Трудный переход

— Где хочет.

— "Где хочет"! — повторила женщина. — Ну, так я его тоже выгоню! Мне дармоедов не нужно. Вот! Я думала: человек в райкоме работает, может, мне какай помощь будет. Я стою, стою на базаре, мёрзну, мёрзну — и вот тебе вместо благодарности! Выгоню! — решительно повторила женщина и хотела ещё о чём-то заговорить, по Клюшникова сказала:

— Можете идти, гражданка, я вам всё объяснила.

Женщина вышла.

— Это что за торговка? — спросил Трухин. — И о ком она тут говорила? Я что-то не понял…

— О Стукалове. Это его жена или сожительница, не знаю, — брезгливо поморщившись, проговорила Клюшинкова.

А Трухин мог только пожать плечами: провозглашать высокие принципы и жить на содержании у базарной торговки! Но на Стукалова это было похоже.

Теперь, размышляя о своём разговоре с Клюшниковой и о том, каким фарсом с базарной торговкой может закончиться карьера Стукалова в Иманском районе, Трухин ехал по знакомой дороге. Встреча с Лопатиным и завербованными сибиряками, однако, оттеснила все другие впечатления на второй план. В конце концов, то, о чём говорила Клюшникова, в большей своей части уже дело прошлое. А Марченко и Стукалов ушли со сцены и, по-видимому, больше в Иманский райком не вернутся. Надо, стало быть, думать о том, что сегодня, сейчас нужно, необходимо. Трухин представил сибиряков в лесу и подумал, что всё здесь им будет ново, непривычно, как всем крестьянам, попадающим на производство. В деревне весь распорядок жизни другой, не связанный с часами, а на производстве — обязательная точность во времени. Эта разница должна быть особенно заметна, когда сравниваешь крестьянский труд с высокоорганизованным трудом в индустрии — на заводах. Не потому ли деревенские люди сейчас больше всего идут на производство, близкое по своему характеру к труду земледельца, главным образом в добывающей и строительной промышленности? Угольные шахты, различные стройки, лесозаготовки — вот, судя по всему, куда идёт нынче разворошённая коллективизацией деревня. А уж потом, часто с новостроек, поступает на ею же построенные заводы, пройдя некоторую рабочую обкатку. В этой массе есть и городские жители — бывшие мещане, кустари, разные люди копеечной жизни, вплоть до люмпен-пролетариев. Есть и перекрасившиеся нэпманы. Но больше всего, конечно, пришельцев из деревни. И не все эти пришельцы — раскулаченные или подкулачники, как можно о том прочитать иногда в газетах, в очерках писателей, наблюдающих жизнь из окошка. Раскулаченные, разумеется, попадаются. А главная масса — народ трудовой. Трудовой, но с психологией крестьянина-собственника. И вот чтобы эти люди, вчерашние крестьяне, стали вполне рабочими, с ними придётся повозиться немало. Рабочему классу Советской России ныне предстоит не лёгкая задача: переварить в пролетарском котле весь пришлый элемент, привить ему навыки организации и дисциплины. Для этого нужны особые способы и методы. Жизнь их уже выдвигает… Ленинская идея социалистического соревнования может стать силой, переделывающей старую психологию собственника. Соревнование требует сознательного участия в труде. Сейчас в особенности развита форма штурмов. Штурм — это соревнование накоротке…

Занятый своими мыслями, Трухин сидел чуть ссутулясь и опустив поводья. Он давно уже свернул на лесную дорогу, ведущую прямо к посёлку на Партизанском ключе. Солнце садилось в неподвижные облака у горизонта, пора было поспешить, но Трухин и не собирался подгонять коня. От партизанских лет осталась у него эта привычка — отдаваясь вполне ритму шагов лошади, покачиваясь в седле, уходить в себя, сосредоточиваться. Так бывало на длинных переходах, когда приходилось и спать в седле, в то же время ловя ухом звук или негромкую команду.

