Чайка

На стене скрипнули часы и пробили два раза.

— У, чорт… ночка! — прошептал Корф. Он взял листок, до половины исписанный ровными буквами с готическими завитушками и выпачканный чернильными кляксами.

Комкая в пальцах записку с приказом Ридлера, Зюсмильх смотрел в окно на звездное небо, по которому расплывалось зарево пожарищ.

«Прошу учесть все вышеизложенное и перевести меня в строй, — писал полковник. — Прошу…»

Перо споткнулось: звонок!.. Корф схватил трубку.

— Горит еще? Где?

Зюгмильх, пошатываясь, вышел из кабинета.

Глава пятнадцатая

Только подбежав к своему дому, Стребулаевы решились остановиться, чтобы перевести дух. Степку трясло как в лихорадке, и он ни слова не мог выговорить. Тимофей полой полушубка вытер лицо.

Хутор темнел — молчаливый, безжизненный. И в прежние ночи немного бывало на улице жизни, но она таилась тогда в домах за закрытыми ставнями, за накрепко запертыми воротами и сенными дверями. А теперь во многих дворах ворота были распахнуты, по улице гулял ветер, тоскливо хлопая калитками и ставнями.

Тимофей догадался: соседи сбежали в леса — значит, нечего бояться мести тех, которые видели, как он подкатил немцев к Кулагиным.

— На сегодня бог миловал, — прошептал он и, вздохнув, словно свалил с себя чугунную тяжесть, крупно перекрестился: — Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих…

Пораздумав, тихо сказал:

— Это хорошо, ежели партизанам удастся мост этот… к чортовой матери!

Степка молча согласился. Он теперь твердо решил — лучше в камеру Ридлера, чем обратно на строительство.

— Зазря только, тятя, насчет Волгиной… Не простят нам ее, — проговорил он поежившись.

— Дурак! — коротко отрезал отец. — Страшно? А ты бы хотел деньги задарма получить? Эвон сколько!

Он провел рукой по оттопырившемуся карману. Глаза Степки заблестели.

— Сколько?

Он весь замлел, нетерпеливо переминаясь на кривых ногах; ему казалось — не минута, а добрых полчаса прошло, прежде чем отец сказал:

— Пять тысяч марок. Остальные господин Макс обещал на дом прислать.

— Я про это самое… на мою долю сколько?

Отец не ответил.

— Марки… Хвоста овечьего на них не купишь, — обиженно процедил Степка.

Тимофей погладил бороду и сказал, скорее размышляя вслух, чем для сына:

— Сейчас марки, конечно, бумажки. А когда немцы укрепятся как следует, тогда марки станут денежками. В Певске все начальство меня знает — своя рука… Налажу торговлишку с немцами…

— А дом? — спросил Степка. Для него это было важнее денег, потому что сулило долгожданный раздел: два дома — две семьи.

— Велел господин Макс выбирать в любом селе, — сердито буркнул Тимофей: он не любил, когда прерывали его размышления. — Только занять-то тут как, когда знаешь, что хозяева рядом… из леса за своим двором приглядывают… Это тово… как бы сказать…

Прищурясь, он медленно обежал глазами соседние дворы с распахнутыми воротами и тяжело опустил руку на плечо сына.

— В городе дом возьму. Я уж там облюбовал один — в два этажа. Верхний — под жилье, а внизу, — двери железные, под лавку. Подходящее помещение. Завтра к Максу пойду, так, мол, и так, сараи и угодья, что в приказе, — от них отрешаюсь, а насчет этого домика… Бог даст завтра и переберемся: тут, пока все не утихомирится, опасно. Ныне бог миловал, а завтра… «На бога надейся, а сам не плошай». Понял? И ни о какой такой доле чтобы я больше от тебя, чорт кривоногий, не слышал… Дошло до тебя? А то оставлю одного в пустом хуторе, пусть к тебе соседи из леса в гости понаведаются…

Тимофей запахнул полушубок и толкнулся в калитку.

— Паскуды длинноволосые! В такое время двери нараспашку, — проворчал он.

Степка понуро проковылял за ним во двор. Отец тщательно запер ворота.

У крыльца задержался.

— Посмотри коня, как он там.

Ни жены, ни снохи в избе не было. «Чорт их знает, где шатаются в такое время!»

Не раздеваясь, Тимофей сел за стол и вытащил из внутреннего кармана полушубка толстую пачку немецких денег.

Степка пробыл в хлеву минут пять. Войдя в избу, с сердцем хлопнул дверью.

