Нас ждет Севастополь

Во второй половине дня Таня, не спавшая почти всю ночь, задремала в своей ячейке. Проснулась она от близкого разрыва мины и в недоумении приподнялась, не понимая еще, где находится. И в этот момент раздался второй взрыв. Сильный удар в левое плечо сбил девушку с ног. Поднявшись, Таня ощутила острую боль в плече, рука бессильно повисла, как неживая, пальцы перестали сжиматься.

«Ой, руку отбило», — испугалась Таня и заплакала не столько от боли, сколько от страха остаться без руки.

Рукав бушлата быстро пропитался кровью. Снять ватный бушлат одной рукой Таня не смогла. Каждое движение причиняло боль. Несколько минут она сидела на дне ячейки и беззвучно плакала, не зная, что делать. Оставлять рану неперевязанной до вечера нельзя, но и ползти сейчас на НП на виду у противника рискованно.

«Поползу», — решила девушка. Выбравшись из ячейки, она поползла к траншее, работая правой рукой. Так ползти было тяжело. Винтовка мешала двигаться, но Таня не хотела ее бросать. Каждое движение отдавалось острой болью в раненой руке. Стиснув зубы, она медленно двигалась вперед.

На пути попалась воронка от снаряда. Пытаясь обогнуть ее, Таня неудачно повернулась и прижалась к развороченным камням левым плечом. От сильной боли у нее потемнело в глазах. Крикнув, Таня потеряла сознание.

Очнулась она в траншее на руках у Труфанова: комбат нес ее к батальонному санитарному пункту.

На седьмые сутки, потеряв до десяти тысяч своих солдат и офицеров, тридцать самолетов, пятнадцать танков, гитлеровцы прекратили наступательные действия.

И сразу стало непривычно тихо. Пыль осела, и десантники увидели ласковое по-весеннему солнце, голубеющее море. Вверх взмыли жаворонки и огласили небо ликующей песней. Это было удивительно. Где они прятались все эти дни и почему не улетели туда где зеленеет трава и цветут цветы? Неужели у этих пташек есть чувство привязанности к родным местам?

— Глянь-ка! Это — да! — указывая на них, с восхищением воскликнул Гучков.

Гриднев, поправляя рукой усы, с каким-то радостным недоумением произнес:

— Вот ведь какая жизнь…

Впервые за эти дни разведчики собрались около своих блиндажей. Немцы не бомбили участок, занимаемый ротой, и даже не обстреливали. Только одна шальная бомба угодила в разрушенное здание, под которым были вырыты блиндажи. От взрыва один блиндаж завалился, похоронив двух разведчиков. Бомба предназначалась батарее моряков из потаповской бригады, которая находилась в полутораста метрах от разведчиков. Немцам она была отлично видна. Они обрушивали на нее огонь нескольких батарей, чтобы заставить замолчать. Их самолеты сбросили на батарейцев не один десяток бомб. Но батарея жила и продолжала стрелять, вызывая ярость у врага. Многие бомбы и снаряды, предназначенные батарейцам, падали близко от разведчиков. Глушецкий еще раз строго запретил им вылезать из щелей без его приказания. Так они и сидели в них пять суток. Каждый вырыл себе «лисью нору» и вылезал из нее только по вызову командира. Все эти дни разведчиков никуда не посылали. Командир бригады держал их в своем резерве. Они имели задачу занять оборону у дороги над лощиной между лагерем и Станичкой в случае прорыва обороны. Но до этого не дошло. Несмотря на то, что разведчики не принимали активного участия в боях, у них оказалось двое убитых и четверо раненых.

Сейчас все радовались наступившей тишине. Многие признались, что у них до сих пор гудит в голове. У некоторых был довольно-таки ошалелый вид. У Байсарова лицо словно окаменело. Говорил он невпопад и почти не открывая рот. Лейтенант Крошка все время потягивался и был неестественно возбужден. Зато Семененко помрачнел и ни с кем не хотел разговаривать. Он только пыхтел, сердито ворочая глазами и сжимая пудовые кулаки. Внешне спокоен был Гриднев. Он щурил глаза в легкой усмешке, победно расправляя свои пышные усы, и повторял:

— Дали прикурить, дали. И они нам, и мы им…

А Логунов, злорадно посмеиваясь, вопрошал:

— А что теперь Гитлер сделает с генералом, который дал клятву и подписал ее собственной кровью?

