Антымавле - торговый человек

Лежит нерпа на солнышке, греется, изредка приподымет лениво сонную голову, посмотрит по сторонам, принюхается и снова опустит. Надоест лежать на брюхе — повернется на бок, надоест на боку — повернется на спинку. Со всех сторон обогреется на солнышке да еще почешется в свое удовольствие задними ластами. Вот и шкурка ее, светло-серенькая с черными пятнышками, уже обсохла, стала пушистой и мягкой.

Заметил Тынеет издалека нерпу, пошел к ней. Но как подойти незаметно: место ровное, спрятаться негде. Пойти прямо — нерпа заметит и бултыхнется в воду, только ласты задние мелькнут в воздухе.

Притаился Тынеет в торосах, задумался. Вдруг он обратил внимание на маленькое глубокое русло ручейка. Тянется ручеек к той промоине, где лежит нерпа. Снял Тынеет свою меховую шапку, свернул ее лодочкой и пустил по ручейку. Понесло течением шапку. Доплыла шапка до промоины и стала крутиться в водовороте.

Вскинула голову нерпа. Что такое? Прямо перед глазами что-то черное крутится в воде, да еще и пахнет неприятно.

Первый раз такого «зверя» видит нерпа. Испугалась, отпрянула.

А Тынеет встал во весь рост и, не таясь, к ней направился. Нерпа увидела человека, к промоине бросилась, а там все тот же «зверь» кружится. Так и заметалась между промоиной и охотником. Попалась нерпа. Подцепил охотник крючком шапку и поволок нерпу домой.

Ничего, что шапка промокла — высохнет. Зато с добычей.

Умка-охотник

Между торосов размеренно покачивая головой, не спеша бредет умка. Иногда приостановится, перевернет лапой льдинку, обнюхает ее и идет дальше.

Вот и застывшее разводье. Лед еще тонкий. Умка понюхал воздух. Пахнет нерпой — значит, близко лунки. А лунки у нерп маленькие, только нос высунуть, чтобы подышать.

Поводил белый медведь мордой около одной лунки — старая лунка. Поплелся дальше. Стал обнюхивать другую. О, эта свежая! Вода в ней не успела ледком покрыться, нерпа только что была здесь. Поскреб умка лед крепкими когтями вокруг лунки, улегся, уткнул нос в самую воду и прикрыл морду лапами. Приподымет изредка голову, сделает несколько бесшумных вдохов и выдохов в сторону, чтобы не было медвежьего запаха над водой и снова уткнется носом в лунку. А тут иждивенцы: песцы да вороны.

Медведи едят нерпу по-разному: один головы любит, другой только жир снимает. После умки много объедков остается. Так и кормятся зимой песцы около медведя, когда в тундре нет мышей. После песцов остатки медвежьей трапезы вороны зачищают.

Песцы в сторонке бегают, а вороны на торосах сидят и не каркают, чтобы не помешать умке в промысле. Знают, что и им кое-что останется.

Поднялась и опустилась вода в лунке, показался носик нерпы. Рановато, пусть еще разок дохнет. Снова черный носик из воды выглянул. Нерпа даже присвистнула, втягивая воздух. Теперь бы и уходить ей вглубь, но не тут-то было: обеими лапами ухватил умка круглую нерпичью голову и втащил нерпу на лед. Кусается нерпа, пробует вырваться, но медведь прижал ее легонько, и она навсегда успокоилась. Схватил ее умка зубами и осторожно поволок в сторону, где снежок помягче.

Песцы облизываются, следят за умкой голодными глазами, но нельзя его во время еды тревожить. Вороны, каркая, с тороса на торос все ближе к месту медвежьей трапезы пересаживаются.

Был медведь голоден — стал медведь сыт: весна!..

Но случаются и неудачи.

Вот лежат две нерпы у промоины, греются на солнышке, дремлют. Зашел умка против ветра и стал подкрадываться. За торосами хорошо: не видно охотника.

Старается умка. Распластался на льду, крадется. Глядит нерпа — перед ней желтая льдинка, а на льдинке три черные точки. Льдинка все ближе и ближе. Да какая же это льдинка? Медвежья голова!

Бултых в воду! И нет ее.

Остался умка ни с чем и печальный побрел дальше… Опять нерпа. Закрыл умка морду лапой, чтобы черные глаза и нос снова не выдали, и пополз. Попалась нерпа медведю в лапы.

