Антымавле - торговый человек

«Камака умка, погиб медведь», — решил Эрмен.

Эрмен поднялся на льдину, возвышавшуюся над морем, и пытался снова увидеть следы битвы. Звери не исчезли бесследно. На том месте, где они только что скрылись, всплывали и лопались пузырьки, подымались небольшие волны, временами бурлила вода. Что происходило в воде, охотник не видел, но знал, что поединок еще не кончился. Вот пузырчатая дорожка на воде вышла на середину разводья, вдруг резко повернула назад и скрылась под кромкой льда. С шумом всплыла небольшая льдинка, видимо, задетая животными. На воде опять появился след. Мелькнули задние ласты моржа, показалась и скрылась голова медведя. И снова все исчезло в глубине. Не стало видно ни всплесков, ни пузырьков.

«Где же они?»

Вдруг в самом углу разводья вода всколыхнулась, и всплыл умка. Кое-как он подплыл к кромке, с трудом выбрался на лед.

Второго противника не было видно. Но через некоторое время показался и он. Движения его были медлительны, спина то показывалась над водой, то скрывалась. Из ноздрей, как две струйки фонтана, выходил воздух. Морж вдруг застыл на месте, выставил голову, уставил злые глазки на неподвижно лежавшего умку и, гордый, показав свою мощную спину, на которой остались следы зубов умки, медленно погрузился в воду. Он победил.

Медведь долго плашмя лежал на льдине. Бока его вздувались, он тяжело дышал. Через некоторое время он встал и, пошатываясь, побрел по льдине.

Эрмен смотрел вслед умке.

«Не знал, наверно, что это морж-кеглючин», — почему-то стало жалко Эрмену медведя, который никогда не знал себе равных среди полярных льдов.

Морж-кеглючин

Лед медленно несло на север.

Перед глазами вдоль кромки припая простиралась широкая полоса воды. Над ней курился на морозе плотный сизый пар, сквозь который временами показывалась противоположная сторона разводья. В торосах слева и справа виднелись маленькие черные точки — охотники.

Я с самого утра сидел у кромки, но не стрелял. Не стреляли и другие охотники. Нерпы, лахтака не было, хотя по всем признакам (широкая полоса воды, течение с юга) охота должна быть хорошей. Темнело. Пора возвращаться. Вдруг по ту сторону полыньи в просветах сизого пара, среди мелкобитого льда, вынырнул морж. Движения его были необычны. Он то подымал, то опускал темную спину, иногда чуть-чуть высовывал голову, и тогда над носом взвивались две струйки воздуха.

«Странно. Воды много, а вынырнул среди льда», — подумал я.

До моржа было далековато, но, не удержавшись от соблазна, я прицелился и спустил курок. Над морем прокатилось эхо. Морж вздрогнул. Пуля, видимо, попала в цель. Передернув затвор, я выстрелил второй раз. Зверь скрылся в воде, но тут же показался снова.

Я успел выстрелить еще два раза.

Морж, вскинувшись над водой, камнем пошел на дно. Я встал. По воде расходились круги волн, колыхались льдинки.

— Амын нымелькин! Очень хорошо! — услышал я неожиданную похвалу.

Ко мне подходил старый охотник Кагье.

— Кеглючина ты убил. Вот посмотришь, дня через два будет много нерпы. Может быть, и моржа достанем.

Домой шли вместе. Я все время думал, откуда взялось название моржа «кеглючин» и почему меня похвалил Кагье, хотя хвалить было не за что. Ведь я убил моржа без смысла и цели, я не взял его. Просто убил, уничтожил. И вот что мне рассказал дорогой Кагье…

Далеко в море, на льдине лежит моржиха с моржонком. Моржонок прижался к теплому животу матери, уткнулся тупой мордочкой под ласт и не чувствует, что лежит у самого края льдины и волны нет-нет да и подкатываются под него. Передним ластом моржиха легонько придерживает моржонка и не дает ему скатиться в воду.

Море спокойно, льдина плавно покачивается на волнах, припекает весеннее солнышко. Хорошо! Изредка во сне моржиха похлопывает себя от удовольствия ластом или почесывает подсохшую шкуру задней конечностью. Далеко над водой разносится громкий моржовый храп, который временами переходит в тонкий, нежный присвист.

