«Карьера» Русанова. Суть дела

— Не был.

— И я не был…

— А я на Малой Арнаутской жил, — включился в разговор Пряхин. — Пыль, жара, канализации нет. Но зато — гонору!.. — Он посмотрел на часы. — Завтра, Владимир Васильевич, я приглашаю вас на обед, вместе с вашими женщинами. Буду угощать салатом.

— Из чего салат? — поинтересовался Гусев.

— Салат, к вашему сведению, принято делать только из салата, который специально для этой цели произрастает в огороде… Так что давайте спать, потому что обедать нужно в бодром и жизнерадостном расположении духа.

19

Предстоящий обед лежал на столе в виде здоровенного куска мяса, рыбины с устрашающей мордой, зелени и решета с редиской, которую Гусев уже наполовину съел.

— Да не хватай ты, как маленький, — сказала Наташа, утирая слезы. — Фу! Терпеть не могу лук чистить. Хоть бы ты какие-нибудь очки изобрел, чтобы глаза не щипало.

— Вот-вот! Я только на это и гожусь. Меня уже просили соковыжималку сделать.

— Эксплуатируют нас почем зря, — вздохнула Наташа. — По-моему, меня пригласили на обед, чтобы я этот обед сперва приготовила.

— Просто Черепановы хотят знать, на что ты годишься как хозяйка.

— Не злословь. Я не знаю, что делать с этой акулой, я таких сроду не видала… Ну, была не была! — Она занесла нож, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в кухню не вошел Пряхин: в фартуке, с засученными рукавами.

— Кто позволил? — грозно спросил он. — Терпеть не могу самодеятельности! Обед должен готовить повар. Подчеркиваю — повар, а не хозяйка, привыкшая стряпать пищу. — Он галантно поклонился Наташе. — Прошу прощения, Наташенька, но такова суровая правда. Равные с мужчинами права — это, бесспорно, завоевание прогресса, но право готовить вы у нас узурпировали незаконно… Вы знаете, кто кормил Людовика Четырнадцатого? Его кормил знаменитый Ле Форуа, пожалованный королем за особый рецепт паштета поместьем в Нормандии. Якова Стюарта кормил сэр Лебуа. Не просто Лебуа, заметьте — сэр Лебуа: он был возведен в рыцарское достоинство за приготовление телячьей вырезки в бургундском… Вы можете назвать мне хоть одну женщину, обессмертившую свое имя в памяти потомков выдающимся кулинарным гением? Не можете, и потому отправляйтесь на свежий воздух и не мешайте.

— Ты попала в редкостную семью! — расхохотался Гусев, когда они уселись в саду. — Ты станешь белоручкой. Интересно, кто в этом доме моет полы? По всей вероятности, Сергей. Пряхин еще в прежние времена привык, что этим должен заниматься денщик, и вид женщины со шваброй его шокирует… Но ты не станешь белоручкой, правда? Ты будешь по-прежнему приходить домой и варить нам обед, если, конечно, муж не заартачится… Сергей! — громко позвал он. — Что за порядки? Куда все подевались? Где Оля?

— Она у соседки, слушает патефон. А Сергей яму копает.

— Какую яму?

— Ну, эту…

— Под сортир, что ли?

— Тебе бы в казарме фельдфебелем быть! — рассмеялась Наташа. — Надо говорить — выгребную…

— Эй! — послышался голос Черепанова, бежавшего к ним через весь участок. — Все сюда! Я сокровища нашел!.. Дядька! — крикнул он, заглянув на кухню. — Кончай шаманить, иди на консультацию!.. Ксения Борисовна! — позвал он через забор. — Оля! Быстро! Спешите видеть!.. Ну-ка, освободите скамейку!

Гусев и Наташа, ничего еще не понимая, послушно встали. Черепанов развернул какую-то тряпицу, похоже, кусок насквозь прогнившего брезента, и высыпал на скамейку монеты. Их было десятка три — темных, шершавых, словно покрытых коростой, но были и почти новые, будто вчера отчеканенные.

— Елки-палки! — присвистнул Гусев. — Золотой мираж! Откуда?

— Из-под фундамента! Дядька попросил откопать немного, там старые кирпичи раскрошились, а на лопату земли снял — лежат!

Вытирая фартуком руки, подошел Пряхин.

— Посмотрим, посмотрим… — Он наклонился над монетами. — Хм… Не густо. Екатерининский рубль, две гривны… Любопытные гривны, давненько таких не встречал. Николаевский рубль, серебряный полтинник двадцать пятого года, еще один полтинник… Остальное — так, чешуя. Начинающий нумизмат, и тот не соблазнится… А гвалту было!