— Издыхает. Никакой корм не берет — ни сено, ни овес. — Он вытер рукой слезы и зло укорил: — Чтоб тебе, тятя… пешком до немцев, чай, ноги-то не отвалились бы.

Из горницы слышался шепот:

— Две тыщи сто, две тыщи двести…

— Издыхает, говорю!

— Чорт с ним, ежели издыхает, — с досадой отозвался отец. — Макс обещал завтра дать коня этого старосты Залесского, знаешь?

— Ничего я не знаю, окромя того, что ты сына сродить сумел, а подумать о нем и в голову не приходит… Последнего наследствия лишаешь.

Степка прошел в горницу и застыл с открытым ртом. Отец сидел, словно клушка, навалившись грудью на стол и прикрывая что-то полами полушубка.

«Подсчитывает!»

— А я видел, — сказал Тимофей, — жуковский мужик на нем сейчас мертвяков возит… Заморенный, а ежели подкормить — сойдет.

Глаза его горели зло и жадно. Степка почувствовал дрожь в руках и ногах, во рту сухо стало. Не отрывая глаз от полы полушубка, прикрывшей деньги, он сел по другую сторону стола, и в лихорадочно горящем мозгу мелькнула мысль, не раз беспокоившая его за последнее время: «Пристукнуть?»

Он облизнул сухие губы.

«Партизанам скажу, пристукнул за то, что Волгину выдал и меня по неведению в это дело втянул. А немцам скажу — партизаны пристукнули».

— Поди проверь, ладно ли я ворота прикрыл, — хрипло выговорил Тимофей.

Степка, усмехнувшись, мотнул головой.

— По-моему, ладно… А ежели сумление у тебя, сам сходи проверь.

Взгляды их скрестились, и казалось, они — отец и сын — вот-вот бросятся друг на друга. Но под окнами послышались шаги и затем громкий стук в ворота. Стребулаевы вздрогнули, и лица у обоих покрылись мертвенной бледностью. За воротами что-то кричали по-немецки.

— Свои, знать… немцы, — переводя дух, сказал Тимофей. Он встал, и взгляд Степки метнулся на кучку разноцветных бумажек, до этого прикрытых полой. Тимофей тоже посмотрел на деньги и растерянно скосил глаза на сына.

Стук в ворота становился все громче и настойчивее. Слышно было, как тряслась калитка.

— Спрячь! — решившись, почти без голоса прошептал Тимофей. — Только Смотри, сволота, у меня каждая бумажка пересчитана.

Он вышел из избы.

— Кого надо?

— Шнель, шорт! Вир мюссен штарост Стребулаев зеен.

Ледяной пот пополз у Тимофея по спине:

«Не немцы. Они, немцы-то, не так говорят».

Он хотел было бежать через заднюю стену двора, но тут же вспомнил: «Деньги у Степки!»

«А ведь их, должно, мало — человека два-три», — мелькнула мысль.

— Сейчас, господа немцы, сейчас!

Громыхая засовом, он вытащил из кармана револьвер. Калитку распахнул во всю ширь и шагнул в нее, держа руку с револьвером прямо перед собой. На улице никого не увидел, но почувствовал, как кисть его руки сжали, словно тисками. Револьвер выпал.

— Степка, сюда!

— Не шуми, дядька Тимохвей, зараз и Степка твой здесь будет, — сказала Женя, сильнее сжимая ему руку.

Кроме нее, у ворот стояли пожилая женщина — мать Веруньки Никоновой, учитель Васильев и еще два парня — все с винтовками. Женя кивнула — учитель и мать Веруньки вбежали во двор.

— Скорее, чорт! Нам нужно старосту Стребулаева видеть.

— Не шуми, дядька Тимохвей, — повторила Женя, — краще тебе от этого не будет.

Тимофей покосился на парней, взявших его на прицел, и понял: «Конец…»

Тяжело дыша, он опустил голову. Женя выпустила его руку и, подняв револьвер, прошла во двор.

Подгоняемый штыками, Степка шел из сеней, пятясь задом и до отказа подняв дрожащие руки. Женя резко скомандовала ему:

— Кру-у-гом!

Она с ненавистью, брезгливо оглядела обоих Стребулаевых.

— Що, гады? Думали, удрали со строительства, так и спаслись? Ни! И под землей не сховались бы…

Мороз крепчал. Близко, наверное километрах в двух-трех от хутора, к звездному небу клубами поднимался черный дым.