Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Привез ее старик в большой улус на Кухтуе. Дом у него русский, обзаведенье русское, разной еды полно. А Кадка все плачет. С год так мучилася, а после надумала… Уйти от мужа домой нельзя: отец обратно привезет. Она и решила переступить закон — пусть и муж и отец прогонят. Тогда уйдет к Захарке. Умочек-то молодой, слабенький, а норов-то горячий. Вот и спуталася с мужниным сыном от первой жены. Узнал старик — осерчал. Сына женил, а Кадку не прогнал, а начал бить каждый день, как худую собаку. В ту пору и объявился на Кухтуе Захарка. Ему что: голый, смелый, хоть и дурак, — вставила Марфа, вспомнив сегодняшний проступок Захара. — Род его не стал притеснять, раз он уж вырос, отпустил: езжай куда хочешь. Он и явился на Кухтуй ровно снег на голову. Уж тут один бы конец — бежать обоим, а Кадка побоялася. Знала: плохо будет Захару — догонят да убьют. Дай, думает, рассержу еще старика, может, прогонит. И стала играть с самым худым мужичонком. Вот, мол, вам позор на весь улус! Добилася своего: выгнал муж-старик. Осталася Кадка свободная. Хватилася — к Захару, а его нету: обиделся Захар, осерчал да продался в кабалу оленей пасти. Ушел с эвенками в тундру за тысчу верст, больше. Где найдешь? Плохо стало Кадке. Баба красивая, а слава про нее худая. Куда придет, везде мужики пристают. Совсем было затравили, ровно волчонка.

— Когда же она с Захаром-то встретилась?.. — перебил Иван Иванович, заинтересованный и растревоженный: рассказ Марфы опять задел его за живое.

— Погоди. Скажу, — ответила та, набивая новую трубочку. — Это уж не через год, не через два… Тогда уж гражданская война кончалася. А Захар все оленей пас в тундре. У нас такие наслеги были, где про новые порядки только лет через десять узнали. Однако пришел новый порядок и в те места. А после Кадка туда явилася… Как она узнала, где Захар? В тайге на то свой разговор — капсе — есть. Целый месяц шла с оленьими стадами. Тоже пастухом работала. Встретились в тундре два пастуха: мужик Захар да баба Кадка, оба кабальны. Оба кабалу бросили и ушли вместе. С той поры живут, любятся.

Долго все трое молчали, лишь потрескивал огонь в печи, перебегая отсветами по задумчивым лицам людей.

— Уснул, — прошептала девушка, выглянув из дверей операционной.

Иван Иванович поднялся, легко ступая, опять прошел к больному.

Степан действительно уснул. Пульс у него был хороший, ровный. Мелкая испарина проступала над губой и между темными крыльями вкось разлетевшихся бровей. Смуглое лицо его в белой повязке показалось Ивану Ивановичу красивым.

Сестра, подававшая сегодня хирургический инструмент, сидела у койки и смотрела на доктора ясным, ожидающим взглядом.

— Молодец ты! — сказал он тихонько и провел ладонью по ее круглой головке, покрытой марлевой косынкой. — И ты молодец, — похвалил он другую, подошедшую от дверей. — Я о вас в газету напишу, когда вернусь на Каменушку. Пусть знают, какие девушки живут в тайге!

Слезы навернулись вдруг на глаза Ивана Ивановича, он и сам не знал отчего, и не спеша пошел из операционной.

Сначала совместная жизнь с Тавровым была для Ольги сплошным беспокойством. Она боялась возвращения Ивана Ивановича, встреч с его хорошими знакомыми, длительных отлучек Таврова; вздрагивала от скрипа отворяемой двери, резкого телефонного звонка. Когда ей приходилось отлучаться, чтобы собрать материал для очередной статьи, у нее все время было такое чувство, словно дома маленький ребенок. И если случалось запаздывать и она заставала Таврова на кухне с засученными рукавами, то чувствовала себя и виноватой, и необыкновенно счастливой. Она еще стеснялась выходить вместе с ним, а ожидая его с работы, по двадцать раз подходила к зеркалу посмотреть, хорошо ли сидит платье, к лицу ли причесана. Раньше ей не приходило в голову вертеться перед зеркалом из желания произвести впечатление на Ивана Ивановича. Она почему-то воображала, что нравилась ему в любом виде.

