Избрание сочинения в трех томах. Том второй

В ночь на шестое ноября Илья Матвеевич сидел в своей конторке. Он вернулся в нее сразу после ужина, — дома не смог бы скрыть то беспокойство, которое все нарастало по мере приближения минуты, когда корабль подвергнется первому испытанию водой — испытанию нелицеприятному и беспощадному.

«Объект 641» — так в технической и отчетной документации именовалась стальная океанская громада — был отнюдь не первым крупным «объектом», сооруженным Ильей Матвеевичем; но, даже и восьмой по счету, он принес с собой те же тревоги, какие Илья Матвеевич переживал и полтора десятка лет назад. Говорят, архитекторы и прорабы не спят ночами перед сдачей зданий, которые они построили. Но здания, где они поставлены, там и будут стоять, никто их не стронет с места, никакие внезапные силы не обрушатся на их фундаменты, стены, перекрытия. А корабль — тоже многоэтажное. здание, с фундаментом, стенами и перекрытиями; чтобы его достроить окончательно, надо спихнуть с берега на воду не постепенно, не миллиметр за миллиметром, — единым броском. Сейчас он на стапеле, неподвижный, угрюмая глыба мертвого металла, — через пять минут скользит по воде, легкий, стройный, оживший.

Да, пять минут, иногда и меньше. Но за такие минуты «архитектор» и «прораб» корабля, если они еще молоды, — могут поседеть; если уже седы — пусть опасаются за свое сердце. Сколько опасностей поджидает корабль на его пути от стапеля до воды!

Начать с того, что корабль может не сдвинуться с места, — слишком густой окажется насалка на спусковых дорожках, или она застынет в холодное время года, или произойдет перекос полозьев и они заклинятся между спусковыми брусьями, или какой–нибудь ничтожный кусок металла попадет под полозья.

И даже если корабль благополучно сошел на открытую воду, строители еще не спокойны: не завалится ли он набок вследствие ошибки в расчетах, не даст ли течь.

Нет, не спалось Илье Матвеевичу в последнюю неделю. По пятнадцать часов в сутки проводил он на корабле, не мог покинуть его, не мог от него уйти. При Илье Матвеевиче насаливали спусковые дорожки фундамента стапеля — наносили на них слои жира и зеленого мыла; при нем под днище корабля подводились спусковые салазки — полозья из толстых сосновых брусьев, подбрюшник, на который ложится корпус, копылья, подпирающие корму и носовую часть; при нем устанавливали спусковые курки, стрелы, пеньковые задержники, гидравлические толкачи.

Илья Матвеевич осмотрел, ощупал каждый паз, каждый стык наружной обшивки, облазил каждый отсек внутри. Минувшим днем провели то, что в театре называется генеральной репетицией, — произвели расстановку людей по местам, проверили сигнализацию, все спусковые устройства.

Илья Матвеевич смотрел в окно. Он видел десятки ярких ламп под днищем корабля, при свете которых работали маляры. Окрашенное суриком днище отражало огненно–красный свет, и было это похоже на костры лесного бивуака. Вокруг костров плясали длинные тени, тоже вспыхивали на миг багровым огнем и тотчас снова становились черными — совсем как в сказке о подземном царстве.

Звонок телефона ударил так неожиданно и резко, что Илья Матвеевич вздрогнул.

В трубке гудел голос отца. Дед Матвей спрашивал:

— Как, Илюша? Сидишь?

— Сижу, батя.

— Вода не поднялась ли? Ветер крепкий.

— Вода на месте.

— Ну, сиди. Мы тут с директором объясняемся. Он тоже сидит. Трубку просит.

Поговорили с Иваном Степановичем, тоже почему–то о воде, — ни о чем ином не говорилось, обо всем было давно переговорено, и только внутреннее напряжение строителей кораблей заставляло их вновь и вновь браться в эту ночь за трубки телефонных аппаратов.

Едва Илья Матвеевич опустил трубку на рычаг, в конторку вошла Зина.

— Простите, если помешала. Не спится. Уже легла, поворочалась, поворочалась, встала — да и на завод. Холодновато, знаете, на улице. — Зина поежилась. — Сало бы не застыло.

— Ну вот — застынет! — недовольно ответил Илья Матвеевич. — Зимой спускаем — не застывает.

— Сама не знаю отчего, но, честно говоря, волнуюсь. Никогда не бывала на спуске кораблей, первый раз. Поэтому, может быть, и про сало говорю, Илья Матвеевич. Вы на меня не сердитесь.