Лесная дорога, суживаясь, перешла в тропу. Сумерки уже опускались над землёй. Солнце погасло, малиновая холодная заря виднелась над кромкой леса. Трухин привстал в седле, огляделся. И тем решительным движением, которое означало конец раздумья, он повернул коня в сторону от тропы, через мелкий берёзовый ёрник. Выпрямившись в седле, он натянул повод, собрав холодный ремень в левом кулаке. Конь, почувствовав твёрдую руку всадника, пошёл быстрее, изредка оступаясь, пофыркивая. Низкое небо падало на плечи Трухину, он поднял голову и не увидел ни одной звезды. "С вечера было как будто ясно. Заря горела", — вспомнил он, но не удивился: тут уж всегда так весною — погода может перемениться неожиданно. "Хорошо бы дождя"…

К бараку, где жил Викентии Алексеевич Соколов, Трухин подъехал в полной темноте. Единственное окно светилось: Соколов не спал. Трухин ещё не перевёз свою семью из Имана и решил пожить несколько дней с Соколовым. В комнате, кроме койки, на которой спал Викентий Алексеевич, была ещё одна свободная.

— Сейчас чайку сообразим, — убирая со стола свои бумаги, суетился Викентии Алексеевич. — Раздевайтесь. Ну, какие новости в Хабаровске?

— Говорил о вашем проекте узкоколейки с секретарём крайкома, — сказал Трухин. — Ваш проект, если его осуществить, увеличит лесовывозку. А это у нас сейчас самое узкое место. Вопрос этот среди прочих обсуждался на краевой партийной конференции. Лесу надо больше, Викентий Алексеевич, лесу! — вспомнив свою беседу с Северцевым, сказал Трухин.

— Значит, одобряется проект? — Старый лесник радостно потёр руки, словно ему не терпелось приступить к делу.

— Нужна тщательная разработка, — сказал Степан Игнатьевич. — Все необходимые расчёты.

— Да у меня же всё готово. Вот, — и он стал перелистывать бумаги.

— Хорошо, — сказал Трухин, — повезёте в трест. А сейчас — что у нас на участке? Река весь лес не взяла, знаю. А как с осадками?

— Ожидается ненастье, — подойдя к барометру, висящему на стене, и постукав по нему ногтем, сказал Викентий Алексеевич. — Возможен в это время затяжной дождь.

— Очень хорошо. Придётся, значит, второй сплав проводить. Между прочим, второй сплав на реках — это что, только у нас, на Дальнем Востоке, бывает или ещё где? — спросил Трухин.

— Ещё кое-где бывает, — отметил Соколов, — но не так бурно. У нас он имеет свой характер.

— Что же нам делать, если новый паводок начнётся? Не застанет он нас врасплох?

— Штурмануть нам придётся. "Свистать всех наверх" — как говорят моряки. Наш летний паводок — как буря на море — бушует накоротке и требует аврала.

Парунов в таком случае бочки спирту выкатывал… По три дня народ бушевал. Пьяная была работа, страшная: катились в Иман и брёвна и люди…

— Ну вот, вспомнили к ночи, — рассмеялся Трухин. — Другое вино нас пьянит, Викентий Алексеевич!

Веретенников с любопытством смотрел на уссурийскую деревню Кедровку. Здесь было всё не так, как в Сибири, Тут даже улицы в том виде, как это бывает в сибирских сёлах, не существовало. Фанзы и избы разбросались на холме и по его скатам и дальше, по низине. Там и сям среди кустарников виднелись серые крыши, деревянные трубы. Редко белели украинские хатки — с синими наличниками окон, аккуратные, чистенькие, словно сошедшие с картинки. Почти всё свободное пространство вокруг жилищ занимали огороды. Колья, оплетённые колючей проволокой, тальниковые плетни, горшки на кольях, тропинки меж огородами… "Землю ценят, — думал Веретенников, осматриваясь, — каждый клочок ухожен".

Они заехали на ночёвку к корейцу. Привёл их сюда Клим Попов. Фанза корейца стояла окнами внутрь двора, а глухой стеной на улицу. От дороги её отделял косой плетень; ворот не было. Демьян Лопатин заехал прямо с улицы в тесный двор. Навстречу путникам вышел пожилой кореец, одетый по-русски — в рубахе и пиджаке, в солдатских сапогах. На голове у него была старая армейская фуражка.

— А, Николай, здравствуй! — сказал, выходя вперёд, Клим Попов.

Кореец улыбался, протягивал всем по очереди руку.

Егор Веретенников с удовольствием помог распрячь кобылёнку. Похозяйничал в чужом дворе. Убрал с дороги арбу, прислонив задком к стене стайки. Поинтересовался сохой. Деревянная, с рогульками, похожа на старинные русские сохи, но вместо лемеха у неё железный распашник. Егор подошёл, взял соху за гладкие, обтёртые до блеска рогульки, приподнял… Из фанзы вышла кореянка, что-то крикнула и засмеялась.