Интерконтинентальный мост

Для поездок по поселку, растянувшемуся вместе с хозяйственными и производственными постройками на несколько километров по южному берегу замерзшей Уэленской лагуны, Иван Теин предложил крытый утепленный электрический снегоход.

В помощь взяли еще Александра Вулькына.

— На открытом снегоходе сейчас тяжело: на большой скорости и не заметите, как обморозитесь.

— Ну что ж, — согласился Метелица, — пусть будет закрытый снегоход.

Первый маршрут лежал на звероферму, расположившуюся у берега озера Эле-Лылы. Звероферма представляла собой несколько открытых вольеров, точнее отгороженных обширных пространств тундры с небольшими полуоткрытыми клетками, напоминающими норы-конуры.

— Мы стараемся даже так называемого одомашненного зверя держать в природных условиях, максимально приближать его образ жизни к естественному, — объяснил Александр Вулькын. — Звери реже болеют, и, самое главное, шкура у них лучше.

— Много шкурок получаете? — спросил Метелица.

— Мы полностью обеспечиваем наши потребности в мехе, — ответил Вулькын. — Что похуже, продаем на сторону. Себестоимость норки довели до такого уровня, что можем каждому охотнику сшить кухлянку из этого еще в прошлом веке очень дорогого меха, но наши люди предпочитают оленью шкуру.

— А чем она лучше?

— Она легче, практичнее и теплее… Наше хозяйство складывается из следующих отраслей: морской зверобойный промысел, затем оленеводство, далее — звероводство. У нас традиционная экономика. Часть моржовых кож обрабатываем на месте. Также оленьи шкуры, камус. Вон, видите большой белый корпус? Там перерабатывают оленьи шкуры, нерпичью кожу. Производство полностью автоматизировано, и там работает всего двенадцать человек…

— Интересно, — заметил Метелица. — А перспективы расширения производства у вас какие?

— Можно сказать, что мы достигли потолка в традиционных промыслах, — ответил Александр Вулькын. — Чтобы дальше двигаться, надо что-то делать. Да и люди начали беспокоиться: сколько можно так жить, по старинке? Есть предложения организовать большие морские фермы по разведению морских зверей, строить заводы по переработке морского животного белка…

— А ведь дело это нелегкое.

— Все новое — нелегкое, — пожал плечами Александр Вулькын. — Вон в Анадыре сколько было споров и сомнений, когда морские биологи предложили использовать дрессированных дельфинов и белуг в лососевых хозяйствах. А сейчас трудно представить, чтобы анадырская путина обходилась без этих помощников.

— А как с оленеводством?

— Оленеводство в окрестностях Уэлена небольшое и обеспечивает только наши потребности в мясе и оленьих шкурах, да кое-что перепадает строителям моста. У нас бедные пастбища, и главная цель — это сохранить поголовье. Увеличения продукции мы добиваемся за счет выведения новых пород оленя. Наш уэленский олень сейчас почти в два раза крупнее своего предка, жившего лет пятьдесят-семьдесят тому назад.

К обеденному часу Метелица едва успел осмотреть половину хозяйства. Посетил вспомогательную ветроэнергетическую установку, дающую дополнительный ток в общую систему, небольшой консервный завод, где перерабатывалось моржовое и тюленье мясо.

После обеда Метелица осмотрел механические мастерские, точнее небольшой ремонтный завод.

Вечером, сидя у камина в большой гостиной у Ивана Теина, Метелица задал главный вопрос, который его занимал все время, пока он осматривал уэленское хозяйство.

— Ну, а как человек? Здесь, в Уэлене, он достиг того, о чем мечтали все предшествующие поколения: имеет теплый и надежный кров, не думает о пропитании, или, как говорится, о хлебе насущном, по мере надобности у него есть медицинское обслуживание, нет вопроса и об образовании. А дальше-то как? Растут у него потребности?