«С Борисом мы одногодки, и мне не хочется выглядеть старше его! — подумала Ольга, присаживаясь к письменному столу, где были разложены ее бумаги. — Мне и работать хочется все лучше, чтобы он больше ценил и крепче любил меня».

Заслышав шаги под окнами, она сразу вскочила и с сияющим лицом пошла навстречу, на ходу снимая фартук и поправляя волосы. Никто, взглянув на нее в этот момент, не догадался бы о маленьких огорчениях и о большой тревоге, которые точили ее.

Тавров явился не один, а с Платоном Логуновым, и Ольга, здороваясь, смутилась немного, не зная, как держаться. Тавров постеснялся поцеловать ее при постороннем, только нежно и крепко взял за руку, и снова тревожное сомнение охватило Ольгу. Хорошо ли ему с ней? Не стыдится ли жить с чужой женой? И все-таки ей понравилось, что Борис не выставлял напоказ их чувство, а оберегал как самое задушевное. Но сдержанная теплота его отношения к ней невольно сказывалась в каждом взгляде, в каждом движении. Он помогал накрывать на стол, весело подшучивая над их еще не богатым хозяйством; дал ей возможность освоиться в роли хозяйки дома, заговорив о ее работе над последним очерком, напечатанным в газете. Логунов посматривал на них не без любопытства, а потом и сочувственно.

— Вам надо больше бывать на народе, — сказал он Ольге, вспоминая свой дружеский разговор с нею. — Вы очень хорошо вели кружок иностранных языков, а сейчас он что-то захромал у вас. Не собираетесь ли вы опять замкнуться в четырех стенах? Простите, но тогда все ваши усилия стать самостоятельным человеком окажутся тщетными. Я, наоборот, хочу вас совсем отбить от дома: возьмите еще одну нагрузку — кружок текущей политики среди женщин.

— Это ей подойдет, — весело поддержал его Тавров.

— Такая нагрузка мне правда не помешает, это даже совпадает с моими потребностями, — согласилась Ольга. — Второй раз оказаться банкротом в жизни я не хочу.

Был перерыв, все присутствовавшие на производственном совещании вышли покурить, и из дверей, открытых в фойе, тянулся запах табачного дыма, слышался гомон голосов. Ольга сидела в опустевшем зале одна, заканчивая запись в блокноте.

Она чуточку смущенно взглянула в лицо Варвары, присевшей возле нее на скамью.

— Вы как будто моложе стали, — с обычной своей прямотой сказала та.

— Теперь вам меня не жалко? — полушутя спросила Ольга, стараясь скрыть смущение.

— Н-нет, — несколько принужденно ответила Варвара.

Если бы при ней делали выбор в магазине и, отложив в сторону отличную вещь, взяли худшую, она, конечно, вмешалась бы, даже в ущерб себе, возмутившись против того, кто не умеет воздать должное труду и уменью. Приобретая что-нибудь нужное, девушка всегда радовалась не только за себя, но и за того, кто угодил ей.

«У него ясный глаз и добрая душа! — думала она о неизвестном художнике, любуясь новым отрезом на платье. — Многих женщин порадует его работа! Интересно, сколько времени потратил он, подбирая цветовые оттенки? Как придумал эти красивые узоры?!»

«Этот мастер, наверно, злой, — говорила она Елене Денисовне, с огорчением рассматривая туфли, оказавшиеся непрочными в носке. — Почему он наказал меня своей плохой работой?»

А тут речь шла о человеке. Разве можно такому, как Иван Иванович, предпочесть кого-то другого? Варвара любила его, и ей казалось, что она выбрала его вполне сознательно.

— Я понимаю, — заговорила Ольга, пытливо всматриваясь в лицо девушки и словно читая на нем волнующие ее мысли. — Отчего же ты сама предпочла остальным того, чье сердце уже занято?

Варвара покраснела, но не опустила глаз под взглядом Ольги.

— Он столько сделал для меня! У него я научилась, как надо жить и работать.

— Ты могла бы остаться просто благодарной ему. Ведь он дружески относился к тебе, правда?

— Да, правда.

— Но, однако, ты полюбила его больше, сильнее, чем требует дружба?

Варвара опять вспыхнула, но сказала гордо и вызывающе:

— Полюбила.

— А Тавров стал для меня тем же, чем для тебя был Иван Иванович, и сердце мое потянулось к нему. Я хотела побороть это влечение. Но ничего не вышло, и то, что являлось радостью в прошлом, стало теперь моим несчастьем.