей надежды обнаружить что-либо. Все обследованные предметы он передавал Анне, и она должна была в свою очередь все проверить и ощупать. Лишь после этого она могла переносить вещи в другую комнату и складывать. Потом настала очередь предметов обстановки — стульев, картин, ковра на полу и небольшого настенного коврика, Илмар не довольствовался поверхностным осмотром этих вещей. Он переворачивал стулья вверх ножками и смотрел, нет ли там надписей, он проверял оборотную сторону картин, а ковер скатал и тоже перенес в другую комнату. С кровати снял матрац и поснимал наволочки с подушек, письменные принадлежности после осмотра убрал со стола, чтобы освободить его от всего лишнего, и принялся за ящики. Но, увы, корреспонденцию Роберта, записки и прочие бумаги забрали жандармы. А ведь именно там скорей всего можно было обнаружить необходимые сведения.

Так в напряженной работе проходил час за часом. Оставалось осмотреть лишь этажерку. Часть книг тоже была реквизирована, остались лишь маловажные брошюры, один альбом со стихами и один с фотографиями семейства Вийупов. Первый альбом Роберт получил в подарок на день своей конфирмации, было в нем и какое-то посвящение Илмара — перевод на латышский язык пушкинской строки:

Другие посвящения были от друзей юности Роберта, некоторые из них подписаны неразборчиво, а последнюю запись сделали за неделю до ареста Вийупа. Это было известное стихотворение Лермонтова «Ночевала тучка золотая» на русском языке, подписано инициалами И. З. островатым женским почерком.