Запах янтаря

Далия Трускиновская

Запах янтаря

– Я побежала тебе навстречу, сбивая тонкие каблучки своих парчовых туфель о неровную брусчатку. Янтарное ожерелье металось и прыгало на груди…

Послушай, мне кажется, что это уже было однажды! Во сне, что ли? Понимаешь, кажется… Я вспоминаю, будто однажды бежала кому-то навстречу, отбрасывая узенькими носками туфель куски битой черепицы, нетерпеливо перепрыгивая через кучи ломаного кирпича – из одной обиженно выглядывал круглый медный бок двухфутового кренделя, бывшая вывеска булочника Бергера. Я так торопилась, так торопилась…

Но сейчас-то куда торопиться? Зачем бежать? Какая катастрофа произойдет, если я опоздаю?

Ты лениво посмотришь на часы и, даже не огорчившись, медленно уйдешь, и не все ли мне равно – куда? Я обнаружу твое отсутствие, повернусь и пойду обратно, даже с каким-то удовлетворением – вот, судьба так распорядилась, нам не быть вместе, я подчиняюсь.

Постой, постой, как я сказала? Медный крендель, булочник – как его? Бергер! Откуда он взялся? Если крепко-крепко задуматься, зажать уши и зажмурить глаза, то возникает совсем уж странная картина. Стены с проломами. Окна заколочены. На улице ни души. Чей-то долгий стон из развалин. Да что же это такое? Мой ли это город вообще? Что с ним сделалось?

Парчовые туфельки, битая черепица, черное чугунное ядро, что дальше? Одно странное воспоминание немедленно потянуло за собой другие, да и воспоминания ли это?

Постой, не уходи, сейчас я подбегу к тебе, отдышусь и спрошу – что такое со мной происходит? Ты человек серьезный, ты, наверное, спросишь: а когда все эти чудеса начались?

Зимой, скажу я тебе, в январе, когда я увидела в витрине ателье «Золотая туфелька», что на улице Суворова, парчовые башмачки. Не то чтоб они были сверхмодные… Сама не зная почему, я сразу же зашла и заказала их. И мне это самой не показалось странным, хотя я и тогда понимала, что переливчатая парча долго не продержится, истреплется за месяц. Странным мне это кажется теперь, когда я поняла, зачем они мне были нужны. Затем, чтобы сегодня пробежать по горбатым камням, спотыкаясь и скользя, полсотни шагов, отделявших тебя от меня.

Ты тут ни при чем! Все дело именно в туфлях.

Да, и еще янтарь. Вернее, ощущение щелканья подвесок по шее и груди. Из-за сорока рублей на ожерелье – целая стипендия! – дома приключился маленький скандал. Но когда я застегнула на шее пряжку, то почувствовала, как вместе с тихим перестуком янтариков ко мне вернулось что-то тревожное и печальное, что-то давно забытое, только вот что?

– Не знаю. Это тебе, наверное, от жары мерещится. Я уж думал, ты не придешь. Я ждал тебя потому, что обещал, ждал и думал – да зачем нам она, эта встреча? Мы будем, как всегда, говорить ни о чем, а потом стемнеет, и я буду, как всегда, целовать тебя в узком дворике. Потом провожу и, возвращаясь домой, буду думать о великой ненужности этой встречи и этих поцелуев. Ведь ни ты, ни я не назовем то, что притягивает нас друг к другу, любовью. Любовь – другая…

– Какая? Ты знаешь это?

– Нет. Не знаю. И приди она ко мне теперь – я бы растерялся. Мы выросли длинные, как баскетболисты, и умные, как Ньютоны, если бы меня назначили заведовать синхрофазотроном, я бы согласился и справился. Мы же знаем, что происходит и внутри атома, и внутри солнца! Но какой доктор наук объяснит нам, что происходит внутри нас самих? Я тебе честно скажу – я боюсь не боли и не разочарования, а той ответственности за другого человека, которую предполагает любовь. И ты ее боишься. Разве нет? Мы оба пока не в силах взять на себя эту ответственность. И если то, что нас притягивает друг к другу, все-таки есть любовь, думал я, то тем хуже, любовь слишком ко многому обязывает…

Но и со мной сегодня произошла странная вещь. Приближаясь к месту нашей встречи, я представил себе, как ты выбегаешь именно из-за этого угла. Как придерживаешь рукой свое пляшущее ожерелье. И я стал ждать тебя оттуда, хотя что-то не пускало меня навстречу. Ощущение было такое, будто я уже встречал тебя однажды именно в такой день, именно здесь. Вот я и торчал на солнцепеке, вот и ждал, как мальчишка, а когда увидел, не удивился и не обрадовался, а просто вздохнул вдруг с огромным облегчением, точно свершилось нечто великое! Представляешь? Давай все-таки отойдем в тень… Знаешь, чего бы я ни проповедовал, а хорошо, что ты пришла!