— А где предел потребностей и желаний человека? Наверное, все же человек — это не только я или вы, мой сосед или коллега, а все человечество…

Иван Теин как бы раздумывал вслух, глядя на огонь, в котором потрескивали синими, зелеными огоньками просоленные куски плавникового леса, собранного по осени на старой Уэленской косе.

— И даже этого, наверное, мало для определения человека. Человек — это все. От первого проблеска сознания до неведомого еще нам далекого будущего — все это человек. Человек, как явление, даже как биологический тип, в понятии хомо сапиенс, так мало еще живет в пределах истории Земли, не говоря о временном и пространственном протяжении Вселенной, Космоса, что даже так называемый доисторический наш предок — это наш ближайший соплеменник, вполне нам понятный. Иногда мне кажется, окажись сегодняшний человек в первобытной пещере, он быстро нашел бы общий язык с охотником на мамонта. Разные уровни цивилизации — это всего лишь разные уровни производительных сил человека, а сам-то человек оставался и остается, в главном, единым. Пример тому: почти мгновенное приобщение так называемых примитивных племен, обнаруженных в конце прошлого века в отдаленных районах Амазонки, Новой Гвинеи, Филиппин, Африки, Азии, к современному образу жизни, приятие так называемых чудес цивилизации. Когда я читаю описания путешествий, написанных этнографами тех времен, я улавливаю в них чувство обиды и досады от того, что так называемые дикари не проявляли особого интереса к разного рода техническим чудесам, не поражались, не раскрывали ртов от удивления. И, наверное, если вдруг к нам прилетят наши разумные собратья, когда-то улетевшие далеко от нас, в межзвездные дали, пережившие удивительнейшие приключения, встречи с неведомым и трудно вообразимым, и они, и мы тем не менее не будем чувствовать себя чужими друг другу.

— Я так понимаю, что для вас человек един во времени и пространстве, — сказал Метелица.

— Эта мысль не моя и далеко не новая, — возразил Иван Теин. — Я только хотел сказать, то есть ответить на ваш вопрос: а что же человек Уэлена? Осталась ли у него цель, высота, ради которой он будет жить и бороться дальше, в пространстве будущей жизни? Так вот, Сергей Иванович, покуда человек есть человек, — высшая цель у него всегда будет: совершенствование самого себя, совершенствование общества. Ведь если глубоко задуматься, то об этом человек задумался еще в пещере! Там, еще при свете костра, в земляной норе, деля скудную добычу, наш предок думал о лучшей организации общества и мечтал о Справедливости… Создание нового человека оказалось не таким простым и быстрым, как в теории. Совершенствование человека будет продолжаться, покуда будет существовать человечество…

Метелица слушал Ивана Теина, внутренне соглашаясь с ним. И впрямь, насколько неисчерпаемым оказался, по ленинскому выражению, атом, настолько же бездонным и сложным предстал человек, и нет конца и края его самопознанию, движению его многообразной души. А может быть, мечта об идеальном человеке так же несбыточна, как достижение абсолютной истины?

— К нынешнему времени, — продолжал Иван Теин, — мы все же добились такого отношения к труду, что труд воистину стал потребностью человека, неотъемлемой частью его существования. Конечно, мы теперь удивляемся тому, что были времена, когда труд был наказанием. Слабость христианской религии не в том, что в священных книгах множество несообразностей и несоответствий, а в утверждении, что труд был дан богом человеку в наказание за его грехи. А это в корне неправильно: труд — это главное отличие человека от животного, содержательный, творческий труд, дающий радость и удовлетворение. И чем лучше работает человек, тем полнее и радостнее у него жизнь. И это самое главное, самое истинное, что мы сегодня имеем…

Хью Дуглас прилетел в назначенный им день уже к вечеру.

Иван Теин с Метелицей встречали его на посадочной площадке, под высокой причальной мачтой. Долго гасла вечерняя заря над покрытыми снегами южными холмами. Свечение неба было таким сильным, что даже Дальний Хребет сиял своими зубчатыми вершинами, освещенными уже скрывшимся за горизонтом солнцем. Ближние холмы матово отсвечивали алым, теплым светом.