Избранные произведения в трех томах. Том 3

Убежали со смехом в дом.

— До чего смешно, — сказала Капа. — Баба! Вот бы мои родители слышали, кого вырастили: бабу!

Ничего не разбирая на разгромленном столе, оставив все эти дела на завтра, они тихо и мирно, одни, принялись пить чай.

— Все–таки устала, — сказала Капа.

— Болван этот ваш Попов, — сказал Андрей.

— Вы замечательно ему все отвечали. Я так радовалась. Может быть, это и хорошо, что он высказался. У всех сразу и мысли нашлись, и слова, и доказательства.

— А в общем неприятно, — сказал Андрей. — Значит, живут среди нас такие, с такими взглядами. Я уж думал, что это все в прошлом. Работаешь, работаешь, перед тобой все печь да печь, ребята заводские, и начинаешь думать, что жизнь только из этого и состоит. А оказывается — вот еще что в жизни водится…

Они сидели друг перед другом за столом, смотрели друг другу в озабоченные, встревоженные глаза. Для них не было сомнения в том, как поступят они, если родине будет грозить опасность. Они любили Павла Корчагина, они любили молодогвардейцев, Зою, Чайку, Матросова, любили за то, что те поступали именно так в тяжелую годину, как поступили бы на их месте и они, Андрей и Капа Ершовы.

13

Орлеанцев пришел в партийный комитет.

— Когда–то, помню, — сказал он, сидя в кресле и покачивая ногой, — в этом кабинете обсуждалось то, как наш директор Чибисов отнесся к рационализаторскому предложению инженера Крутилича. Тогда товарищ Чибисов объяснял свое поведение тем, что недооценил, недопонял, занят, завертелся и тому подобное. К сожалению, факты свидетельствуют, что это не так. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с документами. — Он принялся извлекать из портфеля бумаги и раскладывать их на столе перед секретарем партийного комитета.

Можно было бы давно прийти в партийный комитет, можно было бы давно опубликовать все эти бумаги. Но Орлеанцев добивался того, чтобы сделал это Крутилич, чтобы именно он, этот озлобленный человек, пошел ходить по инстанциям с кляузой, с фальшивыми документами. Орлеанцев не учел одного. Он не учел, что Крутилич, получивший квартиру, Крутилич, состоящий на хорошей зарплате, Крутилич, обретший власть над заводскими изобретателями, — этот Крутилич уже утратил свой боевой пыл. О Козаковой, которая, по замыслу Орлеанцева, должна была выглядеть плагиатором, он даже сказал: «Я бы, откровенно говоря, простил ей эту маленькую погрешность, Константин Романович. Может быть, мы с ней шли параллельно. Может быть, она вовсе и не плагиатор. Может быть, и ко мне и к ней мысль явилась в одно время. Ведь бывает же так. История знает примеры». — «Эх, Крутилич, Крутилич, странный вы человек!» — сказал Орлеанцев, стараясь говорить это спокойно. «Не хуже некоторых, — ответил Крутилич. — Нет, не хуже, Константин Романович».

Возможно, что Орлеанцев, не находя прямой поддержки у Крутилича, так бы и не решился пускать в ход свои бумаги, если бы на завод вновь не приехал автор статьи «Сталь и стиль». Три дня провели они вместе. Приезжий возмущался, почему по его статье не приняты меры, ходил в горком — к Горбачеву, был в редакции. Обошел только Чибисова, с ним почему–то встретиться не захотел. Он говорил Орлеанцеву: «Никаких сомнений быть не может — все старое, все косное, догматическое будет сметено. Разве вы здесь не чувствуете свежего ветра?» Он сказал еще, что выступит с новой статьей, с еще более резкой и категорической.

Это, конечно, сильно противоречило жизненным принципам Орлеанцева — лезть в неизведанное, в непроверенное, но речи приезжего очеркиста укрепили его в необходимости активных действий. Иначе прозеваешь момент, иначе не будешь первым.

