Другой путь. Часть первая

Я увидел их возле нового дома старика Матти Вуоринена. Там на лужайке перед открытой верандой стояли рядом два длинных стола, у которых ножками служили толстые колья, вбитые в землю, а поверхностью — сколоченные вместе длинные доски. Накрытые бумажными скатертями и уставленные угощением, они выглядели нарядно и празднично. Вдоль них тянулись широкие, приземистые скамейки, на которых сидели люди.

Я опоздал, конечно, как это всегда за мной водилось в жизни. Главные разговоры за столами, как видно, уже прошли, да и сами столы уже опустели по крайней мере на треть. Люди, вставшие из-за них, разбрелись кто куда по хозяйству старого Матти и его старшего сына. Но человек по двадцать еще оставалось за каждым столом. И все они сбились больше к тем концам столов, где восседали старики Вуоринены, положившие начало деревне.

Шумно было за обоими столами, но тот, что возглавлялся женой старого Матти, семидесятилетней Мартой Вуоринен, шумел больше женскими голосами, а за другим, стоящим ближе к веранде, гудели голоса погрубее. Сам старый Матти, возглавлявший тот стол, принарядился для этого дня в свой новый коричневый костюм с галстуком. Он сидел на конце стола, блестя лысиной и гладко выбритым широким подбородком, а перед ним сидели в два ряда по обе стороны стола его приятели, родные и знакомые.

Разговоры были трезвые, потому что вина не полагалось на этот очень скромно устроенный праздник, а пива запасли только два бочонка. Один из них сварил сам старый Матти, а другой закупили у фирмы Синебрюхова парни, работающие в столице. К моему приходу пиво Матти уже было выпито начисто, да и от синебрюховского осталась, кажется, самая малость. Женщины налегали больше на кофе со сливками, радуясь тому, что опять, слава богу, стал доступным в Суоми настоящий бразильский кофе, постепенно заменяющий уже слишком надоевший всем за десять последних лет корвике [30].

Кофе пили из чашек, собранных со всех одиннадцати дворов деревни, разбросанных на трехкилометровом пространстве, а пиво пили из кружек и стаканов. Расставленные вдоль столов, эти фарфоровые чашки составляли очень приятное для глаза скопление узоров. А кроме них, там еще стояли вдоль середины стола молочницы, сахарницы, тарелки, на которых лежали пирожки с разной начинкой, и вазы с печеньем.

Всем хозяйкам в Матин-Сауна досталось работы перед этим праздником. Зато вид их столов напоминал о том, что карточная система в Суоми наконец отпала и что жизнь в ней сделала после войны свой первый крупный шаг вперед.

Об этом тут, наверно, и говорили главным образом. Даже к моему приходу разговор этот не прекратился. А среди разговора кто-то выкрикнул громким голосом:

— Постойте! А мы еще молодому Хонкалинна из Алавеси не дали сказать слова. Эй, Антеро! За тобой речь!

Но Хонкалинна, сидевший между двумя стариками, только покачал головой:

— Мне уже нечего сказать. Тут столько было высказано вполне справедливых истин, что мне остается только молчать и радоваться прогрессу финского ума.

— Но ты все-таки скажи хоть что-нибудь. А то неудобно: в другие, обыкновенные дни, хмурые и серые, говорил, да еще как, а в такой день — и вдруг ни слова.

Тут еще некоторые голоса поддержали эту просьбу. Тогда Антеро приподнялся над столом, держа в руке стакан с пивом, и спросил:

— А вы не боитесь коммунистической пропаганды?

Ему ответили со смехом:

— Ничего, валяй. Устоим как-нибудь.

И он продолжал:

— Так уж у нас было принято считать долгое время: все, что говорит коммунист, — пропаганда. Ладно. Пусть будет так. Но вот перед вами сидит Антти Хейсканен, хороший и крепкий хозяин, имеющий двенадцать коров и одного наемного работника. Он только что говорил. О чем он говорил? Он сказал: «Все, что угодно, только бы не война, потому что для нас война — это война с Россией. А новая война с Россией — для нас конец». Это Хейсканен так сказал. Но и я не раз вам такое говорил. Так кто же из нас коммунист: я или Хейсканен?