Глушецкий смотрел на разведчиков и думал: «Неужели мы выдержали?» В эти дни у него не раз появлялась мысль о том, что может повториться то же, что и на мысе Херсонес. Опять они окажутся под отвесными скалами на берегу моря и будут ждать, когда ночью придут корабли и заберут их. От таких мыслей он мрачнел и давал клятву, что не сделает ни шага к берегу, будет драться насмерть.

В полдень неожиданно опять начался сильный обстрел. Гитлеровцы стали наступать в Станичке и на кладбище. Две их атаки были отбиты. Во время третьей атаки на одном участке, занимаемом батальоном капитана Ромашова, гитлеровцы забрали полуразрушенное каменное здание, которое именовалось на карте детяслями. После третьей атаки наступило затишье.

Находившийся на своем наблюдательном пункте полковник Громов стал ругаться, посылая проклятия по адресу Ромашова, которого почему-то недолюбливал.

«Достанется же мне от генерала за этот дом», — с раздражением думал он, ероша бороду.

Громов не ошибся. Генерал Гречкин вызвал его.

Сердито постукивая карандашом по карте и не глядя на полковника, генерал заговорил:

— Черт знает что такое! Мы говорим, что метра Малой земли не отдадим врагу, а вы целый дом отдали. Да понимаете ли вы, — повысил он голос, — что такое метр земли на берегу моря?

Полковник насупил густые брови и стоял неподвижно, высокий и прямой. Что он мог сказать генералу? Что в его батальонах после пятидневных боев осталось совсем мало бойцов и чудом можно назвать то, что гитлеровцы до сих пор не прорвали оборону на участке бригады? Но генерал прекрасно знает все это. И полковник молчал.

Генерал вышел из-за стола, потянулся и зевнул.

— Страшно хочется спать. Не смыкал глаз несколько суток, — произнес он, словно прося извинения за то, что зевнул в присутствии полковника.

Потерев пальцами виски, генерал стал шагать по узкой комнате капонира, что-то ворча себе под нос. Полковник стоял, не двигаясь, не распрямляя бровей.

— Забрать! — решительным тоном, не допускающим возражения, заявил генерал, продолжая шагать. — Гитлеровцы не должны знать, что сейчас у нас мало людей и боеприпасов. Ни одну их вылазку мы не должны оставлять безнаказанно. Понятно?

— Так точно, — сказал Громов.

Он был согласен с генералом, что здание надо отбивать у немцев. Во-первых, потому, что оно имеет немаловажное значение, выдаваясь вперед, лучшего места для боевого охранения и наблюдательного пункта не придумаешь. Во-вторых, надо наказать фашистских молодчиков, чтобы чувствовали, что каждый метр Малой земли неприкосновенен.

Полковник вернулся на свой наблюдательный пункт. Он долго глядел в стереотрубу, размышляя о том, как взять дом, который через увеличительные стекла был отчетливо виден. В батальонах совсем мало людей, не батальоны, а взводы. Как с такими силами вести наступление? «Батальону не взять», — вздохнул полковник. Кому же поручить? Можно бы создать специальную штурмовую группу. Но где найти людей, снаряды?

А взять дом надо!

Громов сердито постучал трубкой о бревно, выбил пепел и опять набит ее табаком. Несколько минут он курил, сердито посапывая. Затем поднял телефонную трубку и позвонил начальнику штаба.

— Командира разведроты ко мне немедленно.

Глушецкий пришел быстро. Полковник подал ему руку и коротко сказал:

— Садись.

Глушецкий сел и вопросительно посмотрел на полковника.

— Сколько людей осталось в роте?

— Четырнадцать с поваром и старшиной.

— Двенадцать, значит, — полковник невольно вздохнул. — Маловато…

— Да, маловато, — согласился Глушецкий. — Но за «языком» сходить сможем.

Полковник бросил на него пытливый взгляд.

— Другое дело тут, — он развернул карту. — Видишь дом — детские ясли. Теперь смотри в стереотрубу. Видишь? Там сейчас немцы. Завтра утром там должны быть твои разведчики.

— Мы? — удивился Глушецкий. — Почему мы, а не батальон?