Сибиряки

— Сколь с тобой живу, Оленька, столь и грешу, — простонала огорошенная такой просьбой любимицы старушка. — Спрячешься, что ли?..

Но Ольга вытолкала Романовну в сени, заметалась. Слышала, как хлопнула наружная дверь, как о чем-то громко, настойчиво твердила Луневу Романовна, как застучали по лестнице торопливые чужие шаги… Ольга бросилась в спальню, зарылась лицом в подушки…

Лунев вошел в комнату, положил на стол маленький сверток. Романовна, кряхтя и творя молитвы, поднялась следом. Сама помогла Луневу снять с узких плеч тяжелую шубу, торопливо накрыла ею забытую на сундуке шинель Ольги.

— Уверяю вас, она вот-вот вернется, — бормотал Лунев, от удовольствия и холода потирая руки и суетясь. — В институте мне сказали, что она уже час как ушла… Как она? Здорова ли?

Старушка, не сразу сообразив, о чем ее спрашивают, всячески заслоняла сундук.

— Слава богу, соколик. Вроде как ничего, шустрая…

— Ну вот, значит, вернулась. Ведь ей такое место приготовили, такое место!.. Сам Сергей Борисович за нее хлопотал…

— Это какое же такое место, соколик?..

— В институте! Она будет заведовать клиникой хирургии! Да-да, всей клиникой…

Романовна так и села. Губы ее затряслись.

— Повтори… повтори-ка, Яшенька, чего ты сказал-то?..

Но Лунев, словно забыв о Романовне, занялся свертком. Вытащил, поднял в воздухе кусок ливерной колбасы, консервную банку.

— Три часа выстоял! Думал, не хватит… Сейчас бы еще бутылку портвейна на радостях, но увы — даже водки не стало. Простой русской водки!

— Ты мне про Оленьку-то скажи, соколик. Про какое-такое место профессор хлопотал? В Иркутске, что ли?

— В Иркутске, в нашем институте! Ваша Оля будет правой рукой Сергея Борисовича!.. Да вы что? Что с вами?..

Романовна отерла лицо платком, замахала руками.

— Пройдет, пройдет, соколик. Все пройдет…

— А вы знаете, — признался Лунев, — я ведь тоже всплакнул на радостях. Оля закончит диссертацию и главное будет в полнейшей безопасности, дома…

— Нельзя, нельзя туда! — кинулась Романовна наперерез Луневу, направившемуся к кухне.

Лунев вопросительно смотрел на Романовну.

— Прости меня, Яшенька, я ведь совсем как во хмелю… А ведь она-то мне другое сказала, будто ей завтра утречком… — и поджала губы.

Лунев растерянно смотрел на старушку.

— Я вас не понимаю, Мария Романовна… О чем другом сказала вам Ольга Владимировна? И что именно утром?

— Ничего я не знаю, соколик… Все у меня ровно кругом пошло… И думать не смею, и сказать не могу… Ты уж ее сам допроси…

— Где же она так долго? — Лунев, почувствовав неладное, даже огляделся. — Уж не в магазине ли? Ну конечно же в магазине! Ведь как раз по пути… и там должны что-то давать… Я сейчас же бегу ее встретить!

— Слава те, господи! — обрадовалась старушка.

Лунев подбежал к вешалке, поднял с сундука шубу — и увидал шинель.

— Чья это шинель?..

— А?.. Где, соколик?.. И верно шинель… Ах ты батюшки…

— В чем же она ушла? — и вдруг, что-то сообразив, оглянулся на кухню, куда не пустила его Романовна.

Старушка замерла в страхе. Что же теперь будет-то? Лунев еще раз посмотрел на шинель, на военную со звездой шапку, Ольгину на вешалке дошку, на выдавшую себя одним своим взглядом Романовну и, растеряв радость, стал натягивать шубу. Сутулясь, пошел к двери.

— А шапку-то, соколик… Шапку-то!..

Лунев повернулся, снял с вешалки свою шапку и, постояв, громко, чтобы слышала Ольга, простонал:

— Зачем это все… так безжалостно… так жестоко…

В половине девятого утра Романовна разбудила Ольгу.

— Пора, Оленька. Как велела.

