Сломанная подкова

За анекдот о Ходже Насреддине под суд не отдашь. Но всем понятно, что под аллахом Азрет разумеет Гитлера, разваливающего стены Советской власти. После этого каждому понятно, на чьей призывают быть стороне.

Все это промелькнуло в голове Локотоша, пока Кучменов огрызался, не желая садиться. Локотош решил пресечь вылазку Азрета, чтобы неповадно было всем другим.

— Рядовой Кучменов, садись!

Кучменов выпучил глаза. Его нижняя губа отвисла, заслонив подбородок.

— Рядовой? Я — командир. Средний комсостав!

— Был. Властью начальника гарнизона осажденного ущелья я вас разжаловал за невыполнение моего приказания... Сегодня сдашь свое подразделение. В осажденной крепости только железная дисциплина дает силу для победы. Только в единстве победа. Только слившись с гранитными скалами, человек становится сам скалой, обретает силу выстоять. Верность присяге — во-первых, верность присяге — во-вторых, верность присяге и в-третьих. Кому это еще непонятно?

— Под этим приказом надо поставить и вторую подпись...— Бештоев взглянул на капитана, давая понять, что он не подпишет приказ.— Начальник гарнизона прав. Азрет Кучменов не выполнил приказ вышестоящего командира. В боевой обстановке за это пуля в лоб. На фронте я сам судил труса, хотел ему вынести смертный приговор, не согласились. Но давайте еще раз взвесим. Одних в башню, других разжалуем, а с кем воевать? Может быть, ограничимся дисциплинарным взысканием? Как, товарищ капитан?

Локотош быстро решал: уступить или не уступить Якубу Бештоеву? Пожалуй, наступил тот самый решительный переломный момент, если уступишь сейчас, будешь уступать всегда. Якуб заберет верх. В глазах людей он сделается борцом за справедливость. Законы знает. А для Локотоша один закон — устав. Присяга. Война.

— Я настаиваю на своем. Если потворствовать нарушителям воинской дисциплины, то действительно не с кем будет воевать. Немцы еще не разобрались в обстановке. Они полагают, что здесь большие силы. Будьте уверены, противник не сидит сложа руки. Он ведет разведку. Выясняет, сколько нас, чем дышим. Испытание огнем впереди.

Якуб перебил капитана:

— Все равно. Ты не волен единолично решать судьбу людей. Помимо военных, в ущелье еще не одна тысяча человек гражданского населения.

— И они подчиняются тем же законам...

— Каким? Твоей воле? Нашелся диктатор, вершитель судеб! Не много ли хочешь? Ты можешь отдавать приказания, но так как я здесь особоуполномоченный от гражданского населения, все твои приказания должны утверждаться мной...

— Узурпация власти!..

— Называй как хочешь.

— Тет, глава Чопракской крепости?

— А что, неплохо звучит.

Якубу часто приходила в голову одна мысль. Почему в истории малых народов не оказалось своего Ивана Калиты— собирателя Руси, своего Ивана Грозного, ликвидировавшего русскую междоусобицу. Появись такая личность — кабардинцы, черкесы, адыгейцы образовали бы единое государство. Бекану Диданову поручили сохранить элиту кабардинской породы лошадей. Так, может быть, Якубу Бештоеву сама судьба поручает сохранить «на развод» горстку своего народа, которого Гитлеру не хватит и на один зуб.

— Каким бы правителем ты ни называл себя,— Ло-котош уже решил, что между ним и Якубом образовалась та пропасть, которую нельзя и даже не нужно переступать,— я подчиняюсь только Комитету обороны, пославшему меня сюда. Только Кулову.

Якуб ответил уверенно:

— А мой Комитет обороны — вот они, перед нами.— Бештоев обвел взглядом присутствующих и жестом по-

ш

казал на аул.— Они — мое начальство. Я буду действовать от их имени.

Бештоев что-то сказал на кабардинском языке, и все засмеялись. Локотош не знал, что и делать. Он готов был вскочить на Шоулоха и умчаться куда-нибудь отсюда. Он до боли сжал кулаки, чтобы не сделать опрометчивого шага. Бежать?! Но бегство — это своеобразное доказательство правоты Бештоева. Якуб снова предстанет перед людьми орлом во главе стаи. Сомнения нет, Якуб действует по задуманному плану. Он хочет остаться в ущелье единовластным хозяином, присвоить себе славу героя Чопракского сопротивления. То, что о нем писала газета, оказалось мыльным пузырем. Получился конфуз. Теперь Якуб решил стать героем и опровергнуть подозрения Бахова. Победителя не судят. Якуб удерживал ущелье, пока перегнали за хребет весь скот и переправили людей с молибденом и вольфрамом. Якуб отвлекал на себя части немецких войск...