— Вот они, эти документы, — повторил он, разложив все листки перед секретарем парткома: — Из них следует, что товарищ Чибисов вообще странно понимает методы работы с изобретателями. Вот его записка главному инженеру, в которой директор просил главного инженера проследить, как товарищ Крутилич будет выполнять задание об охлаждении кабины вагона–весов. Значит, такое задание было, значит, директор был заинтересован в такой работе, значит, к ней привлекали изобретателя Крутилича. А дальше что? Дальше — вот докладная Крутилича о том, что работа проделана. Вот его объяснительная записка к этой работе. Вот схема электроохлаждения вагона–весов. Вот рабочие записи, эскизы. Смотрите дату — когда это было? Давным–давно, в январе. Почему же никто не знал, что Крутилич выполнил задание директора, и блестяще выполнил? Почему все это было подшито в папку и оставлено без движения? Не потому ли, товарищ секретарь, что, признав на словах неправильность своего отношения к Крутиличу, Чибисов затаил против него злобу? Может быть, и задание–то он дал изобретателю в надежде, что тот его не выполнит, для дискредитации изобретателя? А когда благодаря одаренности, талантливости Крутилича задание было все–таки выполнено, директор спрятал его от заводской общественности. Что же дальше? А дальше… Дальше, поскольку высокую температуру в вагоне–весах надо все–таки ликвидировать, решили предложением Крутилича воспользоваться. Но сделать так, будто бы не он автор, а во всех отношениях бесцветная инженер Козакова. Какова тут механика — сказать трудно. Или прямо передали ей все эти материалы, или умело подсказали, навели на решение. Но тут уж за точность не ручаюсь, высказываю предположение. Это уж мой домысел, прошу прощения.

Секретарь партийного комитета был взволнован. С одной стороны — бумаги, представленные Орлеанцевым. С другой стороны — невозможно было поверить тому, что Чибисов способен на подобные махинации.

— Да… — сказал он настороженно. — Что ж, оставьте, товарищ Орлеанцев, будем разбираться.

Приглашенный в партийный комитет Чибисов, увидав эти бумаги, буквально онемел.

— А что я буду говорить? — сказал он. — Правильно, вот моя записка главному инженеру. Правильно, давал задание Крутиличу. Остальное… Первый раз вижу эти документы.

— А с Козаковой разговор был?

— Был. Рассказывала о своем предложении. Интересное предложение. Я одобрил. Главный инженер одобрил. Поручили конструкторам, электрикам. Сейчас уже монтируют.

— Почему же одобрили предложение Козаковой, а точно такое же и раньше разработанное Крутиличем замариновали?

— Не знаю. Ей–богу, не знаю. — Чибисов напрягал память, стараясь вспомнить все встречи, все разговоры с Крутиличем, курил папиросу за папиросой, и вид у него был до крайности виноватый.

— Запутанное дело. — Секретарь партийного комитета долго в молчании протирал очки лоскутком замши.

Вызывали главного инженера, вызывали Орлеанцева, инженеров из соответствующих отделов, вызывали начальника доменного цеха и обер–мастера Воробейного. Собрали их в парткоме всех вместе. Воробейный сказал, что весной он что–то такое о предложении Крутилича слышал, — то ли Крутилич уже сделал это предложение, то ли еще только собирался это сделать. Но разговор подобный был, да, был, и что Крутилич еще год назад спускался в скиповую яму, это могут подтвердить рабочие. Главный инженер сказал, что хорошо помнит записку директора, но, должен признать свою вину, поручение не выполнил — с Крутиличем своевременно не побеседовал, ход работы не проконтролировал. Он спросил Орлеанцева, где тот разыскал документы Крутилича. Орлеанцев сказал, что там же, где была и записка директора, в той же архивной папке. «А как они туда попали? — спросил Чибисов. — От кого?» — «От вас, видимо, товарищ Чибисов, — ответил Орлеанцев. — В той папке только материалы, поступавшие главному инженеру от директора». — «Не было у меня таких материалов! — воскликнул Чибисов. — Не было! Тут какое–то колдовство!»

Порешили в конце концов на том, что для расследования запутанного дела будет создана комиссия. Но слухи об этом деле помчались впереди комиссии. Воробейный в тот же день, после короткой встречи с Орлеанцевым один на один, говорил в цехе мастерам и рабочим: «Конечно, нельзя во всем винить только Козакову. Виновата, виновата Козакова, что правда, то правда, не выстояла перед соблазном. Но и дирекция не должна была вводить ее в соблазн — подсовывать чужое предложение». — «А зачем это дирекции? — спросили Воробейного. — Какая разница, чье предложение — Крутилича или Козаковой? Важно, что дело сделано». — «Разница, товарищи, есть, и не малая. Во–первых, директор уже давно не ладил с Крутиличем. Ему, кажется, в свое время даже попало из–за Крутилича. А во–вторых, ну все же мы люди, все человеки… Инженер Козакова — женщина, а товарищ Чибисов — мужчина… Я ничего не утверждаю, это моя фантазия, но думаю, что не беспочвенная».