Тут люди посмеялись немного за обоими столами, а Хонкалинна продолжал:

— Или возьмем Лаури Томпури. Он сказал здесь, что неплохо было бы утвердить надолго это положение, то есть наши дружеские отношения с Россией. Но ведь и я вам это говорил. Так кто же из нас коммунист? В том-то все и дело, что мы, прежде чем высказать что-нибудь, прислушиваемся к тому, что уже сказано в народе. От народных интересов мы исходим в своих взглядах. Сейчас, например, народы страстно хотят мира. А разве мы когда-нибудь хотели войны? Всеобщий устойчивый мир — это первое и непременное наше условие. Борьба идеологий должна происходить только при мирном сосуществовании народов. Силой оружия идеи в голову не вколотишь. У Лаури Томпури есть причина желать мира и дружбы с Россией. Его сын работает на судоверфях, где выполняются русские заказы, без которых не миновать бы ему безработицы. Значит, и у сына Томпури тоже нет причины желать изменения обстоятельств, кроме разве прибавки жалованья. Но это уже отдельный разговор. А кто же и составляет наш народ, как не люди, подобные Томпури, Хейсканену и их сыновьям? Вот они говорили здесь о прошлом и настоящем вашей деревни, особенно заботливо заглядывая в ее будущее. И в этом заглядывании в будущее сквозила забота не только о своей деревне, но и о каждой другой деревне Суоми и о каждом ее городе. Вот что отрадно было слышать. Недаром все остальные за столом одобрили их слова. Даже молчаливый Пентти Турунен кивнул несколько раз головой. А мне, что же, прикажете призвать атомную бомбу на наши головы? Ничего отличного от них и я не сумею сказать. А потому пью это доброе пиво старого трудолюбивого Матти за здоровье всех присутствующих и за исполнение выраженных ими здесь пожеланий.

Так примерно сказал свою речь Антеро. А я тем временем прикидывал, с какой бы стороны подобраться к нему поближе. Но сперва нужно было поздравить стариков и начать, конечно, с хозяйки. Я подошел к ней и сказал, протянув руку:

— Не позволят ли и мне поздравить сегодня знаменитую основательницу здешнего царства?

Она пожала мне руку маленькой морщинистой рукой, всмотрелась в меня, щуря старые глаза, и сказала:

— Милости просим, добрый человек. Но не узнаю. Нет, не узнаю.

Я сказал:

— Аксель Турханен из Кивилааксо.

— А-а, так ты сын покойного Матти Турханена? Смотри-ка ты, каким солидным стал. Не угощался еще? Ну, присаживайся. Вот свободное место. Девушки! Примите гостя.

Ко мне подошли сразу две девушки. Одна из них была внучка старого Матти, а другая — Матлеена. Обе они были одеты в красные полосатые платья с широкими подолами, поверх которых были повязаны белые передники с голубыми елочками, вышитыми по краям. Все молодые женщины и девушки деревни были в этот день одеты точно так же и прислуживали гостям.

Матлеена улыбнулась мне и указала на место за столом. Меня, правда, тянуло за другой стол, но пришлось послушаться, чтобы соблюсти приличие. С помощью другой девушки она застелила место напротив меня свежей скатертью и спросила:

— Что желаете, дядя Аксель, пива или кофе?

Я пожелал пива и кофе. Оба бочонка с привинченными кранами стояли на табуретках в тени дерева. Пока она ходила туда, чтобы нацедить мне в стеклянную кружку пива, я повернул голову вправо. Ого, кого я увидел! Черноволосая красавица Эстери Хонкалинна оказалась рядом со мной. Как раз в это время она поднялась из-за стола и, чтобы я не счел это невежливостью с ее стороны, улыбнулась мне и сказала доверительно на ухо:

— Готовимся к выступлению.

Так, так. Вот у меня уже и секреты завелись общие с молодой, красивой девушкой. Смотри, Юсси Мурто. Не потерять бы тебе ее, когда дорогу к ней тебе заступит такой мастак по части женщин, как Аксель Турханен. Уже две девушки мне улыбнулись и сама хозяйка тоже. Чем плохая наступила для меня жизнь?

Матлеена принесла мне пиво и остановилась рядом, поправляя волосы и окидывая взглядом столы. Она тоже была видная девушка, эта Матлеена, рослая и статная, с чуть загорелым, свежим лицом, которое выглядело лишь немногим темнее своего пышного белокурого окружения. Вся она казалась какой-то очень уж светлой и чистой, как будто солнце не только освещало ее снаружи, но и пронизывало насквозь. И ветер, теребя ее светлые волосы и платье, тоже как бы оспаривал право на такое проникновение.