Ничего у Якуба не выйдет. Бахов все-таки вытащит рыбу из воды...

Но как быть Локотошу сейчас, сию минуту?

ОЖШЕВЬ! — ОТЕЦ И СЫН

Снег словно ждал, когда завершится эвакуация через хребет. Длинной многодневной вереницей прошли через «окно в небо» усталые люди, овцы, коровы, кони. Опустела тропа, кое-как проковыренная в скалах, и сразу посыпался снег. Скачала толстым слоем, а потом сугробами, заносами он перекрыл дорогу так, что только ползком или на четвереньках проберешься теперь через хребет. А скоро не проберешься и ползком, наглухо, до самой весны, отрежут снега северные склоны Кавказского хребта от южных, а вместе с тем и от Грузии.

Бештоев день и ночь про себя возносил молитвы аллаху, чтобы снежные лавины скорее загородили все пути, чтобы Бахову, уходящему вместе с людьми и скотом, не возвратиться назад. Но в то же время он понимал цену этой дороге: военное снаряжение, медикаменты, все товары первой необходимости — все прощай до весны!

«На «окно в небо» зима повесит белый замок,— ду-

мал и Локотош.— И только весна своим ключом сможет открыть ее».

Об этом же думал до вчерашнего дня и Оришев-старший. Он рвался в это ущелье, торопил сына, он думал, что ему здесь помогут, окажут всяческое содействие в спасении государственных денег, а его вместе с сыном посадили в башню. И деньги теперь неизвестно где.

Оришевы долго блуждали по лесам и горам, ночуя в пещерах, и не знали, где спрятать деньги, чтобы и их спасти и самим освободиться от казенного груза. Оки переходили от шалаша к шалашу, от ночлега к ночлегу, останавливались у скотоводов, забредали к родственникам, но от всех скрывали содержимое мешков, боясь, что, прознав про деньги, их убьют в первую же ночь. Постепенно они пробирались к Чопракскому ущелью в надежде перейти в Грузию. Тропинки вели через чинаровые леса, через голые скалы, через заоблачные зеленые пастбища. Ничто не пугало отца и сына. Оришев-стар-ший уже представлял себе, как в каком-нибудь банке он пересчитывает деньги, все два миллиона, и сдает их по акту. Не оказалось бы недостачи. Поверят ли тогда ему, не подумают ли, что он их взял и истратил. А ведь он не взял ни рубля.

Оришев давно мог бы спрятать где-нибудь эти злосчастные два мешка с деньгами. В крайнем случае, он мог бы их сжечь, лишь бы они не достались немцам. Но не таким человеком был Батырбек Оришев. Он был банковским служащим не только по должности, но по своему характеру, по складу души и по образу мыслей. Он, казалось, был рожден считать, экономить, беречь, копить. Его аккуратность и бережливость были чрезмерны, могли показаться комичными. Так, его записная книжка не просто лежала в кармане, но была еще привязана к пуговице шелковой тесемкой. Такой же тесемкой был привязан к поясу складной нож, лежащий в кармане брюк.

Аккуратность, честность и скромность Оришев унаследовал от своей семьи. В бедном крестьянском доме Оришевых было принято экономить на всем. Если им удавалось завялить баранью тушу, то одной туши хватало ка целую зиму. Утром мать варила мамалыгу и тотчас начинала жарить шашлык из вяленой баранины. У других капли жира от шашлыка капают прямо в огонь и, треща, сгорают, но мать Батырбека поступала иначе. Она подставляла под шашлык котел с мамалыгой, чтобы жир капал в нее. Утром семья ела мамалыгу с запахом шашлыка, а в обед уже сам шашлык.

Ходили рассказы об изобретательной экономности Оришева в бытность его председателем колхоза. Он не сдавал коноплю на пенькозавод сразу, как только она просохнет в суслонах. Он набирал десятка два-три стариков, и те вручную вымолачивали эту коноплю. Весной, когда другие колхозы втридорога покупали семена конопли, у Оришева семена всегда бесплатные.