Ничего не тревожит моржиху. Льдина далеко от берега, кругом пустынно. Но опасность приходит, когда ее меньше всего ждут. Так было и на этот раз. Огромный белый медведь вдруг навалился на моржиху сзади, словно упал с неба. Моржиха резким движением столкнула моржонка в воду, попробовала подняться на передних дзетах, но было уже поздно: мертвая хватка медведя сковала движения…

Холодная жгучая волна охватила моржонка, он, как отпаренный, снова вынырнул на поверхность, но шум и возня на льдине отпугнули его, и он опять погрузился в воду и от страха уходил все глубже и глубже, зная, что мать не бросит его, она обязательно подберет. И тогда он прижмется своими нежными ластишками к ней и будет крепко держаться на животе или где-нибудь сбоку. И как бы быстро ни плыла моржиха, моржонок не оторвется от нее, пока сам не опустит своих ластов. Ласты у моржонка, как присоски. Пришлепнет их к шкуре матери, сведет суставы, образуется пустота, которая, как вакуум-насос, крепко держит моржонка. Но мать не подобрала его, так и не услышал моржонок ее призывный клич.

Долго метался моржонок между льдин. Несколько раз возвращался обратно, но огромный белый медведь около неподвижного тела матери каждый раз отпугивал его. Осиротел малыш, но не теряет надежды, мать ждет. Но тщетно. Увидел на одной льдине моржа. Подплыл, хотел было на лед взобраться. Вдруг морж зашевелился, неуклюже повернулся, поднял голову с длинными клыками и страшно рыкнул на моржонка. Тот со страху так и ушел в воду. Сколько ни пытался моржонок присоединиться к другим моржам, никто не приютил его: у всех свои детеныши. Матери ревниво оберегают их, не подпускают чужих. Так и стал моржонок один по Чукотскому морю скитаться… Не умел он еще, да и не знал, как надо из-под водорослей моллюсков и рачков вылавливать. Проголодался. Попробовал морской капусты, но голода не утолил. Отощал, ослаб. К счастью, недалеко от берега нашел на дне труп лахтака, который со всех сторон креветками — «кенерит» был облеплен. Стал их слизывать. Еда сытнее оказалась. А потом и мяса с жирком попробовал. Так и прожил несколько дней около лахтака, пока всего его не обглодал. С тех пор и стал он всякой падалью питаться.

А сколько страху натерпелся за это время! Всего сначала боялся. Уставится на него своими черными глазищами нерпа — и моржонок что есть мочи работает всеми четырьмя ластами, уйти от нее спешит. А однажды, когда в море уже не было льда, появились какие-то громадные черные чудовища с большими острыми горбами — косатки. От них все звери к берегу помчались, туда, где море помельче. Кое-как и моржонок успел от них скрыться, хорошо, что у берега был.

Через год у него появились небольшие клычки. Теперь ему легче стало защищаться от врагов. Но от моржей он по-прежнему в стороне держится. Они его чужим считают: запах от него какой-то неморжовый идет. Привык моржонок к животной пище. Кровь свежая да мясо — еда сытная. Научился зазевавшихся нерпушек ловить, птиц плавающих хватать.

…Прошло несколько лет. Вырос морж. Клыки длинные, на конце чуть желтоватые и сильно избитые. На шее бугры и большие складки. В сравнении с обычными моржами он больше, мощнее, страшным зверем стал.

Постоянное одиночество и опасность сделали моржа ловким, сильным и свирепым. Укроется морж где-нибудь в складках льда под водой у отдушины и выжидает, когда нерпа или лахтак появятся. Выжидает долго, терпеливо. Мелькнет силуэт нерпы, а морж уже тут как тут. Схватит ее, зажмет добычу между клыками и грудью и душит, давит ее так, что кости трещат. Затем вытащит на льдину, прижмет ластом и клыками кромсает ее на куски. От жира и желтеют у него кончики клыков.

Осенью заплывет под тонкий лед, уйдет поглубже и высматривает очередную жертву. Лед тонкий, просвечивает, и из воды на свет все хорошо видно. Как появится темное пятно, взломает морж лед своим крепким лбом и хватает добычу, которой может быть и нерпа, и лахтак, и медведь, и даже человек. Нет предела его коварству и жадности. Нападает и на больших моржей и побеждает их. Никого и ничего не боится такой морж, и чукчи называют его «кеглючин» — морж-одиночка.