– Глупый! Зачем ты подстриг усы? Они теперь колются!

– Так и знал, что ты это скажешь! Ну так вот, я вздохнул с облегчением. Так бы я умиротворенно вздохнул, когда б мы встретились после какой-то огромной разлуки. И наваждение прошло. Это, наверное, жара… Я такой в Риге не припомню. Не воздух, а какой-то дурман. И еще твои духи в придачу! Странный запах… Французские? Слушай, мне от жары уже мерещится, или это так пахнет твое ожерелье?

– Ожерелье. Ты что, не знал, что янтарь долго сохраняет запах? Я это, кажется, всю жизнь знала. Раньше его аптекари специально выдерживали в чанах с разными настоями, давно, века два назад… Вот, правда, не знаю, какой ему тогда придавали запах. Не сладкий же! Вообще, если у тех аптекарей был хороший вкус, они делали аромат таким прохладительным, горьковатым, чтобы в нем были море, вечер… лимонная корочка… Понимаешь? Чтобы им вдруг потянуло пронзительно… ну, как внезапное воспоминание…

– В тебя переселилась душа средневекового аптекаря?

– А ты не смейся, Андри…

– Как? Как ты сказала? Что за ерунда, этого не может быть! Я вспомнил, что уже когда-то ты звала меня так – Андри! – я даже узнал интонацию… Погоди, погоди, дай вспомнить! И сама вспоминай. Твои парчовые башмачки. Крутые ступеньки винтовой лестницы. Какие-то цветы масляными красками на темных деревянных панелях. За лестницей направо тяжелая дверь, кованые узоры возле петель. Истертый каменный порог. Узенький дворик…

– Верно! Мои парчовые башмачки. Крутые ступеньки лестницы и расписные панели, под которыми я играла. Дверь – я знаю, я знаю, что за ней! И порог узнала. И дворик тоже. Погоди! Мы с тобой играем в какую-то странную игру, и Бог весть, куда она нас заведет.

– Думаешь, ее надо прервать, пока не поздно? Приказать себе – забудь! – и действительно забыть?

– А если она преподнесет сюрпризы? ведь переиграть сначала мы уже не сможем.

– Ты ставишь такое условие игры? Ну ладно. А и незачем! Давай решимся хоть на это. Ты же первая начала! Ну? Решено, жребий брошен, и, что бы ни случилось, я продолжаю. Это было летом. Летом? Или нет, скорее осенью. Начало сентября – это уже осень? А может, конец августа? Во всяком случае, уже было полно яблок, и я угощал лошадей свежей морковкой.

– Да, верно, лошади… Как раз в тот день утром ты привел во двор вороную кобылу лейтенанта Ангстрема. Ну, помнишь? Помнишь – может, даже не совсем утро, а ближе к полудню? Небо синее, солнце жаркое, и ты проводишь кобылу по нашему крошечному дворику, а она балуется и хватает тебя мягкими губами за полу потрепанного кафтана – ты что, в карманах морковку носил?

– Ну, морковку… И что же тут смешного?

– Я вспомнила, как месяц назад впервые увидела тебя из окна и спросила отца – это и есть наш новый конюх? Он ответил – да, и, кажется, толковый. По крайней мере за лошадьми господ лейтенантов присмотрит как надобно. Седлая нетерпеливую кобылу, ты так и нырял – то под шеей, то под животом, расправляя подпруги. Чувствовалось, какую радость доставляет тебе возня с лошадьми. Ты и по крупу ее похлопывал, и гриву ей ерошил да приглаживал, и даже, схватив обеими руками за кольца уздечки, поцеловал прямо в нос. Посмотри, говорил отец, куда нашим увальням до этого парня! Я согласилась. Одной рукой ты держал плетеный повод, другой откидывал волосы с лица и глядел ввысь, в небо, словно дыша его далекой прохладой. Я о чем-то громко заговорила с отцом, но ты даже не взглянул на мое окно. Вот это уже были чудеса – слышать женский голос и даже не посмотреть, кому он принадлежит!