На столе уже шипел самовар, лежали нарезанные ломти хлеба, оставленные Луневым колбаса и консервы. Ольга поднялась, заспешила. За чай сели молча. Уже уходя, Ольга снова зацеловала Романовну, умоляя простить ей все, чем она ее огорчала, расстраивала.

— Чего я тебе не прощу, Оленька. Береги себя… — дрожащей рукой перекрестила она свою любимицу, вцепилась в нее, прижалась к ее груди лицом и отпустила…

…В поезде Ольгу уже ждали.

— Ну вот и все в сборе, — довольный своевременной явкой Червинской, сказал начальник поезда. — Я ведь, грешным делом, чуть вас из списка не вычеркнул, Ольга Владимировна.

— Почему же, Сергей Сергеевич?

— Приказано было не задерживать, если вы… Да вот вы и вернулись.

Ольга поняла, на что намекал ей начальник поезда, куснула губу. К составу подошел паровоз, дернулись, перекликнулись буферами вагоны.

Домой Лешка вернулся с пустым железным сундуком, в котором хранил слесарные инструменты. Пришел туча тучей и сразу же стал укладывать в ящик свои немудреные пожитки: смену белья, сшитый Фардией Ихсамовной костюмчик, теплые носки.

— Ты куда собираешься, Леша?

— В командировку, мама.

— Какую командировку?

— Обыкновенную… в Качуг.

— Почему раньше не сказал мне? Я бы тебе чемодан купила… Ай-ай, таких маленьких в командировки посылают! Надо Нуму спросить…

— Не надо, мамочка! Другие же едут, правда?

Лешка старается не глядеть в глаза матери, но говорит бодро, будто ничего не случилось. Фардия Ихсамовна, ахая и жалуясь на войну, помогла уложить вещи, сунула в сундучок мыло, зубной порошок, хлеб, сахар, сало, — только что отоварила карточку мужа, — накормила Лешку на дорогу его любимой картошкой «фри».

— Отца бы подождал, Леша, обещал к десяти дома быть…

— Нет, мамочка, скорей надо.

Лешка особенно вежлив с Фардией Ихсамовной, но по-прежнему избегает ее взгляда, прячет глаза. Перед уходом заперся в своей комнатке, написал на вырванном из тетради листке:

Лешка перечитал письмо, подчеркнул: «я один виноват, что Вовка Поздняков помирает», запечатал письмо в конверт, спрятал за пазуху.

Фардия Ихсамовна проводила Лешку до угла и ждала, пока он не перешел улицу и не скрылся за домом. Там Лешка постоял, выглянул, убедился, что Фардия Ихсамовна ушла, вернулся и, спустив письмо в щелку в заборе, — в почтовый ящик во дворе, — быстро зашагал в ночь, в сторону центра. Оттуда машины часто идут в Иркутск-2, а там на попутный товарняк — и на запад!

Лешка все-все учел, все продумал заранее: и что на пассажирском вокзале показываться нельзя, — сразу сцапают! — и в городе нельзя оставаться, а тем более дома: прознают, что Вовка помер, приедут на «воронке» домой — и каюк Лешке! И папу Нуму затаскают, еще и с работы попрут. А тут ушел — и дело с концом: вот письмо, вот сам во всем признается, и родители ни при чем. Все учел Лешка! Только бы скорей удрать из города, пока не хватились.

Лешке повезло: первая же грузовая довезла его до самого Военного городка. А еще через полчаса Лешка был уже во втором Иркутске. Оставалось незамеченным добраться до товарной площадки, где формируются составы.

В восемь утра Поздняков был уже на воинском складе: вчера прочитал объявление в газете, что продаются для автохозяйств города старые танковые колеса «гусматики». Почему бы не попытаться заменить ими шины хотя бы на полуприцепах? А упустить случай — со всех автохозяйств, как воронье, слетятся на воинский склад руководители, расхватают. Тут ни медлить, ни доверять другому кому нельзя. И Поздняков прямо из больницы умчался во второй Иркутск.

Поздняков не ошибся: у конторы склада уже стояли пикапы, полуторки, эмки. Поздняковский ЗИС-101 пристроился к их шеренге. В барачного типа конторе людно, хотя до начала работы еще около часа.

— А, король автомобильный прибыл! Проспал, ваше величество, вот за слюдфабрикой пристраивайся. Очередь, брат, как за хлебом!