Погрелся умка на солнышке, погулял по торосам, повалялся на льду да в воде покупался. Снова есть захотелось.

Лахтак — морской заяц нежится у промоины. А лахтак хитрее нерпы, осторожнее, умнее. Поэтому и охотиться на него надо по-другому. Медведь нырнул в соседнее разводье. Лахтак греется, ничего не слышит, а медведь подо льдом плывет. Глянул лахтак в лунку, а оттуда мокрая медвежья голова с черными глазами да носом. Сграбастал медведь лахтака и потащил в торосы.

Несколько дней не отходил умка от лахтака. Сам ел и новых иждивенцев — чаек, которые уже давно с теплых мест прилетели, — подкармливал.

Теперь моржатины бы попробовать. Пошел по льду, а лед уже отдельными льдинами плавает. Видит умка, на льдине морж лежит. Переплыл разводье, взобрался на льдину. К моржу надо только сзади подкрадываться, клыки у моржа острые. Прижался умка ко льду, изловчился и вскочил на спину. Не ожидал морж нападения, сдался.

Вот так и хозяйничает умка в Чукотском море. Дружбу с песцами водит: они его об опасности предупреждают. Крикливых ворон ненавидит: всегда своим карканьем охотникам выдадут, а на чаек внимания не обращает.

Три человека — три Элыпа

Пожилой, уже с сединками в волосах, высокий и худощавый, Элып считался самым лучшим охотником на побережье Чукотки по ловле нерпы сетями. Только он один умел в любое время года выбрать удачное место. То он ставил сетки на поле ровного льда, продалбливая пешней две лунки, то использовал старые, покинутые нерпами. А иногда, на удивление всем, ставил сети у самых торосов. И не было случая, чтобы Элып возвратился домой без добычи.

— Счастье морское у тебя, — завидовали многие.

— Не счастье, а знать надо, — не скрывал своего секрета Элып и делился с каждым. — Думаете, под припаем нет нерпы. Есть. Ведь там, под водой, лед неровный, особенно где торосы. Нерпе не обязательна лунка, она подо льдом свой дом имеет. Когда выбираю место, то хожу ночью и слушаю. Долго слушаю. Нерпа тоже без шума плавать не может и всегда выдаст себя…

Но однажды Элыпу пришлось встретиться со зверем покрупнее нерпы, и тут он не растерялся.

Как всегда, рано утром, когда еще было сумрачно, Элып проверял в море сети. Они стояли подо льдом на поле ровного льда совсем рядом с торосами. Увлекшись, Элып не заметил, как на высокой глыбе льда неожиданно появилась громадная фигура белого медведя-умки. Умка, видимо, и сам не ожидал встретить в такой близости человека и навалился на него сверху.

Элып растерялся, оказавшись под медведем, но что-то оттолкнуло зверя от человека: возможно, запах табачного дыма (Элып был курящим) или еще что-либо другое. Но во всяком случае медведь зарычал и отскочил в сторону. Охотник тут же схватил винтовку и несколькими выстрелами убил медведя.

— На тебе, на тебе, не пугай человека, — приговаривал после каждого выстрела Элып, перепугавшись не на шутку.

— Тоже сетки проверять пришел, — шутил он дома, рассказывая про убитого медведя.

На следующий день Элып снова вышел в море. Страх прошлой встречи с медведем прошел. «Ведь не каждый же раз встречаются умки», — успокаивал он себя дорогой.

Дул жгучий морозный ветер, мела поземка. До места, где стояли сети, было недалеко. Но на этот раз он все же предварительно осмотрелся и вдруг опять вдалеке увидел медведя.

— Нэмэ, опять! — рассердился Элып.

Боясь, чтобы гость не пожаловал снова, а охотиться на белых медведей запрещено, Элып решил прибегнуть к маленькой хитрости. Он снял с себя камлейку, воткнул в снег охотничью палку с крючком на конце и надел на нее камлейку.

— Вот еще Элып. Теперь два Элыпа, — проговорил он.

Затем воткнул, в снег свой охотничий посох с колечком из китового уса, снял с себя широкий меховой капюшон и надел его на посох.

— Вот третий Элып. Три Элыпа, три человека. Умка увидит столько людей, испугается и убежит, — решил он и спокойно занялся проверкой сеток.

На снегу стояли два человеческих чучела. Ветер пошевеливал рукава камлейки, трепал полы, раздувал опушку и широкие завязки капюшона, а рядом копошился живой, настоящий человек.