— А я и не сержусь. Дело понятное.

— Илья Матвеевич, — заговорила Зина, присаживаясь к столу, — когда новый корабль будете закладывать, возьмите меня к себе. Возьмите, Илья Матвеевич! Не пожалеете, даю вам слово.

— Себя мне жалеть не приходится. — Илья Матвеевич добродушно посмотрел на нее. — Вас жалко. Собачья работка. И грипп тут с нами схватите, и кашель всякий… насморк.

— Вы шутите, Илья Матвеевич. А для меня, где работать, — вопрос жизни. Грипп, насморк — отговорка. Вы просто в меня не верите. Вы боитесь, что со мной нянчиться надо будет.

— Не скрою, и такое соображение есть.

— Вот видите! Как же я стану хорошим, надежным работником, если вы все сговорились не допускать меня до настоящей работы? Вам, наверно, не говорили про коклюш и ангину. Почему же ко мне такое бездушие, такое пренебрежение? Неужели только потому, что я в юбке, а не в брюках? Могу надеть брюки.

Илья Матвеевич засмеялся.

— Хорошая вы девушка, Зинаида Павловна. Но, думаю, брюки вас не спасут. Видите ли, какое дело, — он заговорил серьезно. — На разных бывал я заводах в командировках, здесь работаю четверть века с лишним, и сроду не видал на стапелях женщин, кроме как при горнах да крановщиц… Ну, может быть, еще подсобниц или вахтеров. Спроста это? Нет, неспроста. Выдержка нужна в нашем деле, характер. А у женщин выдержки мало и характер не тот. Вы про насалку высказались. Я, может, и сам о ней думаю — не застыла бы, да разве скажу кому об этом? Зачем говорить и нервы другим подкручивать, они и так у нас сейчас на последнем взводе. Не лучше ли пойти да молчком лишний раз проверить? А если и задашь вопрос, то так, вроде между делом, без особого как бы значения: дай–де прикурить, дружище, спички позабыл в новом пиджаке.

— Я научусь сдерживать себя. Я могу не задавать лишних вопросов.

— Да разве в одних вопросах дело? А решение быстро принять? Ответственность взять на себя? Нет уж, работайте, Зинаида Павловна, в информации. Она вам дается, пользу заводу вы и там приносите большую. Никто на вас пожаловаться не может. Все хвалят.

Зина встала, выпрямилась. Будь на месте Ильи Матвеевича кто–нибудь другой, она наговорила бы злых слов. Но с той первой встречи, когда она, оскорбленная пренебрежительным отношением Скобелева, столкнулась с Ильей Матвеевичем на трапе и когда он назвал ее стрекозихой, Зина хранила в душе чувство большой благодарности к этому человеку, хорошее, теплое чувство.

— До свиданья, — сказала она, стремительно бросаясь к двери. С минуту каблучки ее были слышны на пирсе.

За железным шкафом, за которым стояла «дежурная» койка на тот случай, если кто–нибудь из мастеров или инженеров оставался ночевать в конторке, началась возня; койка скрипнула, и с нее поднялся Александр Александрович.

— Ты откуда взялся, Саня? — удивленно спросил Илья Матвеевич. — Когда пришел?

— А я и не уходил. Поужинал в буфете, да и залег. Освежился, видишь?

— Вижу. Перья–то вынь из. головы. Как индеец.

— Подушка лезет. Ну что там?.. — Ответа на этот вопрос не требовалось, Александр Александрович его и не ожидал. Он добавил: — Зачем девушку обидел?

— Слышал?

— Слышал. Не одобряю. С чего уперлись вы все, будто бугаи! Хочет на стапель, пусть идет. Рвется же сюда… Не у каждого такое рвение. Я эту девчонку, по чести сказать, уважаю. Ни отца у нее, ни матери. На дорогу вышла, не сбилась. Упрямая, на своем постоять может. В жизнь летит, что выстреленная из пушки. Несправедливый вы народ, Илья. Не видите людей, не понимаете их.

— Тебе бы, Саня, только в суде выступать. Второй Плевако. До чего красно говорил — отпетого бандюка судят, а Плевако его распишет, разрисует — агнец, да и только, жертва несправедливости.

— Пошел чесать!

Александр Александрович сказал это без цели остановить словоизлияния Ильи Матвеевича, — просто так. Он знал, что на заводе в эту ночь осталось множество народу, и все не спят, все отвлекают себя от мыслей о корабле посторонними разговорами. Бойцы перед боем не говорят о предстоящем бое.