— К скамейке протиснулась Оля.

— Чего же вы стоите? — сказала она. — Надо срочно позвонить Знаменскому. Или, лучше, Томину.

— Кому? — удивилась Наташа.

— Ну этим, которые знатоки. — Она рассмеялась. — Что с сокровищами будете делать? Их в музей-то хоть возьмут?

— Надо справиться, — сказал уязвленный недостатком внимания Черепанов. — Дядя, конечно, авторитет, но все-таки…

— Я думаю, их можно передать в школьную коллекцию, — негромко сказала стоявшая поодаль пожилая женщина. — Если, конечно, хозяева не против.

— Это будет украшением школьной коллекции, — энергично подтвердил Черепанов. — В конце концов, дядя говорит, что тут есть любопытные гривны. Как вы считаете, Ксения Борисовна?

— Безусловно, — кивнула Ксения Борисовна. — Я завтра же наведу справки.

— А если бы это был настоящий клад? — поинтересовалась Наташа. — Что бы ты, Сергей, сделал?

— Давай сперва найдем клад, потом я подумаю.

— А вы, Павел Петрович?

— Извините, Наташенька, но у меня может пригореть соус. Пригоревший соус — ничем не смываемое пятно на репутации кулинара! — Он торопливо зашагал на кухню.

— Какие вы все… без фантазии! — сокрушенно сказала Наташа. — Ну а ты, Оля, ты бы что сделала?

— Я бы отдала свою долю Виктору Николаевичу. Он с товарищами собирается искать пещеру Золотого идола. Или Золотой бабы, точно не помню. Им на экспедицию нужны деньги, и они вот уже второй год подрабатывают, даже в грузчики нанимались… Ты, Наташа, не улыбайся, это старая легенда, никто пока ничего не нашел, но у Виктора Николаевича есть своя концепция.

— Иметь свою концепцию заманчиво, — сказал Гусев. — Хорошо бы еще уточнить, кто такой Виктор Николаевич.

— Я познакомилась с ним в библиотеке, когда он подбирал литературу по якутскому фольклору.

— Исчерпывающие сведения…

— Виктор Николаевич Ремизов — большой энтузиаст, — добавила Ксения Борисовна, по-прежнему держась в отдалении. — Он действительно серьезно увлекается этнографией, хотя по профессии слесарь.

— Ничего удивительного, — сказал Черепанов. — Шлиман был купцом, а сумел откопать Трою. Сегодняшний слесарь — это величина!

— Для меня — особенно, — пробормотал Гусев. — Слесарь-энтузиаст… Этнограф-географ, вынужденный подрабатывать… — Он заинтересованно посмотрел на дочь. — Слушай, Оля, а товарищи у него тоже слесари, не знаешь?

— Понятия не имею, — пожала плечами Оля. — Об этом мы не разговаривали.

— А сколько их, тоже не знаешь? — продолжал допытываться Гусев. — Ну вот! Чепухой голову забиваешь, а самое главное… Чтобы завтра же узнала! Очень тебя прошу!

Оля удивленно посмотрела на отца.

— А что, ты тоже хочешь отправиться в Якутию?.

— Почему бы и нет? Я что — старый? Я еще — ого! — по мачтам могу лазить! — Он стал совершать движения, отдаленно напоминавшие свирепый пиратский танец. — Я еще на клотике спляшу — бом-брам-стеньга! Где мои пистолеты! — Он остановился, тяжело отдуваясь: плясать с непривычки оказалось делом нелегким. Ксения Борисовна смотрела на него широко открытыми глазами, возможно, с долей восхищения. Гусев смутился. За спиной послышались аплодисменты. Обернувшись, он увидел у забора Валю Чижикова.

— Знатно! — сказал Валентин. — Вот где таланты зарыты.

— Ты чего тут?

— На рыбалку катим. — Он кивнул через плечо, и Гусев разглядел неподалеку коляску Липягина.

— Иван Алексеевич! — закричал он, подняв руку. — Приветствую! Может, зайдете?

— Некогда нам, — сказал Чижиков. — Самый клев. Ребята говорят, голец валом валит.

— Слушай, Валентин… — Гусев оценивающе оглядел его с ног до головы. — Ты жаловался, что тебя бумагами завалили, к живому делу не подпускают. Хочешь для родного завода постараться?

— О чем разговор!

— Но есть элемент риска, — добавил Гусев. — Могут не так понять.